Иван Майский - Перед бурей

• Название: Перед бурей
• Автор: Иван Майский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1945

О с н о в н ы м мотивом, побудившим меня написать эти воспо минания, было желание на собственном примере показать, как люди старого поколения, выраставшие в условиях цар                                                   ской России, приходили к революции

---

пов, как мы с Пичужкой?

В Петербурге я впервые познакомился с театром. По

мню, с каким необычайным волнением я шел с матерью на

утренник, где исполняли «Горе от ума». И пьеса и игра

произвели на меня огромное впечатление, и я долго после

того не мог успокоиться. Позднее я видел «Миллион тер

заний», «Мертвые души», «Плюшкина», «Две сиротки»

(Ф. Коппе) и некоторые другие произведения. Чаще всего

мать водила меня в театр Кононова — небольшой, бедный

театр, где не было даже оркестра, но где тем не менее

хорошо играли и хорошо подбирали пьесы. Замечательно,

однако, что мои родители ни разу не свели меня ни в

оперу, ни в балет. Насколько понимаю, они, следуя риго

ристическим традициям своей юности, считали эту форму

театрального искусства недостаточно серьезной. Данный

пробел в своем театральном образовании я с избытком

наверстал спустя несколько лет, когда в 1901 году попал

в тот же Петербург уже в качестве студента.

К описываемому периоду относится и начало моего бо

лее систематического и самостоятельного чтения. Родители

нередко дарили мне книжки, по преимуществу научно-по

пулярного характера. Я уже упоминал об «Астрономиче

ских вечерах» Клейна; к той же категории произведений на

до отнести и ряд биографий крупных деятелей науки и

техники, как, например, Галилея, Джордано Бруно, Сте¬

фенсона, Фультона и др., из популярной в то время серии

«Жизнь замечательных людей» издательства Павленкова,

которые мне покупали то отец, то мать. Трудно переоце

нить значение подобного чтения для свежего, впечатли

тельного детского ума. Одновременно, однако, я пристра

стился к чтению иного рода, восхищавшему всегда

мальчишек в возрасте десяти-двенадцати лет, — к чте

нию романов Майн-Рида, Фенимора Купера, Жюля Верна.

В петербургский период меня больше всего увлекал Майн-

Рид, и одно время мое воображение до такой степени было-

насыщено скальпами, томагавками, трубками мира, сви

стами войны, что даже во сне я воображал себя то «Твер

дой Рукой», то «Огненным Глазом», ведущим краснокожих

73

к победам над белыми. Вкус к Жюлю Верну развился у

меня несколько позднее. Я перечитал почти все произве-

дения этого изумительного пионера научной фантазии, но

самое глубокое и длительное впечатление на меня произ

вели два его романа — «Таинственный остров» и «При

ключения капитана Гаттераса». Чтение дополнялось слу

шанием публичных лекций на научно-популярные темы в

существовавшем тогда в Петербурге так называемом

Соляном городке. Это было хорошо организованное про

светительное учреждение, около которого группировались

крупные научные и литературные силы. Лекции были от

крыты для всех, вход стоил пять копеек. Отец часто водил

меня на лекции, и я не раз сообщал о своих впечатлениях

от них в письмах к Пичужке. Помню, что в числе других

лекций я прослушал и такие: «Перелетные птицы», «Япо

ния и японцы». «Полтавский бой».

Здесь же, в Петербурге, разыгралась и моя первая дет

ская любовь. Я встретился с моей героиней в чахлом

садике нашего дома. Она жила в этом же доме, но в

другом крыле. По странной случайности судьбы она ока

залась англичанкой, хотя выросла в России и говорила

по-русски лучше, чем по-английски. Ей было девять лет,

и звали ее Алиса Макферсон, а в детском просторечии:

Аля. Чем занимались родители Али, не могу сказать, ибо

за год до нашего знакомства они умерли. Аля находилась

сейчас у своей тетки, муж которой имел ювелирный мага

зин на Большом проспекте, и жизнь маленькой девочки

была нелегка. Тетка ее не любила, морила голодом и часто

колотила. Нередко Аля появлялась в садике то с синяком

под глазом, то с ссадиной на плече. Бывали дни, когда

она совсем не показывалась во дворе. Это значило, что

тетка слишком сильно ее избила и во избежание лишних

разговоров заперла в комнате, пока не исчезнут следы

колотушек. Алю нельзя было назвать красивой девочкой,

но у нее было умненькое, подвижное лицо, живые голу

бые глаза и тоненький изящный нос, который она умела

так забавно морщить, когда говорила о чем-нибудь серь

езном. Худенькая, с длинными каштановыми волосами,

заплетенными в две косы, она казалась мне верхом оча

рования.

