Георгий Михайловский - Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.

• Название: Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1.
• Автор: Георгий Михайловский
• Издательство: Издательство «Международные отношения»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-7133-0494-9; 5-7133-0493-0

Это первая публикация недавно обнаруженных в Архиве внешней политики России «Записок» Г.Н. Михайловского, сына известного русского писателя Н. Гарина-Михайловского. Автор прослужил в МИД России с 1914 по 1920 г. Его воспоминания — своего рода исповедь российского интеллигента, достоверное и честное свидетельство очевидца и участника событий, который имел возможность не только наблюдать за формированием внешней и внутренней политики Николая II, Временного правительства, а затем Деникина и Врангеля, но и сотрудничать со многими главными действующими лицами российской трагедии. Книга 1 охватывает период с августа 1914 г. по октябрь 1917 г. Для широкого круга читателей.  

---

После Февральской революции Центрофлот по ходатайству черноморских моряков (равно матросских и офицерских организаций) поднял вопрос о восстановлении призового вознаграждения, ссылаясь на то, что из-за отсутствия этого вознаграждения огромное количество захваченных судов и вообще морской добычи попросту уничтожалось захватчиками на месте, пропадая, таким образом, и для команды и для государства. На этом совещании председательствовал, уже в новой форме, введённой Временным правительством, адмирал Бострем, бывший главнокомандующий Черноморским флотом, которого я лично знал ещё по Севастополю. Состав совещания, происходившего в морском министерстве, был обычный, то есть междуведомственный, никаких иных элементов вроде Центрофлота и т.п. не было. Тем интереснее было то, что докладчик от морского ведомства, изложив историю вопроса и особенно подчёркивая наличие согласия офицерских и матросских элементов Черноморского флота в этом вопросе, со своей стороны, присоединился к ходатайству. После чисто формального замечания представителя министерства юстиции, заявившего, что этот вопрос может быть окончательно решён только во Временном правительстве, начались прения по существу.

Стеблин-Каменский, хотя он и занимал должность юрисконсульта по морскому ведомству, высказался против своего ведомства, весьма ярко и убедительно вскрыв реакционный характер ходатайства Черноморского флота и указав на те чисто корыстные интересы, которые воодушевляли авторов ходатайства. То обстоятельство, что офицерский состав был солидарен с матросским, Стеблин-Каменский справедливо не считал заслуживающим внимания, так как это дело общегосударственной политики и должно быть выше столь низменных побуждений. Наконец, Стеблин-Каменский сказал, что офицерский элемент не только, наверное, искренне солидарен с матросами, но и был, должно быть, инициатором ходатайства, так как офицерские доли призового вознаграждения значительно выше матросских. В результате Стеблин-Каменский высказался самым решительным образом за отклонение ходатайства: «Если черноморские офицеры солидарны с командой, то из этого не вытекает, что мы должны быть солидарны с нашими офицерами. Наш долг — быть солидарными с интересами государства и правительства». Закончил он свою горячую речь, сославшись на то, что Временное правительство не может быть более реакционным, чем царское.

На это докладчик, представлявший Морской генеральный штаб, «по операционным соображениям» стал не менее горячо защищать ходатайство, говоря, что надо знать боевую обстановку на Чёрном море, что надо «реально подходить к вопросу» и т.д. Из его речи мне стало совершенно ясно, что мы имеем дело с «векселем», выданным морским ведомством Черноморскому флоту, векселем, который оно и не собиралось оставлять без оплаты. Остальные члены совещания, не аргументируя по существу вопроса, тоже «по тактическим соображениям» примкнули к представителю Морского штаба.

Я не мог не оказать поддержку Стеблину-Каменскому, хотя и отметил, что международно-правового элемента здесь не имеется, так как мы сделали эту отмену по собственному желанию, не будучи связаны никакими международными соглашениями. Я присоединился к Стеблину-Каменскому, так как отлично знал всю подоплёку дела. Наш представитель в Севастополе, член тамошнего призового суда Тухолка не раз писал мне по этому поводу. Кроме того, я знал, что именно морские офицеры были недовольны отменой призового вознаграждения, так как добыча в виде всяких восточных грузов, главным образом персидских ковров, была богатейшая и поневоле доставалась только государству. Я остановился и на том, что уничтожение призов, да к тому же нейтральных, практикуемое в таких широких размерах в Чёрном море, явно выходит за пределы нормального и что если «оперативные соображения» того требуют, то я не понимаю, как восстановление призового вознаграждения может изменить «боевую обстановку» — наоборот, это восстановление может привести к тому, что военные суда будут гоняться за богатой добычей, рискуя собой. Как я ни старался завуалировать свои слова, всем стало ясно, что либо вообще Черноморский флот до сих пор зря истреблял захваченные суда, либо военные операции примут авантюристический характер с явно корыстным оттенком. Кроме того, я не мог не согласиться, что для Временного правительства конфузно делать бесспорный шаг назад и оказаться менее прогрессивным, чем царское правительство.

