Георгий Соломон - Среди красных вождей

• Название: Среди красных вождей
• Автор: Георгий Соломон
• Жанр: Прочая документальная литература

«Памятники исторической литературы» – новая серия электронных книг Мультимедийного Издательства Стрельбицкого. В эту серию вошли произведения самых различных жанров: исторические романы и повести, научные труды по истории, научно-популярные очерки и эссе, летописи, биографии, мемуары, и даже сочинения русских царей. Объединяет их то, что практически каждая книга стала вехой, событием или неотъемлемой частью самой истории. Это серия для тех, кто склонен не переписывать историю, а осмысливать ее, пользуясь первоисточниками без купюр и трактовок. Русский социал-демократ, меньшевик Г. А. Соломон (1868–1942) был выходцем из дворянской семьи Исецких. Блестящий, наблюдательный ум, врожденное чувство справедливости не позволили Соломону оставаться в рядах большевиков, только декларировавших свои убеждения. По свидетельствам автора, они не гнушались ни коррупции, ни аморальности. Наглое, бесцеремонное поведение вождей люмпен-пролетарских масс – главная тема книги.

---

– Снова поражение!.. непоправимое поражение… Вы читали?

Я подтвердил и сделал какой то сочувственный жест.

– Ну, так знайте – пророчески заметил он в сильном волнении – мы будем в конец разбиты… Мы катимся в пропасть… Германия, великая Германия гибнет! И наши враги, в конце концов, будут в Берлине… О, – с нескрываемым ужасом и ненавистью прибавил он, – она нас в порошок сотрет эта антанта и всех нас, да, всех нас поголовно перебьют… Да, перебьют, перережут, – почти истерически повторил он несколько раз. – Мы и так уже все голодаем… Если бы вы знали, как мы питаемся, мы, немцы… это ужас… Вы, конечно, не знаете этого… вы счастливцы, вы получаете усиленные дипломатические выдачи… А мы, немцы, мы уже едва дышим со своими семьями…

Это был единственный случай, что его прорвало и он говорил со мной так откровенно из глубины своей наболевшей немецкой души…

Между тем Иоффе решил последовать определенной традиции и попытался наладить встречи на нейтральной почве между работниками мин-ва ин. дел и нашего посольства. С этой целью он устроил дипломатический обед… Однако, повод он избрал очень неудачный – чествование благополучного окончания переговоров по поводу платежей в согласии с брестлитовским договором (см. стр. 54 настоящих воспоминаний).

Должен сказать, что пункт этот и связанные с ним платежи меня глубоко возмущали, почему я и не хотел участвовать в переговорах, приведших Россию к тому, что Россия обязалась уплатить и, как известно и уплатила немцам шесть миллиардов золотых марок…

Я обратил внимание Иоффе на то, что по моему нам неприлично устраивать по этому поводу торжество, что это зазорно праздновать свое собственное поражение. Но беседа наша происходила в присутствии личного секретаря, настаивавшего на придании этому первому нашему дипломатическому обеду именно такого характера. С вмешательством этого влиятельного лица мне было не под силу бороться. Я хотел, было, хотя бы выговорить для себя право не участвовать в этом обеде, как я не участвовал и в переговорах. Но Иоффе заметил, совершенно официально, что он настаивает на моем участии и считает, что мое отсутствие, как второго лица в посольстве, явилось бы демонстрацией, которая не прошла бы незамеченной и вызвала бы толки и пересуды… Пришлось подчиниться…

Обед этот вызвал целый переполох, и мне пришлось до некоторой степени быть церемониймейстером: я посоветовал Иоффе заказать себе смокинг, указал ему какой галстух надо одеть (по совету M. M., он хотел одеть длинный цветной галстух…). Были приглашены во главе с фон Гинце все высшие чины министерства иностранных дел, а также банкир Мендельсон, Штреземан и др. Не знаю, уж как это вышло, но только было решено, без моего участия, что личный секретарь не будет присутствовать на этом обеде. Гости оказали должное внимание роскошному обеду, сервированному в великолепном белом зале посольства.

Все прошло гладко и чинно. Но за кулисами шло безобразие. Младшие служащие, в том числе и латыши красноармейцы не были приглашены на обед и ворчали, находя, что это нарушает равенство… Сбившись в соседней с белым залом комнате, они выражали свой протест, переругивались… А красноармейцы подкарауливали, когда выносили остатки на блюдах и руками хватали прямо с блюд куски, к ужасу приглашенных на этот случай немецких официантов…

Вскоре после этого обеда Иоффе как то, с жалкой улыбкой, спросил меня, как я отношусь к тому, чтобы пригласить опять гостей, но уже на «файв-о-клок».

– Первый наш обед прошел так удачно… хорошо было бы повторить встречу с чиновниками министерства… Это закрепляет отношения… И я думаю (вот здесь то и была зарыта собака), что в этом чаепитии и Марья Михайловна, как мой личный секретарь, должна принять участие… Ведь помимо всего, что ни говорите, а присутствие женщины действует как то смягчающе…

Состоялся и торжественный «файв-о-клок» с участием Марьи Михайловны.

