Виктор Петелин - Алексей Толстой

• Название: Алексей Толстой
• Автор: Виктор Петелин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1978

Книга посвящена жизни и деятельности классика советской литературы Алексея Толстого Автор, основываясь на воспоминаниях современников, на новых архивных документах, показывает жизнь писателя, историю создания его романов, таких, как «Петр Первый» «Хождение по мукам» рассказывает о его встречах с замечательными людьми своего времени Горьким Есениным, Станиславским.

---

— Представьте себе этакую здоровенную медно-красную морду с заплывшими пьяными глазами и с растопыренными усищами, как у кота. Бандитская рожа. Голос как из бочки… Это — Памбург.

Он очень живо изобразил, как Украинцев и Памбург, почти не понимая друг друга, пили «до изумления».

Толстой иногда рассказывал о дальнейших своих намерениях, о предполагаемых сценах и эпизодах, но обычно только в самых общих чертах. По-видимому, рассказывать он мог лишь то, что видел в своем изображении и как нечто завершенное, вполне законченное. До какой степени он добивался этой законченности, какое огромное значение имела для него иная с первого взгляда даже мелкая деталь, показывает следующий случай.

Однажды я застал его вечером за разглядыванием старинной гравюры петровского времени, — продолжает Коган. — Гравюра была прикреплена кнопками к наклонному деревянному пюпитру, стоявшему на письменном столе. На гравюре изображен был Петр во весь рост. Алексей Николаевич через лупу напряженно разглядывал пуговицы кафтана Петра, стараясь выяснить, гладкие они или имеют какое-то тиснение.

— Нельзя понять, — досадовал он, — кажется, что-то есть, а что — не разобрать, орел ли? А ну-ка взгляните вы, я ведь плохо вижу.

Но и я ничего не мог разобрать. Мне казалось, что на пуговицах нет никаких изображений.

— Ну добро бы мундир был военный, тогда понятны были бы тиснения на пуговицах. А тут ведь не мундир, а кафтан…

Толстой неожиданно впал в несвойственное ему уныние и начал жаловаться, что из-за проклятых пуговиц он совсем потерял образ Петра и дальше не может работать. Однако он тут же вспомнил, что в Эрмитаже имеется сундук с вещами Петра, и решил немедленно ехать в Эрмитаж и дознаться, нет ли в сундуке сходного кафтана Петра. Но ехать нельзя было: на дворе стояла ночь, Толстой совсем расстроился.

На следующий день перед вечером он зашел ко мне и рассказал, что ночью почти не спал, а с утра поехал в Эрмитаж. Заветный сундук принесли в кабинет директора и открыли. Среди вещей Петра там оказался и кафтан того же фасона, что и на гравюре.

— Пуговицы были гладкие, — засмеялся Алексей Николаевич, — за это познание я заплатил бессонной ночью и добрый час чихал ог проклятого нафталина. Но зато я снова вижу Петра».

Так работал Толстой над романом о Петре Великом. Но если б он смог тогда закончить свое великое произведение… Видно, не суждено. Слишком беспокойное было время, заманчивое своей новизной и неповторимостью. А Толстой был из тех, кого манила и звала эта новизна, сулившая острые переживания и впечатления, так необходимые, по его мнению, художнику. Не успел он сдать в печать первые главы «Петра», как неотложные дела по организации съезда писателей закружили его в своем водовороте. Когда уж тут писать… «Мелочи» на этот раз одержали верх, трагически отозвавшись на его здоровье да и на творчестве.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ «ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ДАЛА МНЕ ВСЕ»

ИНТЕРВЬЮ ПЕРЕД ЮБИЛЕЕМ

Новый год Толстые встретили невесело. Накануне умерла дочь Юрия Шапорина от миокардита, долго мучилась, и все «детскоселы» близко к сердцу приняли горе друга. Тяжело переживал и Алексей Толстой, который не любил смерть и всячески избегал близкого с ней соприкосновения. А тут никуда не денешься… Из всех грехов самый тяжкий — уныние…

Он не любил бывать на похоронах, на поминках. Горе друга измучило и его. О серьезной работе не могло быть и речи. И Толстой за весь день написал только письмо к Горькому, в котором рассказал о пьесе, поблагодарил за критику еще раз, сообщив, что работа над романом идет полным ходом. Но не только личные переживания волновали Толстого в эти дни; все больше и больше своего времени отдает он общественным делам; все больше и больше людей обращается к нему за помощью, зная, что он ни в чем не может отказать, если есть возможность помочь. В этот день в очередном письме Толстой обращается к Горькому прежде всего с общественными вопросами. «…К вам — два дела. Первое — о Колтоновской. Она дважды хлопотала о пенсии, — сначала через ВССП, потом, в 31 г., через Литфонд. Оба раза ей отказали на том основании, что будто бы у нее нет десятилетнего стажа, несмотря на то, что в представленных ею документах было о ее литературной командировке в Петроград в 1921 г… Весь вопрос здесь идет о ста рублях пенсии.

