Ирина Ершова - Странствующий по миру рыцарь. К 400-летию со дня смерти Сервантеса

• Название: Странствующий по миру рыцарь. К 400-летию со дня смерти Сервантеса
• Автор: Ирина Ершова
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016

Далее — Литературный гид «Странствующий по миру рыцарь. К 400-летию со дня смерти Сервантеса».

После краткого, но содержательного вступления литературоведа и переводчицы Ирины Ершовой «Пути славы хитроумного идальго» — пять писем самого Сервантеса в переводе Маргариты Смирновой, Екатерины Трубиной и Н. М. Любимова. «При всей своей скудости, — говорится в заметке И. Ершовой, — этот эпистолярий в полной мере демонстрирует обе составляющие постоянных забот писателя на протяжении всей его жизни — литературное творчество и заработки».

Затем — «Завещание Дон Кихота», стихи другого классика испанской литературы Франсиско де Кеведо (1580–1645) в переводе М. Корнеева.

Романтическая миниатюра известного представителя испаноамериканского модернизма, никарагуанского писателя и дипломата Рубена Дарио (1867–1916) с красноречивыми инициалами «Д. К.» в качестве названия. Перевод Маргариты Смирновой.

И далее, как сказано в уже цитировавшемся вступлении Ирины Ершовой: «Разные по жанру — речь на вручении премии и речь к юбилею (Антонио Мачадо и Алехо Карпьентер), исследования о романе и эпохе (Гомес де ла Серна, Сальвадор Мадарьяга, Хулиан Мариас, Марио Варгас Льоса) — предлагаемые статьи, эссе и фрагменты книг едины своей побудительной причиной: понять и осмыслить величие и современность Сервантеса для себя, для Испании, для европейской культуры и литературы, для современной истории романа».

---

Первый истинный любитель современной литературы, Дон Кихот, проецирует (по-пиранделловски играя мнимостями) собственные фантазии на образ Дульсинеи, вознося вульгарную действительность на уровень собственного воображения, обладающего собственной шкалой. С этого момента существу творческому позволено все. Оно утверждается во вселенной, где яблоко перестает быть простым плодом с тем, чтобы превратиться в яблоко Ньютона, Клавиленьо[58] скачет со скоростью звука, из тривиального полицейского происшествия рождается «Красное и черное», а из вкуса пирожного, погруженного в чашку с чаем, возникает все человечество Марселя Пруста — подобно тому, как из плохих и хороших рыцарских романов в свое время родилась испанская и всемирная космопанорама «Дон Кихота».

В Сервантесе все уже есть. Все, что обеспечит прочность многих будущих романов: энциклопедизм, чувство истории, социальная сатира, карикатура вместе с поэзией и даже литературная критика — там, где кажется, что священник в знаменитой сцене ревизии рыцарских романов все читал, а Хинес де Пасамонте[59] в минуты, свободные от разбоя, пишет свои воспоминания. Романист же, нетерпеливо стремящийся говорить от первого лица, входит в свое собственное произведение, в восьмую главу, передав повествование третьему лицу с помощью удивительного способа кинематографического «саспенса» — романный романист, альгвасил альгвасилов… А что касается формы, «Дон Кихот» предстает перед нами как серия гениальных вариаций исходной темы, схожая с музыкальными вариациями, придуманными маэстро Антонио де Кабесоном[60], слепым органистом и вдохновенным виуэлистом[61] Филиппа II, создавшим эту основополагающую технику музыкального искусства. Но великие вариации Сервантеса предвосхищают иные испанские вариации, которые в искусстве изобразительном станут тавромахией Гойи или бесконечными глоссами «Менин» Веласкеса, выполненными Пикассо.

Следует также помнить, что великое искусство музыкальных вариаций берет начало в Испании, как и роман в нашем современном понимании.

В статье 1921 года Ортега-и-Гассет не слишком оптимистичен относительно будущего романа, он советует молодежи обратить свой взгляд скорее уж к театру… И это в начале десятилетия, которое увидит появление Пруста, Джойса, Томаса Манна, Фолкнера, пока наконец не родится испано-американская романистика, мощная и крепкая!

Находятся зловещие критики, которые указывают на «кризис романа»… Кризис, да. Но кризис психологического романа, который уже в 20-е годы являл признаки исчерпанности, — кризис романа, в основе которого лежат уж слишком заезженные конфликты сентиментального и эмоционального свойства. Но пока сегодняшний романист смотрит на эпическое и случайное своей эпохи, невозможно говорить о «кризисе романа», и очень ошибаются те, что говорят, будто кино и телевидение заменят книгу, тогда как мы, напротив, видим, как сейчас растет число издательств, старающихся удовлетворить спрос публики, все более жадной до чтения.

Нет и не будет кризиса романа, пока роман остается открытым романом, романом многих, романом славных и сильных вариаций — используя музыкальный термин — на великие темы эпохи, каким был в свое время назидательный роман Мигеля де Сервантеса Сааведры, частный и универсальный.

Как говорил дон Мигель де Унамуно, мы должны искать «в глубинах местного и частного — универсальное и в глубинах временного и преходящего — вечное»[62].

Не было у Испании лучшего посла на протяжении многих веков, чем Дон Кихот Ламанчский, человека, который, как говорит нам его создатель, «начинал нести околесную, только когда речь заходила о рыцарстве, рассуждая же о любом другом предмете… выказывал ум ясный и обширный»[63].

