Вячеслав Харченко - Это коты

• Название: Это коты
• Автор: Вячеслав Харченко
• Жанр: Домашние животные
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-88498-8

«…Я занес зверька в дом и стал его кормить. Он ел, ел и ел. Он ел, ел и ел. Сначала он съел сырокопченую ветчину «Останкинскую», потом курицу-гриль из ларька узбеков, потом накинулся на камбалу холодного копчения, прикончил консервы «Уха камчатская», выпил литр молока и полез ко мне на диван обниматься. Из маленьких черных лапок он выпускал острые коготки и поднимался по моему халату в направлении лица – наверное, чтобы расцеловать…»

---

Вячеслав Харченко Это коты

Мышка

1

Трехмесячную кошечку принес домой Тимофей Кузьмич, а все несчастья с ней начались оттого, что пятилетний Егорка назвал ее Мышкой. Никакую другую кличку не хотел. Кривился и на Рыжую, и на Василису, и на Мурку. Отец Егорки Тимофей Кузьмич покряхтел, но с прозвищем смирился, потому что Егорка болел: с трудом вставал с кровати, передвигался вдоль стен, покачивался, трепетал и то и дело останавливался, чтобы отдышаться. Котенок должен был сына обрадовать. Он терпеливо сносил мучения Егорки: когда тот хватал Мышку за шкирку и прижимал к щеке, когда дергал животное за холку, когда клал на спину и разводил лапы в разные стороны, имитируя физическую зарядку. Однажды Егорка дернул Мышку за ухо, и из-под оторванной плоти брызнула бордовая кровь. Ветеринар обрезал половину уха и долго спрашивал, как так случилось, но Тимофей Кузьмич и его жена Ирина Сергеевна мотали головами и ничего не говорили. Годовая Мышка имела бандитский вид. Уши разной величины, бело-рыжая, свалявшаяся, всклокоченная шерсть, озлобленный взгляд. Кошка ни к кому не шла на руки, чуть что шипела. Только безвольно отдавалась на мучения Егорке, понимая тяжелое течение болезни.

2

Однажды Мышка убежала: через форточку выпрыгнула с третьего этажа. Не разбилась и поковыляла в подвал к котам. Егорка сидел на постели, громко хлопал в ладоши и натужно мычал: «Мы-ша, Мы-ша, Мы-ша, Мы-ша». Тимофей Кузьмич развесил по всему поселку объявления с цветной фотографией кошки, распечатанные на лазерном принтере. Приходили доброхоты, звонили знакомые, добровольные помощники требовали денег, но у всех у них были совсем другие кошки – рыжие с отливом, с одинаковыми ровными ушами, с белыми носочками на лапках. Они сидели на руках, радостно глазели на Тимофея Кузьмича и Ирину Сергеевну. Соседи говорили: «Да зачем тебе, Тимофей, твоя озлобленная, шипящая, всклокоченная кошка. Посмотри сколько ласковых, добрых и радостных кошек. Брось свою ведьму и возьми любую». Но Егорка отворачивался к стене и мычал: «Мы-ша, Мы-ша, Мы-ша», и Тимофей Кузьмич с пущей настырностью лазил по подвалам и искал Мышку. Однажды, когда он копался в гараже с «жигуленком», кошка пришла из леса, села возле правого переднего колеса и стала умываться. Тимофей посадил ее на заднее сиденье и повез домой.

3

По приезде Мышка стала есть. Она поглощала все, до чего раньше не притрагивалась: вареных и жареных ротанов, сырую свинину, российский сыр, порезанный мелкими кусочками, серые безвкусные кругляшки вискас, остатки борща, макароны с подливой и даже соленые огурцы. Она требовала добавки, и на седьмые сутки жора Ирина Сергеевна сказала, что кошка беременна. «Да откуда ей, ее же по злобности ни один кот не оседлает», – ухмылялся Тимофей Кузьмич и попытался погладить Мышку за ухом, на что та зашипела.

Радости же Егорки не было конца. Он схватил Мышку за хребет и привычно взметнул под потолок, а потом поймал ее у пола и стал выворачивать лапы с такой силой, что хруст костей раздался по всей квартире. Мышка молчала, только иногда в особо болезненные моменты раздавалось грустное попискивание.

Через два месяца Мышка забилась под диван, и с ней случился выкидыш: кошка родила четыре безволосых, безглазых мертвых комочка и еще долго их обнюхивала, жалобно мяукая на всю квартиру. На крик кошки прибежали Тимофей Кузьмич и Ирина Сергеевна. Они склонились над уродцами, и в самый разгар скорби их отодвинул рукой Егорка, стоящий посередине комнаты и не держащийся за стены и не качающийся.

Тимофей и Ирина воскликнули: «Егорка пошел!»

Хмырёк

Я пришел домой, а у меня на подушке в спальне Хмырёк. Грязный, вшивый, блохастый, болезненно худющий черно-белый кот. Залез через форточку с первого этажа. Я закричал, и он кинулся к окну и застрял в решетке от испуга. Я саданул кота по попе кулаком, и Хмырёк Гагариным вылетел наружу.

Больше я Хмырька у себя в квартире не видел, но он любил валяться на теплых капотах машин нашего двора. Пару раз залазил на семейный «Хюндай», и мы с женой стали подкармливать его тем, что осталось со стола: кусочки курицы, жареная рыба, куриная печень, а иногда покупали специальный кошачий корм, чтобы Хмырёк мог почувствовать себя домашним животным.

