Карина Демина - Наират-2. Жизнь решает все

• Название: Наират-2. Жизнь решает все
• Автор: Карина Демина
• Издательство: Шико
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2012
• ISBN: 978-966-492-278-1

Предатель убит. Но за точный удар благодарят изгнанием.

Война окончена. И наградой за верность становится веревка.

Опасный груз доставлен. Только это не конец, а начало пути.

---

Вернулись скоро. Выбелевший с лица мальчишка обеими руками держался за штаны и гордо драл подбородок вверх. Бельт сматывал с кулака ремень. Простецкий, не прокованный медью.

— Накорми, — велел он Зарне, а повернувшись к управителю, рявкнул: — Обыскать дом.

Еще двое сидели в малом погребе. Одногодки, но видать от разных жен: девочка светленькая, что одуванчиков пух, а мальчонка — чистый вороненок.

— Господин, — управитель подобрался бочком и зашептал. Зарна разобрала лишь некоторые словечки. — Нельзя… каган… повеление… за мятеж и предательство… весь род… под корень… во избежание злоумыслия…

— Заткнись.

Новый хозяин дернул шеей, точно шрам тянул, и снова бросил Зарне:

— Пригляди.

Она и приглядывала, целую седмицу пробиваясь через упрямое молчание, только чтоб добиться от старшего:

— Ит’тырбаңдай.

Не обиделась. Старая собака? Ну так точно не молодая она, и собака — тварь пользительная, а на чужую злость обижаться — глупство. Так она и сказала. А в скором времени в комнатушке, которую отвели ей и детям, объявился уважаемый Бельт и, кинув Зарне кошель с монетами, велел:

— Уходите.

Хотела спросить, почему, да смолчала — по лицу бледному и злому все стало ясно.

— Я никуда не поеду! — Мальчишка кубарем скатился с кровати. — Это мой дом! Я, Чаал-нане… Чаал-нойон! А ты найрум, собака, сидящая между камней! Ты не имеешь права так со мной! И я… Я тебя вызываю! Я…

— Ты заткнешься и будешь делать, что говорит Зарна, — очень тихо ответил Бельт. — Если хочешь, чтобы жил и ты, и вон они. Коль зовешься нойоном и хозяином, отвечай за то, что от рода осталось. А с вызовом… Сначала научись драться так, чтоб не приходилось бить в спину, тогда и встретимся.

За двадцать лет он научился, славный Чаал-нойон. Даже собрал целый сундук книг и освоил кхарнское письмо, чтобы прочесть знаменитое «О дуэлях и правилах, каковые способствуют сохранению чести», с трудом выкупленное у некоего Ниш-бака за баснословные деньги.

Правда встреча, ради которой Чаал жил, так никогда и не состоялась.

Триада 4.3 Туран

Сыны Отчизны, славные герои…

Первая строка «Восславим»

Мы любим зеркала и любим себя в них. Мы радуемся тому, сколь удивительны и прекрасны, либо огорчаемся, спеша исправить случайное уродство пудрой и румянами. Но вряд ли кто задумывался о том, сколько в наших отражениях истинных нас. Кому нужно такое знание?

«О многообразии лжи», трактат, запрещенный в Кхарне.

Счастлив.

Остальное не имеет значения, в том числе и прореха в плотной ткани мироздания, где он, Туран ДжуШен, еще существует. Невообразимо далеко скреблась мысль, что, быть может, уже совсем скоро существование закончится, но разве это важно?

Счастлив.

И, наконец-то, дома. Тянул руки, готовый принять каменную чашу, на дне которой драгоценностью из драгоценностей лежала Байшарра. И, не справившись с тяжестью, летел вниз, распахивая изрезанные крылья халата, а ветер, дикая свирель, свистел в прорехи:

— Здравствуй, Турааааан! Ты вернулся!

Смеялась Байшарра, раскатывая улицы-ковры, раскрываясь ставнями, встречая лицами. И вот уже, белыми кольями колонн окружена, медленно плывет Свободная площадь. Половодье камня. Вертится-вертится, крутится водоворотом… Заглубляется песчаной воронкой, а из нее уже ползет муравьиный лев, расставив черные жвала. Хлопают крылья-руки, пытаясь замедлить паденье. Возмущается разум, пытается обуздать ужас, а хитиновые челюсти хватают ногу. Зажимают. Рвут пополам.

Больно!

Туран кричит. Нет, только пытается, но влажная тряпка тотчас забивает рот. Зачем? За что?! Он же вернулся домой!

Сознание приходило и уходило, подобно волнам, рисующим на песке все новые и новые картинки. Лица, которых Туран не помнил, слова, произнесенные не им. Иногда стихи. Их он силился запечатлеть, но терял ритм и целые фразы, меняя до неузнаваемости смысл, и быстро забывал.

Было очень больно. А еще — страшно в редкие мгновенья полной ясности, когда изломанное тело стонало о страданиях своих, а ужас, загнанный в далекие норы, выползал, нашептывая о том, что нынешняя боль ничто по сравнению с той, которая грядет.