Повторяю, она вмешивалась всюду. Так, помню, однажды к Иоффе приехал министр иностранных дел фон Гинце, если не ошибаюсь для того, чтобы условиться о деталях и порядке передачи упомянутых выше шести миллиардов марок германскому правительству. Я был приглашен Иоффе принять участие в этом обсуждении, при котором присутствовала и Марья Михайловна. И она не ограничивалась ролью простой слушательницы, а все время вмешивалась в разговоры, давала советы, делала указания. Нетрудно было заметить, что Гинце это вмешательство было неприятно и даже вызывало недоумение.

Но, хорошо воспитанный, он проявлял свое недовольство только тем, что, выслушивая с любезной улыбкой замечания Марьи Михайловны, не всегда отвечал на ее, по большей части, нелепые и не идущие к делу реплики…

Наше посольство, естественно, находилось в связи с различными политическими группами, с которыми Иоффе постоянно вел какие то переговоры и представители которых вечно торчали у него на обедах и завтраках. Я мало с ними встречался. Из лиц, бывавших в посольстве, я часто видался с Карлом Каутским и его женой, Луизой Каутской. С ними у меня установились простые отношения. Сперва Каутский очень сочувственно относился к советскому строю, но, как он всегда оговаривался, только как к крупному и интересному опыту. Однако, как то постепенно, он стал отпадать от нашего посольства, визиты его становились все рже и, отмечу здесь же, в дальнейшем он стал на вполне отрицательную точку зрения… Бывали в посольстве и представители «независимой социалистической партии», как Ледебур, Гаазе, Оскар Кон и др. Мне мало приходилось встречаться с ними, так как у меня слишком много было неотложного дела, в которое я ушел с головой. Впрочем, по текущим делам мне часто приходилось видаться и говорить с Оскаром Коном, который состоял при посольстве в качестве юрисконсульта, и с ним у меня установились недурные отношения. Но замечу кстати, позицию своей партии Кон, по-видимому, знал слабо, ибо часто при наших мимолетных с ним спорах он, не приводя возражений по существу, говорил: «Надо, чтобы вы об этом поговорили с Гаазе, он ответил бы вам на этот вопрос отчетливо…»

Занятия Кона, как нашего юрисконсульта, сводились, главным образом, к разным вопросам в связи с положением наших военнопленных, продолжавших томиться в концентрационных лагерях и обращавшихся к нам с разными просьбами, жалобами и пр. Некоторых из них, по нашему требованию, германские власти освобождали из плена. Вопросы о военнопленных были у нас выделены в особый отдел, которым заведывал некто товарищ Симков, состоявший на должности атташе. Простой рабочий, старый партиец, но малообразованный и некультурный, он при своих сношениях с германскими властями вечно делал массу промахов и бестактностей. Я его мало знал, но, кажется, он был недурной человек, хотя совсем не соответствовал своему весьма дипломатическому назначению. У него вечно выходили недоразумения с немецкими властями, и мне и Иоффе приходилось вмешиваться, чтобы сглаживать эти трения. Но вскоре его сменило на этом посту новое лицо.

В день нашего первого дипломатического обеда, часов около пяти-шести вечера, явился конвойный солдат с разносной книгой и каким то военнопленным, которого он мне и сдал под расписку. Это был Виктор Леонтьевич Коп. Еще до меня посольство настоятельно требовало его освобождения для включения его в состав служащих посольства. Дело это затянулось, переписка расширялась, и Иоффе очень нервничал, нередко сам писал довольно резкие письма и возмущался, что Коп все томится в плену. И как то он объяснил мне, почему он принимает так близко к сердцу это дело:

– Ведь Коп, – сказал он, – мой старый товарищ и друг еще с тех пор, когда я тоже был меньшевиком. Он и сейчас меньшевик. Но он очень дельный человек, широко и многосторонне образованный. И я, и моя жена Берта Ильинишна, мы с ним большие друзья, жена с детских лет.

Его необходимо извлечь из плена: я мечтаю заменить им Симкова, который совсем не на месте…

Вот этот самый Коп и стоял предо мною, усталый от долгого переезда из лагеря, в рваной, грязной форме русского солдата. Я принял его, любезно приветствуя и сообщил, что сегодня у нас дипломатический обед, что Иоффе готовится к нему.

– Нет, товарищ, – отвечал Коп, – я не хочу ему сегодня мешать. Я так измучен и устал. Мне бы только чего-нибудь поесть и сейчас же лечь, я так давно не спал на культурной кровати. Может быть, у вас найдется уголок, где бы я мог приткнуться…

На другой день Иоффе сказал мне, что теперь обязанности по делам военнопленных будет вести Коп и что Симков возвращается в Россию. И он добавил, что для придания Копу большей авторитетности в глазах немцев он получает звание советника посольства.

– Не подумайте, Георгий Александрович, – заметил Иоффе, – что это назначение в пику вам. Нет, он будет советником посольства только по названию, и все остается по старому, вы остаетесь моим заместителем, а он будет ведать только дела военнопленных…