Утром Хмырёк сидел у подъезда и ждал, когда я пойду на работу. Я открывал широко дверь, выходил наружу и вытаскивал сверток с еще теплой едой, которую жена заботливо приготовила на завтрак. Иногда и жена вместе со мной шла на улицу, чтобы покормить кота. Ел Хмырёк неторопливо. Тщательно пережевывал пищу, отвлекался на вокруг происходящие события, щурился на солнце, но всегда, когда заканчивал трапезу, блохастой шкурой терся о наши ноги и мурлыкал.

Мы много раз порывались приручить Хмырька и брали его в дом, мыли и прививали, но он убегал на улицу, словно говорил нам, что свободная жизнь дороже бесплатного хавчика. Мы сидели и думали, что вот скоро, скоро, скоро наступит холодная, дождливая осень, а потом и снежная морозная зима. Куда денется наше блохастое чудовище? Что будет с Хмырьком? Уже промозглым ноябрем мы покормили его в последний раз, и он исчез, как перелетный кот. Говорят, что его видели возле котельной в Капотне, он грелся возле кочегара Ровшана и старался поближе держаться к жаркой угольной топке.

Лапсик

Лапсик никогда не подавал надежд в искусстве. Найден он был на рельсах станции метро «Щелковская». Я специально, рискуя жизнью, спустился с платформы вниз, чтобы достать животное счастливого трехцветного окраса и засунуть в зеленую холщовую сумку, в которой носил театральный реквизит. Пока я вез его в Люблино, он забрался в рыжий парик и выдрал из него приличный клок волос, образовав изрядную, неносибельную дыру. Из-за этого клоун Доля в вечернем спектакле вышел на сцену в полосатой, ультрамариновой кепке.

Лапсик сразу полюбил театр. Ходил по гримеркам и наблюдал, как артисты готовятся выйти на сцену, обнюхивал розовым гладким холодным носом, как из-за ширм и перегородок вместо знакомцев выходят чужие разукрашенные люди. Во время репетиции Лапсик лежал в радиорубке звукооператора. Смотрел на рычаги, лампочки и провода, мяукал в самый неподходящий момент и выпрыгивал под ноги артистам, когда они пели песни под аккордеон. Стоило музыке зависнуть в пространстве, как Лапсик выделывал танцевальные па и требовал отчаянной ласки. С пола запрыгивал на плечи и шеи участникам действа, царапая их тонкокожие, изнеженные спины острыми когтями и, взгромоздившись на самую верхотуру, перебирал точеными лапками, изображая немереное удовольствие. Однако вовлечь кота в коллективный, сценический круговорот не удалось, потому что реакция на одну и ту же мелодию у Лапсика была непредсказуема. Иногда под Сатисфекшн Джагера он совершал радостные вольности, а иногда забивался под стол к вахтеру дяде Федору и жалобно выл, укоризненно поглядывая на нас. Тогда мы кричали: «Лапсик, Лапсик, Лапсичек» – и решительно выцарапывали кота из-под стола, нежно поглаживая его трехцветную холку. Потом наливали в миску молока, насыпали сухого корма и тревожно следили, как Лапсик «зализывает раны». Поев и попив, кот медленно шагал в радиорубку, где лежал на пульте спокойно два часа, а потом снова принимался за свое, отчего пришлось Лапсика отвезти к себе домой, где уже жил британский мраморный кот Тюфик.

При виде Тюфика Лапсик впал в депрессию. Не ел, не пил, лежал грустный на полу. Приехавший ветеринар взял анализы и сказал, что кот здоров. Просто притворяется, чтобы избавиться от Тюфика. Но мы на поводу не пошли и включили ему Джагера. Лапсик приподнял мордочку, заводил попой и запрыгнул мне на шею, нечаянно задев когтями левое плечо.

Вася

1

Как-то судьба прислала мне черно-белого котенка. Вокруг него сгрудились дети, и старший, лет девяти в болоньевом балахоне и бейсболке «Ну, погоди», взял страдальца на руки и протянул в мою сторону: «Дядя Слава, возьмите, а то он уже час здесь сидит и никто за ним не приходит».

– А как его зовут? – спросил я.

– Вася, Вася, – голосили дети.

– В-а-а-а-с-я-я-я, – протянул я, – какое красивое имя! Наверное, он герой. Будет прыгать с гардины на гардину, будет раскачиваться на шторах и с криком «мяу» кидаться на плюшевого медведя, чтобы выказать весь пыл и подтвердить репутацию мужественного кота. Какой там медведь? Все станут перед ним дрожать. Даже соседский пятилетний бультерьер Буля бросится наутек при виде Васи. Вася горделиво заберется на вершину пятиметровой березы, и его вопль надолго кинет в трепет всю округу. Бабушки заберут своих внуков из дворовых песочниц, чтобы отвести в садик, у мам убежит с плиты можайское молоко, а папы отчетливо икнут в середине первого тайма футбольного матча Голландия – Россия и выпустят в пространство порцию едких паров очаковского пива.

Эх, Вася, Вася. Какая-то приблудная кошка носила тебя в брюхе под сердцем целых два месяца. Твой папа, удельный князек люблинской помойки, сделал свое дело и смылся гонять крыс в мусорных кучах микрорайона. Сердобольные дети принесли тебя ко мне, чтобы всучить в качестве подарка.