Живи, Туран, победитель кагана! Ради тех, кто ищет тебя и, пройдя первым быстрым ударом по городским улицам, теперь мелким ситом просеивает городскую пыль. Живи, знай, что они близко, что молятся Всевидящему во здравие твое и возрадуются премного, обнаружив тебя здесь. Они подарят тебе эман, они излечат раны, они дождутся пока ты, глупец, не станешь достаточно силен, чтобы можно было выставить тебя на площадь. А там… Новые лица ненависти. И платой за победу — новые раны, новая боль, бесконечная, как твоя агония, которая растянется на несколько дней.

Чьи это слова? Муравьиного льва? Победителя каганов? Тянутся-тянутся, растягиваются… Скорее бы упасть куда-нибудь, но только насовсем.

Качели. Вверх-вниз и снова вверх, со скрипом в костях-перекладинах, с мучительным трением о плоть веревок, сдирающих кожу… Не веревки — куски полотна. Присохли, вот и больно. Он успел наложить повязки? Когда? Туран не помнил, но, дотянувшись непослушной тяжелой рукой до перевязанной груди, убедился — не сон. Впервые убедился.

Руку сбросило с груди, уложив вдоль тела, голову приподняло, плеснув в слипшиеся глаза светом, а в рот вошла железная трубка. Очень тонкая, очень холодная трубка, разодравшая нёбо.

— Пей, — велел голос, и ослушаться было невозможно.

Туран позволял жидкости протекать в себя и удивлялся, как это она не выливается через дыры в теле? Их же много, дыр. Стрелы… А потом еще упал, кажется. Долго падал, и ветер свистел в прорехи халата. Или это уже во сне?

Взрез междубытия начал затягиваться: Туран перестал проваливаться в забытье. Постепенно возвращались силы, а с ними и чувства. Сначала слух: капли воды точат камень, падают, отмеряя время. Звонко. Шаги шелестят, когда быстро, сердито, когда медленно и устало. Сталью во рту обнаружился вкус — кровь из разодранной и все никак не заживающей десны. Известь на кончике языка, точно известь. Туран когда-то давно жевал толченый мел, чтобы зубы были белыми… А зубов-то слева и не осталось. Так пришло осязание. Твердое под спиной… Гладкий камень, только в поясницу упирается острый клык, но лучше его терпеть, потому что попытка пошевелиться обернулась новым приступом боли. И криком, который заткнула рука, тоже твердая и гладкая. Пахнет льняным маслом — обоняние выползало из пустоты. А вылезши окончательно, принесло с собой вонь гниющего мяса. Когда Туран понял, что это его собственный запах — открыл от ужаса глаза.

Потолок. Низкий там, где лежал Туран, дальше он поднимался горбом, роняя нити белой слюны, окаменевшие за давностью веков. Между ними осколки камня и клочья темноты, а в самом центре пещеры стол с желтоглазой лампой и табурет. Рядом ворох тряпья, заменявший постель человеку, которому Туран, видимо, и был обязан своим спасением.

Сейчас незнакомец расхаживал по пещере, добирался до черного провала-выхода и, заглянув в него, поворачивал назад, к другому такому же провалу. Шаги уже беззвучные: вернувшееся зрение лишило мир звуков и запахов, оставив от всего, обретенного Тураном, лишь неудобство каменного клыка. Того и гляди, раздерет шкуру, прокусит кость и выйдет из живота.

— Очнулся? — сухо спросил человек, и добавил: — Было бы несправедливо, если бы ты просто взял и умер.

Он был прав, мэтр Аттонио, знакомый и незнакомый, сменивший яркий кемзал на латанную куртку, поверх которой грязной тряпкой свисал старый плащ. Он был прав в том, что Туран не мог умереть.

Не мог, потому что победил!

Умирают проигравшие.

Счастья хватило ненадолго. Оно, нестойкое, выгорало вместе с маслом в стеклянном брюхе лампы, дымом вытекало в дыры пещер, стиралось на подошвах туфель молчаливого Аттонио, за все последующее время — день? два? десять? — не произнесшего ни слова. Он подходил, менял повязки, поил водой и полужидкой кашицей мерзостного вкуса и снова убирался в темноту. А заговорил только когда Туран, превозмогая боль и слабость, сам перевернулся на живот — какое наслаждение избавиться от клыка, натершего поясницу — а потом снова на спину, скатываясь с тонкого вонючего покрывала.

— Идиот, — мрачно заметил Аттонио, не сдвинувшись с места. Помогать он явно не собирался. — Тебе не стоит двигаться.

Это не было советом или проявлением заботы, скорее уж фактом, на который Туран, ободренный своим уже почти всесилием, не обратил внимания. Он попытался сесть.

— Швы разойдутся, а кровостопа у меня больше нет, — теперь Аттонио подошел, склонился, пристально вглядываясь в Тураново лицо, занемевшее и почти неощутимое, как и все тело. — И ты сдохнешь, что, в общем-то, логично, но не совсем справедливо.