Бенгт Даниельссон - Гоген в Полинезии

• Название: Гоген в Полинезии
• Автор: Бенгт Даниельссон
• Издательство: Искусство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1973

Автор книги ГОГЕН В ПОЛИНЕЗИИ, Бенгт Э́ммерик Дание́льссон (швед. Bengt Danielsson; 6 июля 1921, Крукек, Швеция - 4 июля 1997, Стокгольм) - шведский этнограф, директор Шведского национального музея этнографии (1967-1971). Родился 6 июля 1921 года в городке Крукек, в коммуне Норрчёпинг, Швеция. Обучался в Уппсальском университете, потом уехал в США. В 1947 году принял участие в экспедиции Тура Хейердала на плоту «Кон-Тики» из Южной Америки в Полинезию. В 1948 году женился в Лиме на француженке Марии-Терезе, и после свадьбы они поселились сначала на Рароиа (1949-1952), а затем, в 1953 году, на Таити. Даниельссон является автором множества работ о Полинезии, включая шеститомное издание по истории островов, и популярных книг, многие из которых переведены на различные языки.

---

месяц за преимущественное право покупать их лучшие картины.

Письмо неисправимому ветрогону Морису было еще мрачнее, так как Гоген написал

его месяцем позже, а за это время ему стало хуже: «Я лежу, сломанная нога дико болит.

Появились глубокие язвы, и я ничего не могу с ними сделать. Это отнимает у меня силы,

которые больше, чем когда-либо, нужны мне, чтобы справиться со всеми

неприятностями... Ты должен знать, что я на грани самоубийства (конечно, глупый

поступок, но неизбежный). Окончательно решусь в ближайшие месяцы, все зависит от

того, что мне ответят и пришлют ли денег». Зная все слабости и все затруднения Мориса

так же хорошо, как свои, Гоген далее ограничился вопросом, насколько подвинулась «Ноа

Ноа», и напомнил своему сотруднику, чтобы тот, когда будет продана книга, не забыл

прислать ему половину гонорара. Письмо заканчивалось суровым призывом:

«Поразмысли обо всем этом, Морис, и отвечай делом. Бывают горькие времена, когда от

слов никакой радости».

И наконец в июне Гоген обратился к методичному и добросовестному Даниелю де

Монфреду, прося помочь с замыслом, который созрел у него в бессонные ночи. В

принципе план был простым и превосходным. Даниель должен учредить своего рода

закупочное общество, пригласив пятнадцать любителей искусства, каждый из которых

обязуется покупать в год по одной картине Гогена; цена весьма умеренная - сто

шестьдесят франков. Чтобы проект выглядел еще более заманчивым, членам общества

предлагалось вносить свой годичный взнос по частям - сорок франков ежеквартально.

Картины распределяются по жребию. Для Гогена главным преимуществом этого плана

было то, что закупочное общество могло приступить к делу незамедлительно. Даниелю

нужно только распределить полотна, возвращенные Леви, и собрать членские взносы.

Картины для ежегодного распределения и дальше будут поступать заблаговременно.

Вполне оправдана досада, с которой Гоген добавлял: «Черт возьми, я не запрашиваю

слишком много! Буду получать всего двести франков в месяц (меньше того, что

зарабатывает рабочий), хотя мне скоро пятьдесят и у меня есть имя. Нужно ли напоминать,

что я и раньше никогда не продавал дряни и не собираюсь делать этого теперь. Все

присылаемые мною картины, как и прежде, будут на уровне выставочных. Если я теперь

мирюсь с жизнью в нищете, то лишь потому, что хочу всецело заниматься искусством».

Почта оборачивалась между Таити и Европой все так же медленно, и по-прежнему на

линии Папеэте - Сан-Франциско ходила одна шхуна в месяц. Поэтому Гоген еще не

получил ответов, когда невыносимые боли заставили его лечь в больницу в Папеэте, хотя

он знал, что не сможет оплатить лечение, стоившее 9,90 франка в день. Это было в разгар

июльских празднеств, смех и гам с танцевальной площадки и из увеселительного парка

доносились в общие палаты, не давая спать пациентам. Круто падающая кривая здоровья

Гогена, который пять лет назад сам пил и гулял 14 июля, можно сказать, достигла дна...

Как и какими средствами врачи поставили его на ноги, остается загадкой. Во всяком

случае, уже через две недели он настолько оправился, что преспокойно выслушал брань

казначея больницы и, так и не заплатив, уехал домой.