Второе дело. Мы во Всероскомдраме затеяли всесоюзный конкурс на комедию (посылаю вам отчет заседания). Ваше доброжелательное участие к конкурсу и ваше участие в жюри совершенно необходимы. Было бы очень хорошо, если бы вы могли написать о комедии (о драматургии). Писательской молодежи необходимо указать русло большой драматической культуры. Все драмкружки работают вразброд и кустарно (исключая политической установки). Современной советской драматической школы нет. Прогремит какая-нибудь пьеса, и все сразу начинают брать это за образец, не сообразуясь, что часто успех на сцене еще не означает роста культуры, и какой-нибудь гремящий автор Викторин Скрежезубов просто попал в точку…»

Прошло несколько дней. И обычные хлопоты закрутили Толстого. Жизнь брала свое. 10 января исполнялось Толстому пятьдесят. К этому времени он решил приурочить и свой 25-летний юбилей творческой деятельности, хотя печататься начал несколько раньше. Одним из первых в эти дни побывал у него в Детском корреспондент «Литературной газеты» Борис Реет. С большим интересом разглядывал он, поднявшись по ступенькам толстовского дома и войдя в столовую, старые портреты, хрусталь в прозрачной горке, петровскую мебель. Встретивший его Алексей Николаевич стал рассказывать о своих удивительных приобретениях. Старинные вещи он действительно любил и знал в них толк. Мог об этом говорить часами. И только потом повел своего гостя в кабинет. Внимание корреспондента привлекли два больших шкафа, плотно набитых книгами.

— Вот вам наглядный труд за мои двадцать пять лет, — сказал Толстой. — Тут еще не все собрано. Многое растерял.

— Это, вы считаете, мало? Да тут сотни книг! Сотни изданий! Вряд ли у нас найдется писатель, которому бы посчастливилось столько написать и издать…

— Каторжный труд… Сколько сил потрачено… — Алексей Толстой вынимал одну за другой написанные им когда-то книги.

— А ваша первая книга сохранилась?

Толстой достал с самого верха одного из шкафов небольшую книжечку и передал ее Ресту.

— Это был жалкий опыт. На редкость скверная книжка…

— Редко кому удавалось, Алексей Николаевич, начинать удачно. Все ведь кому-то подражали, у кого-то заимствовали, а потом стыдились…

— Да, все верно, и мне было стыдно своей первой книжки, хотя она не такая уж плохая.

— Расскажите, как вы начинали? Что послужило толчком к писательству? И вообще расскажите о себе поподробнее.

— Нет, подробная и обстоятельная автобиография должна писаться в конце жизни. Тогда, если ценен художник, ценен и его рассказ о себе. А что можно сказать о себе на середине пути? Я, конечно, говорю о середине творческого пути. Что из сделанного важнейшее? Какие события жизни должны быть особенно отмечены? Не знаю…

Толстой задумался, словно действительно вспоминал самые значительные события своей жизни, левая рука потянулась к очкам, а правая прошлась сверху вниз по лицу, «вымыв» его.

— Вот с этой книжкой стихов я пришел в литературу… А до этого реальное училище в Самаре, в 1901 году я студент Петербургского технологического института, литературой интересовался мало, разве, как и вся молодежь, писал иногда плохие стихи…

Начал писать стихи и никогда не думал, что буду писать прозу. Я много раз пробовал, но ничего не выходило. Это были скучные, пошлые рассказы. Многие из них я даже не закончил. Как-то в Коктебеле я вдруг почувствовал противоречие. Смешно сказать, но это истинная правда: я всегда был толстым, здоровым человеком, а стихи писал лениво. Мне стало казаться, что это мало почетное занятие: такому здоровому человеку полдня искать рифму. Это объясняется, конечно, тем, что у меня не было темперамента поэта. Я и сейчас пишу стихи служебные, например, для оперы «Полина Анненкова». Но прозаической книгой была только четвертая.

— «Заволжье»?

— Да, «Заволжье»… В 10-м году в «Аполлоне» была напечатана «Неделя в Туреневе», с тех пор всерьез пишу только прозу. В том же году опубликовал и «Заволжье», и «Аггея Коровина», и «Сватовство», и «Казацкий штосс». В том же году вышли «Сорочьи сказки» и сборник повестей и рассказов в издательстве «Шиповник», на эту книгу обратил внимание Горький. Сейчас это уже многим известно. В письме Коцюбинскому он писал, что Алексей Толстой обещает стать большим и первостатейным писателем. До сих пор стараюсь оправдать его надежды. Уж не знаю, оправдал ли… Каждая книга дается с трудом… После «Заволжья», вы знаете, были написаны романы «Хромой барин» и «Чудаки», построенные на семейной хронике, собранной на Волге, моей родине, где прошло мое детство. На этом заволжские материалы оказались исчерпанными. Тогда наступило для меня какое-то распутье. Это был самый печальный период моей литературной деятельности. Я не владел ни словом, ни стилем… Я жил в замкнутой среде модернистов, в упадочническом кругу писателей. Я не видел жизни, не мог отобразить современности. Начал роман о современности, но так и не закончил… 1912–1914 годы были годами распутья. Пытался вырваться из этой среды, но ничего не получалось. Уехал в Москву, думал, там поспокойнее… И вот война… Поехал военным корреспондентом от «Русских ведомостей». Сейчас я понимаю, что мои фельетоны плохи, но зато на фронте я увидел трагедию жизни, трагедию народа. Я вышел из заколдованного круга и увидел все исторические процессы. Правда, тогда еще разобраться в них не мог… В этом переломном периоде застала меня революция 1917 года. Первая часть трилогии «Хождение по мукам» («Сестры»), написанная мной в 1919 году, по существу, начинает новый этап моего творчества. Эта книга — начало понимания и художественного вживания в современность. Можно понимать современность разумом, логикой, чувством. Художник же должен понимать современность, находя художественные образы. И мой путь от «Сестер» к «Петру» — это путь художественного вживания в нашу эпоху. Вживания диалектического. Я понимаю эпоху в ее движении, а не как неподвижный отрывок времени. И правильно, по-моему, отметил один из критиков, что «Петр I» — это подход к современности с ее глубокого тыла…