Владимир Гусев - Дни

• Название: Дни
• Автор: Владимир Гусев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Книга известного критика и прозаика Владимира Гусева «Дни» состоит из романа «Чужая» и рассказов, написанных в разное время.

Роман «Чужая» заключает повествовательный триптих о социально-философских и нравственных проблемах нашего времени, включающий ранее опубликованные романы «Спасское-Лутовиново» и «Солнце».

---

— А что, мама? Бывает и месяц. Вам повезло. Все пойдет хорошо — выпишем через десять дней.

— Две… недели…

Отходит мать; отходит, обдумывая, слегка во сне.

Словно ее ударили деревянным молотком по голове — и теперь она «будет обдумывать».

Падать, не падать.

Чуть заболел животик у ее «ребенка» (так ныне любят говорить о детях!) — у ее сына Шурочки; вроде «температурка»; вроде тошнит немного; ну, вызвали врача; и вот, две недели.

Впрочем, другая мамаша — в принципе, видно, разбитная, но ныне хмурая и простая, — настроена по-иному; может, говорит, вы его еще и подержите, а то у меня…

Алексей отходит — бог ее знает, что там у нее; всё?

Алексей подходит.

Слушает еще одна женщина.

Надо спрашивать сразу, как врач ответит; не переждешь.

— Маша, Осенина, — ловит он взор врача.

Жена молча придвигается.

— Вы отец?

— Да.

— Мама здесь?

— Да… да…

«О, ччерт».

— Ну, что́ Маша Осенина. Она проснулась. Кормили ее.

Он так сказал «проснулась», что жена сразу взвыла:

— Проснулась?! Так это?!.

— Да, эта операция у детей идет под общим наркозом.

— Проснулась… и на том спасибо…

— Погоди!.. Что за аппендицит?

Врач секунду устало-угрюмо смотрит на Алексея: говорить ли.

Знает он этот взор.

Говори.

— Аппендицит гангренозно-перфоративный. Не знаю, понимаете ли вы? — четко говорит врач, глядя на Алексея.

— Да, кажется, — чуть подумав, говорит Алексей, угрюмо глядя сверху на сидящего у стола хирурга.

Мгновенная задержка внимания — взглядов; двое мужиков…

— То есть могло попасть и в полость; промыли. Но надо ждать… Поздно привезли.

— Так попало в полость… иль не попало?

— Не знаем; не должно. Настоящий перфорации нет. Но дырочка на отростке… была. Еле видная; но была. Могло и попасть. Будем ждать. Думаю… а впрочем, не будем пока загадывать.

— Ухудшения нет сегодня? — все же не забыл спросить Алексей.

— Ухудшения нет. Но это… так сразу и не бывает. Будем следить.

— Передачи?

— Ну, передачи. Обычное. Вон там написано. Соблюдайте примерно. А там наши — там разберут, что давать, чего не давать.

Они говорили — им было неловко; два «интеллектуала» — и как бы встретились не по тому поводу.

Он отошел; они сошлись за толпой.

— В общем, дело швах, — сказала она как-то выпито-безнадежно.

— Не вижу шваха, — «сурово» отвечал он.

Оказавшись дома, он как раз и решил звонить.

Но кому?!

Первая вспомнилась редакторша: подруга старая, и виделись лишь вчера; да и любила она говорить: мол, тому врача и тому врача; и москвичка старая — связи; и своих-то детей лечила; и — и.

Он набрал номер.

Взяла трубку именно она; повезло.

— А! Алеша! Что? Решил там что-нибудь изменить — в тех фразах?

— Да нет… тут…

Мучительное это — «переключаться» из рабочего, светского — в… в…

— А что такое?

— Тут Маша… попала в больницу.

Невольно ожидаемая, неизбежная пауза.

— Как? Машенька?

Знакомое уменьшительное имя, теперь встающее со стороны и из некоей черной и серой бездны, на краю которой все застыло, жестко толкнуло в сердце.

— Ну, да.

— А что? Что такое?

Трудно объяснить — но уже с этого вопроса Алексей ощутил странное чувство вины перед этой старой подругой; будто он нарушил договор, что ли.

«Не тот ритм отношений», — вспомнил он чье-то (свое же?).

— Да аппендицит, но тяжелый. Почти с прободением, а то и с прободением.

Говоря эти слова почти «спокойным» тоном, он с невольной досадой чувствовал, как на фоне чего-то серьезного он все же втягивается в ложные оттенки отношений, которые не приведут к добру.

Вдруг он вспомнил, что старая подруга не любит его жену — хотя бы и за то, что… да за что все старые подруги не любят жен. А эта — умная, истеричная, избалованная чрезмерно благополучными детством и юностью, — эта особенно; а его жену — более других.

Вдруг он вспомнил ее чересчур сюсюкающие интонации при виде Маши.

Вдруг он вспомнил — и зачем он все это вспомнил?

Почему оно вспомнилось?