Восстановленные силы Гогену весьма и весьма пригодились, потому что на все три

призыва о помощи он получил крайне неутешительные ответы. Попытка Шуффенекера

убедить графа, что картины Гогена стоят вровень с полотнами Филижера и Бернара,

потерпела крах, меценат ограничился подачкой в несколько сот франков. Руководствуясь

самыми лучшими намерениями, Шуфф попытался исправить дело - составил

адресованную Академии художеств петицию о государственной пенсии Гогену и стал

собирать под ней подписи известных художников и критиков. Эта блестящая мысль

осенила также Мориса, с той лишь разницей, что он прямо пошел к директору Академии

Ружону. Как ни странно, Ружон, хотя он вряд ли успел забыть резкий выпад Гогена в

газете, обещал сделать все, что в его силах, - и послал ему по почте в качестве

«поощрения» двести франков. Все это выглядело как унизительное публичное

попрошайничанье, и, вне себя от гнева и стыда, Гоген тотчас отправил деньги обратно. А

когда пришло письмо Даниеля, оказалось, что он, в противоположность Шуффу и Морису,

не проявил достаточного усердия и не успел еще завербовать ни одного члена в

закупочное общество. Впрочем, он вообще сомневался, что этот план можно осуществить.

Словом, как и в 1892 году, Гоген должен был искать какой-то источник дохода на

Таити. А здесь возможностей не прибавилось; разве что бросить живопись и поступить на

службу в лавку или какое-нибудь правительственное учреждение в городе. Но этого ему

меньше всего хотелось, и Гоген, несмотря на все прежние неудачи, решил попробовать

уговорить состоятельного адвоката Гупиля, чтобы тот заказал ему портрет. Как раз в том

году Гупиль достиг зенита своей блестящей карьеры; мало того, что он отлично заработал

на деловых операциях, - соединенные королевства Швеции и Норвегии назначили его

своим почетным консулом. Можно было надеяться, что он настроен великодушно. Был

еще один превосходный повод начать с него: они с Гогеном были соседи. Великолепная

усадьба, где жил, купаясь в роскоши, консул Гупиль, стояла посреди большого парка в

европейском духе, с пышными клумбами, стрижеными газонами и слепками со

знаменитых греческих статуй, разбитого в северной части Пунаауиа, всего в четырех

километрах от скромной бамбуковой хижины Гогена. (Усадьба сохранилась до наших

дней; правда, она пришла в запустение.)

Уже по статуям было видно, что консул Гупиль решительно предпочитает

классическое искусство, и лишь с большой неохотой он поддался на уговоры Гогена и

заказал ему портрет. Однако сам он, насмотревшись на карикатурные портреты Гогена и

боясь стать посмешищем, отказался позировать. Вместо этого Гупиль принес в жертву

свою младшую дочь, девятилетнюю Жанну, по молодости лет не понимавшую, что ей

грозит. Получился очень реалистический портрет на гладком розово-лиловом фоне, как на

картине, изображающей обнаженную Анну. (Экспонируется теперь в музее Одрупгорд под

Копенгагеном.) Консул Гупиль был приятно удивлен и на радостях тотчас нанял Гогена

учителем рисования для своих четырех дочерей, которым он стремился дать хорошее

европейское образование; тогда это означало уроки рисования и живописи, обучение игре

на пианино и иностранным языкам. Правда, Гоген представлял себе меценатство

несколько иначе, но у должности учителя были свои преимущества, а дочери адвоката

оказались милыми и воспитанными. Кстати, старшую, как и дочь Гогена, звали Алиной, и

лет ей было столько же - восемнадцать166. Вероятно, это тоже примиряло его с новой, непривычной ролью, но главным преимуществом было то, что хозяева часто приглашали

Гогена отобедать с ними, а в доме консула Гупиля даже в будни на стол подавали

поразительно много изысканных блюд и хорошие вина.

Хотя вино и роскошные яства требовали от консула пристального внимания, он еще

поспевал развлекать гостей оживленной беседой. К сожалению, из-за склонности адвоката

читать длинные лекции, едва разговор касался какого-нибудь из его любимых предметов,

беседа часто получалась несколько односторонней. Об этом выразительно говорит запись,

сделанная одним гостем:

«За десертом он с пафосом объявил:

- Человеку в его земной жизни надлежит выполнить три главных долга. Передайте

мне вино, мерси!

Все внимательно слушали.

- Пожалуйста, назовите их нам.

- Охотно. Прежде всего, мужчина должен быть отцом. Бездетным холостякам вообще

незачем жить. Я бы обложил большим налогом каждого мужчину старше двадцати лет, у

которого нет сына или дочери. Во-вторых, его долг пахать и возделывать землю,

заставлять ее плодоносить. Хотя бы сажать деревья. Возьмите меня! Я разбил этот сад, все

здесь принялось и выросло на моих глазах. Выполняя этот долг, я обострил свой ум для

моего основного занятия. Третье, последнее требование - мужчина должен написать книгу,

плод зрелой мысли в зрелом возрасте, он должен зафиксировать свои знания и опыт в той

или иной форме, чтобы они принесли пользу грядущему, к которому все люди должны

относиться с величайшим благоговением. И если бы мне предложили назвать четвертый