Бострем, осторожно резюмировавший прения, всё же присоединился к большинству, и, таким образом, призовые вознаграждения оказались восстановленными. Когда дело слушалось во Временном правительстве, то я в записке на имя Терещенко изложил мотивы против принятия ходатайства Черноморского флота, однако тот со своей милой улыбкой сказал, что, «в сущности, меня как министра иностранных дел это не касается» — правильный ответ, если бы Терещенко всегда придерживался таких принципов. Не придавая этому делу чрезмерной важности, не могу не отметить, что оно было очень характерно для неприглядной обстановки момента. Судя по этому прецеденту, я ожидал, что Высший призовой суд с теми элементами, которые в описанном совещании находились за кулисами, а там должны были быть на сцене, проявит ещё меньшую щепетильность по вопросам призового права, чем это собрание опытных бюрократов, связанных всяческими «векселями».

Урон от плохого делопроизводства

Временное правительство по технике своего делопроизводства сильно уступало прежнему царскому Совету министров. Если раньше канцелярия Совета министров (ныне переименованная в канцелярию Временного правительства), несмотря на частоту заседаний Совета, умудрялась довольно скоро изготовлять журналы заседаний, гладким канцелярским языком занося мотивы постановлений Совета министров, то по протоколам Временного правительства, составленным той же канцелярией, восстановить мотивы того или иного постановления было просто невозможно, так как протокол заключался в кратких формулах «слушали — постановили». Кроме того, если раньше протокол заседания почти всегда соответствовал ведомости этого заседания, то при Временном правительстве этого никогда почти не было: очень часто о повестке дня просто забывали под влиянием срочных и злободневных вопросов текущей политики.

В самом начале Временного правительства целые заседания являлись импровизаций, так как вопросы возникали внезапно, вызывали горячие прения, попутно затрагивали другие, так что постановления нисколько не соответствовали намеченному порядку. Конечно, при таких катаклизмах трудно было сразу же ввести в точное размеренное русло канцелярского делопроизводства то, что приходилось делать Временному правительству, но немногие, кто внимательно присмотрелся к технической стороне деятельности Совета министров, как по долгу службы приходилось мне, могли видеть, что эти детали, вроде немотивированных постановлений Временного правительства, таили в себе опасность. Ведь Временное правительство в это время осуществляло полноту не только законодательной и исполнительной власти, но и верховной, отсюда всякое постановление имело характер веления абсолютной власти и каждая строчка в теории становилась законом.

Между тем первый кризис Временного правительства, повлёкший выход Гучкова и Милюкова, а за ними и других, затем уход князя Г.Е. Львова и замену его Керенским, — всё это сопровождалось очень существенной переменой взглядов, и мне приходилось не раз видеть, как Терещенко, желавший узнать, почему прежний состав Временного правительства в том или ином случае поступал так, а не иначе, должен был, за невозможностью узнать это по журналам соответственного заседания Временного правительства, обращаться к кладезю всяческой дипломатической и правительственной премудрости — А.А. Нератову. Но Нератов не всегда знал, что и почему конкретно делал Милюков. Тогда Терещенко приходилось либо самому измышлять мотивы данного постановления, либо посылать своего секретаря в наиболее заинтересованное ведомство, но и там часто ничего по этому поводу не знали. Я уже не говорю об архивно-исторической стороне, которая, конечно, очень пострадала от указанного лаконичного способа ведения дел.

Дальше я укажу, как на холмском вопросе эта лаконичность записей постановлений Временного правительства отразилась самым пагубным образом, и я знаю, что в целом ряде случаев заинтересованные ведомства не могли доискаться затаённого смысла того или иного решения Временного правительства и вынуждены были «пересматривать» решение, мотивов коего не могли найти. Ныне покойный В.Д. Набоков не раз, ещё в бытность Нольде товарищем министра, обращался к нему, как к знатоку в этой области (Нольде не только практически этими делами занимался в нашем министерстве, но и теоретически исследовал историю и технику делопроизводства в Совете министров; кроме того, при Витте отец Нольде был управляющим делами Совета министров). Нольде советовал ему по крайней мере в три раза увеличить состав служащих и распределить их по отделам, но это было безуспешно, так как для этого нужна была железная воля самого председателя Временного правительства, то есть князя Г.Е. Львова, и А.Ф. Керенского, которым в это время было не до того.