У той несчастная любовь; любимый не захотел разбить ее солидного семейства; и остается — и остается лишь говорить: «Я не захотела»; и сам Алексей, еще до того на миг любимый ею и отстранивший — не захотевший не только любить, но и просто «привлечь» ее в некий прихотливый, капризный момент в те дальние времена; Алексею было не до нее, а такие не в восторге, когда не до них; как она изводила его потом!

И — главное — все это в ее голосе ныне; где-то в паузах — в последних и скрытых его вибрациях.

…Не человек жесток; природа жестока.

Будем так считать.

Алексей с отвращением слышал, как и в собственном его голосе звучит фальшь; как он слишком веско говорит слова, которые могут произвести светское впечатление — «прободение» и «тяжелый»; как то реальное его отчаяние, которое стоит за этим звонком, выглядит стыдливо и неловко.

«А Ирина?» — вдруг серо прошло в душе; некая смутная и чужая тревога.

— Какой ужас, — помолчав, как-то холодно сказала подруга. — Надо что-то делать. (О формулы!) В какой она клинике?

«Я бы так же «сдержанно-четко» спросил о человеке, к которому не питаю симпатии и для которого ничего не хочу сделать», — холодно-пронзительно, — с прозрением родителя, суетящегося над бедой своего кровного детища, — подумал Алексей.

— Так вот. Вы, может, знаете хирурга, который мог бы позвонить тому хирургу. Это на Полянке, — вяло-холодным голосом продолжал Алексей.

— Я никого не знаю («У меня ничего нет» — в обращении к нищему), а знает — знаете кто? Вера Поливасская. У нее хорошие врачи, знакомые… вы ведь знакомы с Верой?

— Да.

И он и подруга помнили, что Вера — подруга подруги, но не Алексея; для него это лишь шапошное.

— Алеша, вы немедленно ей позвоните. Просто немедленно. Если надо — сошлитесь на меня. Ну, не падайте духом. Вы же пишущий человек. Вам несчастья даже полезны. («Ай… а-ай», — только и сказал про себя Алексей.) Держитесь. А как статья? я это нарочно спрашиваю; вам не надо падать духом. Вам надо работать.

«Болтай», — холодно подумал Алексей, говоря:

— Ну, спасибо.

— Позвоните Вере. Она вас помнит, хорошо к вам относится. Если надо, сошлитесь на меня.

«И даже сейчас у меня не станет силы сказать впрямую: «Чего же ты, подруга, сама-то не позвонишь?» — вяло думал Алексей.

— Позвоните, — повторила она.

— Да, да.

— Всего доброго.

Коротко и композиционно.

«Нечего делать, надо звонить Вере».

Он набрал; длинные гудки.

Он в безнадежности набрал еще раз — телефон сработал.

«Бывает».

Эти оголтелые, черные телефоны.

Лак и пластмасса.

Сменить бы.

— Вера? Вы извините, это звонит Алексей Осенин. Вы помните?

Пауза.

— Да, Алеша.

Голос — известно какой; даром не звонят столь не близко знакомые; ждет просьбы и думает — какая она?

— Я звонил нашей общей знакомой. Ну да, ну да. Тут дело… Тут моя д-о-очь в больнице. («Эх, с неким приступом бы, а не сразу. И где мое «изящество»?) Так вот, она говорит, у вас знакомые хирурги… Я понимаю, это неудобно, но…

Тяжкая пауза висела.

На том, как говорится, конце провода явно дослушивали и обдумывали ответную формулу.

— Может быть, у вас есть кому позвонить?

— Алеша, у меня есть хирург, но вы его тоже знаете. Вам лучше самому ему позвонить. Это Петя Карлин. Вы ведь знаете его?

— Карлин? Да-а-а… кажется…

— Ну, вы ведь его знаете. Помните, вы вместе выступали на той конференции. У него был доклад — «Гносеологические аспекты современной анестезии». Он еще подходил к вам.

— Да… я… а телефон?

— Да у вас есть его телефон. Вы же при мне писали.

— Это… тогда?

— Ну да… тогда. Действуйте, не мешкайте. Он любит, чтобы ему сами звонили, а не по знакомству. Он малый понимающий и интеллигентный.

— Ну спасибо вам. До свидания.

— До свиданья, действуйте. Не падайте духом. Всего вам доброго.

Всю жизнь его призывали не падать духом.

Он положил трубку и невольно опустил руку и голову; жены не было, она «побежала» на рынок — за чем-то, что разрешалось по той таблице.

Он полистал книжку; нет. Нету. Да и что за Карлин? Практически незнакомый «тип». Алексей с биологическим отвращением относился к принципу — «по знакомству»; может, и этот Карлин такой? Но все же Алексей понимал, что известный хирург не станет слушать человека с улицы; Москва велика, и детей много, и даже если бы некий врач и пытался откликнуться на все отчаянные звонки — он все равно не смог бы. Т. е. и не обвинишь даже. Вот и Вера эта; он помнил ее, «москвичку до мозга костей». В этот комплекс входит строгость и ограничение. Звонит человек не моего круга связей; всё. На каждый чох не наздравствуешься, всех детей не пожалеешь. Кстати, истинно коренные москвички нередко бывают мягче; в них нет скованности, они тут свои.