Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

• Название: В шесть вечера в Астории
• Автор: Зденек Плугарж
• Издательство: Радуга
• Жанр: Роман
• Год: 1986

Действие романа известно чешского писателя З. Плугаржа охватывает тридцатилетний период жизни Чехословакии, начиная с победного 1945 года до конца 60-х годов. Автор рассказывает о поколении, вступившем в жизнь в то самое время, когда в стране разворачивался процесс социалистического строительства, о взаимоотношениях героев, их поиске своего места в жизни.

---

— Камилл!

Руженка с группой студенток выходила из библиотечного института и неожиданно увидела Камилла — он прохаживался по тротуару. Почувствовала, как от радости залилась румянцем: избавлюсь ли я когда-нибудь от этого злосчастного свойства? А он смотрит с каким-то ироническим удовлетворением, словно говоря: это хорошо, что все остается по-прежнему…

— Уж не меня ли ты поджидаешь?

— Тебя, Руженка. Хочу кое о чем попросить. Это касается Гонзы из нашего класса.

Из нашего класса… Четвертый год, как кончили школу, — а все „наш класс“; Крчма порадовался бы.

— Но у нас было двое Гонз!

— Гонза Гейниц. Приходил ко мне, просил помочь. Я отказался, мол, некогда мне, а теперь вот совесть мучает“— Он рассказал Ружене о просьбе Гейница.

— Тебе стыдно капитулировать с опозданием, и ты решил свалить это на меня!

— Ты всегда была понятливой, Руженка.

Я понятлива не только на это: я знаю, что существую для Камилла, только когда ему от меня что-то надо. Впрочем — только ли для Камилла? С давних пор я была нужна мальчишкам, чтобы женским голосом вызывать по телефону на свидания девчонок, у которых строгие родители… Что же, на всю жизнь мне выпала такая роль? Только на что и кому жаловаться? Если человек недоволен своей жизнью, сказал как-то Роберт Давид, то у него есть две возможности: улучшить условия, в которых живет, — а это редко кому удается, — или изменить к лучшему свое отношение к этим условиям; второго можно достигнуть почти всегда, тут нужны только способность к самоотречению да сильная воля. Хорошо было говорить Крчме с его прямо-таки бульдожьим упорством и уверенностью в себе… Вспомнить хотя бы его привычный жест: уронить на кафедру левую руку, откинуть голову и, чуть прищурившись, охватить взглядом наш класс — и вместе словно весь мир…

— Что ж ты не пришел денька на два раньше: теперь вряд ли у меня найдется время. Но не будь Гейница, мы бог знает когда еще увиделись бы… Не смотри на меня, — Ружена поймала себя на том, что чисто по-женски дотронулась до прически, — я только из парикмахерской, ужасно, да? — В собственном голосе она услышала неумелую попытку скрыть смущение.

— Наоборот: тебе так больше идет. Что у тебя за торжество?

— Представь, начинаю первую свою практику в библиотеке! В Катержинках. Это у нас такая акция — добровольная помощь пограничной области. Угадай, кто меня туда сосватал? Крчма!

— Он заходил к нам тут. Правда, уже что-то давненько не бывал.

— Понятно, ведь он уже почти месяц на лечении в Катержинках! В субботу у него кончается курс. Кстати, он мне там и комнату снял. Роберт Давид — просто клад! Только бы поправился: говорят, плохо себя чувствует. По крайней мере я помогу ему донести чемодан до вокзала.

Камилл о чем-то задумался — ах эти вечно печальные глаза поэта, его задумчивое лицо, какое-то незащищенное и вместе с тем бесконечно притягательное… Есть в нем что-то от средневекового рыцаря, ему бы шляпу с пером и лютню — настоящий трувер или трубадур, — все дамы в замке лишились бы сна… Ей показалось, что он рассеянно разглядывает отражение ее профиля в стекле витрины, незаметно повернулась: в таком ракурсе моя фигура, пожалуй, лучше…

— А если я привезу Крчму из Катержинок на машине? Удобнее ведь, чем тащиться на поезде с вещами, да еще с пересадкой…

— Роберт Давид это заслужил! — у нее вдруг дух захватило от такой возможности. — Камилл, а меня прихватишь? — Обрадовавшись, она даже под руку его взяла. — Я еду туда на целых два месяца, придется брать чемодан! А на машине смогу взять с собой больше книг, на первый взгляд это все равно что возить дрова в лес, но ведь там только еще устраивают чешскую библиотеку: строго говоря, я еду туда помогать отбраковывать нацистскую гадость, и неизвестно, сохранилась ли там после оккупации хоть одна чешская книга!

Тишину лестницы нарушил топот подкованных ботинок Пирка. Подметки с подковками не только дольше служа но они и для работы лучше: как-то раз — он тогда еще кочегаром был — слезал с паровоза на ходу и на ступеньках, облитых маслом, поскользнулся: подошва-то гладкая, кожаная, чуть не угодил под колеса тендера!

— Привет, Мариан!

— Здравствуй, Павел. Еще жив?