Наш детский роман сразу же принял какой-то «птичий»

характер. Я хорошо лазил по заборам и деревьям. Аля

карабкалась, как кошка, по крышам и стволам. Обычно,

74

когда Аля появлялась в садике, мы оба забирались на

сучья двух соседних деревьев и, расположившись там по

удобнее, начинали длинные беседы... О чем?

Чаще всего мы отправлялись в совместное путешествие

на замечательном корабле, который мной построен и на

котором я являюсь капитаном. Мы пересекали моря и

океаны и претерпевали тысячи самых изумительных при

ключений. Мы попадали в плен к краснокожим, которые

хотели снять с нас скальпы, но благодаря нашей хитрости

и моему красноречию вождь краснокожих, в конце концов,

курил с нами трубку мира, и мы расставались лучшими

друзьями. Потом мы попадали в Африку и сталкивались

со львом, который хотел нас сожрать, однако я во-время

попадал льву в глаз из револьвера, и мы на память уно

сили с собой клок львиной гривы. Потом нас захватывали

каннибалы, и под дикие крики и пляски сбежавшегося

племени над нашими головами уже заносились роковые

ножи, но Алина красота вдруг размягчала сердце вождя

людоедов, и он приказывал с почестями проводить нас до

берега, где в ожидании уже стоял наш быстроходный

корабль. В заключение, совершив чудеса храбрости и

находчивости во всех концах мира, мы с торжеством воз

вращались в Петербург, и здесь злая тетка Катрин, от

которой Але так много доставалось, потрясенная и при

стыженная, склонялась к ее ногам и с раскаянием молила:

— Не погуби меня, Аличка! Не поминай прошлое лихом!

Теперь буду служить тебе, как верная раба.

Однако реальная жизнь—увы!—слишком часто выры

вала нас из мира наших фантазий и заставляла опускаться

на землю. Это особенно часто случалось тогда, когда Аля

выходила в сад со свежими следами теткиных побоев.

В такие минуты в ее живых глазах то и дело сверкали

с трудом сдерживаемые слезы, а мое десятилетнее сердце

переполнялось острым чувством жалости к Але и одно

временно чувством смертельной ненависти к ее мучитель

нице. В такие минуты мы с Алей подолгу и с сладостра

стием обсуждали планы «мести» Катрин за все ее пре

грешения.

— Хочешь, Аля, я сейчас пойду к вам на квартиру, —

грозно заявлял я, — и изобью Катрин? У меня есть хоро

шая палка.

— Нет, нет! Не надо, — хватала меня за руку Аля,

лучше меня понимавшая реальности жизни.—Катрин и

тебя побьет, и мне еще больше достанется.

Но я не сдавался, брал палку и быстро направлялся к

лестнице, по которой жила Аля. Аля бежала за мной, по

висала у меня на шее и молила таким в душу проникаю

щим голосом, что мое мужество не выдерживало, и я усту

пал.

— Я обо всем расскажу моему папе, — находил я вы

ход из создавшегося затруднения, — он сильный, он изо

бьет твою Катрин.

Но Але не улыбался и такой вариант: за Катрин засту

пится дядя, а он тоже сильный, очень сильный. Что тогда

будет?.. Аля возлагала все свои надежды на какую-то

тетю Мэри, которая жила в Англии, но которая должна

приехать и забрать ее с собой. Вот только что-то тетя

Мэри все не ехала...

Однажды в яркий весенний день, каких в Петербурге

бывает немного, Аля вдруг прибежала в садик возбужден

ная, веселая, радостная. На ней было белое кружевное

платьице с красными лентами, и вся она была точно оли

цетворение этого светлого весеннего дня.

— Тетя Мэри приехала! — закричала Аля еще изда

ли. — Она подарила мне это платье.

И Аля с тем инстинктивным, лукавым кокетством, ко

торое является врожденным у каждой представительницы

женского пола, стала вертеться предо мной, стараясь

щегольнуть своей обновой.

— Мы завтра уезжаем в Англию, — продолжала Аля.

— Завтра? — насторожившись, спросил я. — Значит, ты

больше не придешь играть?