Вскоре, известный повсюду в Европе, Дон Кихот пересек океан, чтобы показать себя во всех городах и весях Нового Света. И он продолжал странствовать без помех по землям Америки — поднявшись над борьбой и превратностями судьбы, преодолевая исторические противоречия.

Боливар часто вспоминал его в последние дни своей славной жизни. И Хосе Марти, самый универсальный и энциклопедический талант всего американского XIX столетия, считал его создателя одним из самых достойных и прекрасных людей истории: «Первый друг человека, — говорил Марти, — который жил в давние времена… и с нежной грустью гения предпочел жизнь простого народа».

Ребенком я играл у подножия статуи Сервантеса в моей родной Гаване. В старости я каждый день извлекаю новые уроки из кладезя его творчества… и раз я уже цитировал в начале выступления стихи Хорхе Гильена, великого поэта «Песнопений», я к ним обращусь вновь, потому что думаю, что они прекрасно применимы и к Дону Кихоту, универсальному и вечному, хотя вдохновлены были «Песнью о Сиде»:

Ширится его сердце…
И скольким видно его сияние героя,
героя вечно чистого, неуязвимого героя,
его отеческую власть и солнца луч.

Мне выпала честь получить из рук Вашего Величества короля Испании премию Мигеля Сервантеса за заслуги в области испаноязычной литературы, и я хочу выразить свою глубокую и прочувствованную благодарность Вам, как и великой Королевской Академии испанского языка, представителям испанских и латиноамериканских академий, чье единодушное решение позволило мне сегодня выступать здесь, за столь почетной кафедрой, а также выразить признательность министру культуры от себя и от имени своего народа за эту несравненную награду, которая венчает мою уже довольно долгую жизнь, посвященную словесности… Ни одна фраза не передаст мое состояние лучше той, что написана Сервантесом: «Ничто не может доставить человеку… такого полного удовлетворения… как сознание, что благодаря печатному слову добрая о нем молва еще при его жизни звучит на языках разных народов»[64].

Я жив. Слово мое печаталось. И уже звучала добрая молва обо мне, но, возможно, теперь благодаря вам она будет звучать еще громче.

За это — спасибо!

Хулиан Мариас «Я знаю, кто я» Из книги Сервантес — ключ к Испании Перевод Н. Пастушкова

Окинув взглядом жизненные перипетии и пути Сервантеса, мы видим, что главным и неизменным руслом, куда стекаются все они в определенный момент времени, является испанская действительность; а качеством, отличающим все траектории движения, станет призыв к свободе, воплощенный в его жизни и творчестве с поразительной ясностью, точностью и детальностью. Настало время задаться вопросом — кем же был Сервантес, или кто он таков, согласно его собственным ожиданиям и надеждам.

В пятой главе первой части «Дон Кихота» есть сцена, в которой произнесена фраза, давшая название этой статье: «Я сам знаю, кто я таков». Дон Кихот произносит ее при весьма тяжелых обстоятельствах — о них стоит напомнить. Он возвращается в одиночку в свое село после первого выезда, по дороге встречается с толедскими купцами и ввязывается с ними в беседу, прося их признать несравненную красоту Дульсинеи. Купцы, насмешники и зубоскалы, отвечают, что может так оно и есть, однако сей факт бросает тень на прочих красавиц, императриц из других мест, и просят Дон Кихота подтвердить его слова, показав хоть какой-то портрет — пусть совсем маленький, — дабы они уверились в том. Дон Кихот приходит в негодование, требует, чтобы они признали превосходство Дульсинеи, и в итоге все завершается избиением несчастного Дон Кихота, остающегося лежать побитым и распростертым на земле.

Тогда он принимается вспоминать рыцарские романы, воображая себя героем одной из таких историй, или даже нескольких; и так до тех пор, пока не появляется его сосед Педро Алонсо. Точно зная, кто перед ним, он заботливо поднимает Дон Кихота и уверяет его, что он никакой не маркиз Мантуанский, «его дядя и государь», ни Балдуин, ни Абиндарраэс, а почтенный идальго, сеньор Кихана. В «Дон Кихоте» есть какая-то особенная неопределенность или двойственность в отношении подлинного имени персонажа, и в ту минуту он — Кихана. И вот в этот момент Дон Кихот с гордостью заявляет о своей идентичности, или лучше сказать — мы это еще увидим — о своей самости, и изрекает: «Я знаю, кто я таков, и еще знаю, что имею право называться не только теми, о ком я вам рассказывал, но и всеми Двенадцатью Пэрами Франции, а также всеми Девятью Мужами Славы, ибо подвиги, которые они совершили и вместе, и порознь, не идут ни в какое сравнение с моими»[65].

Эта фраза особенно показательна. Во-первых, в ней присутствует множественность: он не просто говорит, кто он таков — Абиндарраэс, Балдуин или кто-то еще, но полагает себя всеми перечисленными и неназванными героями; он обращен в будущее, и потому говорит о том, кем может быть, поскольку своими подвигами — которые ему еще предстоит совершить — он превзойдет все их свершения. Произнося «я знаю, кто я таков», Дон Кихот как бы говорит: «Я знаю, какие личности заключены во мне и кем из них я смогу стать»[66]. Оба элемента, множественность и будущность, являются ключевыми. Он имеет в виду подвиги, им еще не совершенные, но вытекающие из того призвания, с которым он себя отождествляет и которое является ядром его самости.