— Да еще как! Иной раз, бывает, со скоростью сто двадцать в час! — Манера вопросительно поднимать правую бровь так и осталась у Мариана. Только две залысины глубже вклинились в его шевелюру, как оно и подобает будущему ученому. — Мне повезло — пустили на новую шкодовскую машину серии „Микадо-398“, знаешь, просто сказка. На испытаниях по трассе выжала сто тридцать пять километров! Полагаю, стариканы, что вечно возятся с расписаниями поездов, возьмут ее в расчет. Просто стыд и срам, когда какой-нибудь дотошный пассажир подходит к локомотиву и засыпает тебя вопросами, что да как, такая техника, двухлетний план, а поезда наши из самых низкоскоростных в Европе… О, у тебя даже микроскоп есть?

— Мерварт дал. Монстр, уже вышедший из моды. В него, должно быть, смотрел еще Ян Евангелиста Пуркине.

Мерварт, Мерварт… А-а-а, это тот меценат, который показывал Мариану лабораторию в своем институте, когда тот еще учился в гимназии, а в первые месяцы по приходе немцев заботился о нем. Впрочем, какой там меценат; если кто и сделал для Мариана что-то по-настоящему доброе, так именно товарищ моего отца — Йозеф Навара.

— А зачем тебе эта машинка?

— Ты еще спроси охотника, зачем ему ружье. Был бы микроскоп у бедняги старого доктора Джеронимо Фракасториуса, папского лекаря, — основоположником микробиологии был бы он, а не Пастер и Кох тремя веками позже. А так за гениальную догадку, что инфекции вызывают невидимые крошечные организмы, его только высмеяли… Кстати, над Пастером тоже смеялись его коллеги: „Смешно! Чтобы взрослому человеку бояться малюсеньких „букашек“, которых невооруженным глазом даже и не разглядеть!“

Рассеянно поискав на полочке под окном бутылку, чтобы угостить Пирка, Мариан наставительно произнес:

— Без такого инструмента не было бы ни одного фундаментального исследования. — К Павлу Пирку он относился ласково, как взрослый мужчина к младшему, немного отсталому, брату. — И думается мне — если каменные, бронзовые и железные века характеризует использование каменных, бронзовых и железных орудий, то наша эпоха войдет в историю как век фундаментальных исследований. Черт возьми, какие высокие слова. Конечно, всяк кулик свое болото хвалит — я, например, обожаю паровые машины… Только незачем ему принимать со мной такой менторский тон. А может, он этого и не осознает.

— Ну, Пирк, — за „Микадо“ серии тысяча двести шестьдесят!

— Триста девяносто восемь! (Полная безграмотность по части локомотивов.) За фундаментальные исследования! Ну и крепкая же у тебя сливовица!

— Домашняя — отчим прислал. А я так пью, что и за три месяца не одолел бутылочку.

— Вот мы и подошли к тому, зачем я почтил тебя своим визитом. Речь как раз о дяде Наваре. Батя считает: надо бы тебе заглянуть к нему в больницу.

— Что с ним? — отставил рюмку Мариан.

— Думаю, почки — в общем, что-то серьезное.

— Да, он маялся почками с самой войны — после „обработки“ в гестапо.

— Говорят, придется одну почку удалить. Мне тут пришло в голову, коли ты с медиками на короткой ноге, может, лучше его в Прагу перевести? Возможно, я и обижаю тамошних лекарей, но та паршивенькая больничка, скорее, похожа на допотопный полевой лазарет. Сестрами там служат аббатисы в таких широких чепцах, что в двери им приходится входить боком.

Мариан рассеянно кивнул. Пирк внимательно за ним следил. Ведь, не будь отцова товарища Йозефа Навары, не было бы сегодня у Мариана такой красивой фамилии. Поменять же „неблагонадежную“ фамилию родителей, бежавших от немцев в Англию, в ненадежных условиях протектората было очень невредно. Правда, эта новая фамилия привела его потом в концлагерь, и получилось, как говорится, из огня да в полымя. Но так или иначе, навестить приемного отца Мариану следовало бы.

— А что это у тебя под футляром? — приподнял Пирк клеенчатый чехол на каком-то аппарате.

— Центрифуга — сработали, так сказать, домашними средствами. Допотопный прародитель древнего сепаратора.

— У тебя кругом механизмы…

— То же говорит и Мерварт: „Помните, что некоторые из главнейших открытий в медицине сделали люди, которые, не умея пользоваться сложными механизмами, полагались на свою интуицию и зорким глазом отыскивали то, что природа скрывала от нас“. Well[29], да только наш отел Мерварт — последователь старой школы, которая в практике больше полагается на выстукивание и прослушивание.

— Мне это как-то больше по сердцу, что ли, Мариан с укором взглянул на свою жалкую центрифугу.

— А ведь есть уже центрифуги, которые вращаются в вакууме, в электромагнитном поле. Сорок тысяч оборотов в минуту, можешь себе представить? Но бедному студенту приходится довольствоваться ручным приводом… Слушай, — вдруг оживился он, — ведь у вас в депо есть разные мастерские. Может, мне кто-нибудь сделает пару зубчатых колесиков — хочу прибавить оборотов этой бедняжке…