Е Войскунский - Экипаж Меконга

• Название: Экипаж Меконга
• Автор: Е Войскунский
• Жанр: Научная Фантастика

---

- И о свободной воле электрона, - добавил Колтухов. - А у нас, дражайшая Ольга Михайловна? Вы думаете, у нас перевелись гадалки и знахари? И не думайте, что это старорежимные замшелые старушки. Мне рассказывали об одной гадалке - она принимает клиентов в белом халате и перед гаданием измеряет им кровяное давление.

- Ну ладно. - Привалов включил лампу над письменным столом. - Давай-ка займемся подводными излучателями.

12. НАШИ ГЕРОИ НА ОСТРОВЕ ПТИЧИЙ КАМЕНЬ

Так вот ты какая!..

Направо - жара, солончак, барханы,

Налево - бархан, солончак, жара.

Н.Тихонов, "Полустанок в пустыне"

Ранним утром два долговязых молодых человека вышли из здания аэропорта и сели в автобус.

Незачем пояснять, что это были инженеры Костюков и Потапкин. Самолет только что доставил их из Красноводска.

Казалось бы, что трудного - найти небольшой участок моря меж двух берегов, если есть подробнейшие морские карты. Но вот уже сколько времени рыщут Николай и Юра по побережьям, а такого участка, который подошел бы по всем статьям, не нашли.

Вот и за море они слетали, осмотрели пролив между Челекеном и островом Огурчинским и другие места - тоже ничего подходящего. В последний день командировки молодые инженеры решили съездить на Красноводскую косу. Долго бродили они по унылым прибрежным пескам и возле поселка Кызыл-Су вдруг наткнулись на каменный обелиск, увенчанный пушечным ядром и крестом. Памятник окружала ограда из якорных цепей, ступени его были занесены мелкими песчаными волнами.

"Красноводскiй отрядъ - сподвижникамъ Петра Перваго", - прочли они потемневшую надпись. Потом шли даты, среди них - "1719". Еще надпись:

Въ пустынЪ дикой

Васъ, братья, мы нашли

И теплою молитвою

Вашъ прахъ почли.

- Постой, 1719 - это, случайно, не дата гибели экспедиции Бековича-Черкасского? - вспомнил Николай.

- Кажется, - сказал Юра. - Не знал, что участникам экспедиции памятник здесь поставлен... Видишь дату - 1872? Должно быть, в том году соорудили.

Они постояли перед обелиском, сфотографировали его и попутным катером вернулись в Красноводск. Задумчиво смотрели с кормы на уплывающую в вечернюю дымку косу, и воображение их рисовало старинные корабли у этих плоских песчаных берегов, сумрачного князя Черкасского с приставленной к глазу подзорной трубой, беспокойного, колючего гидрографа Кожина, склонившегося над картой, веселого, ясноглазого Федора Матвеева, не догадывающегося еще, какая трудная и необычная судьба его ожидает...

"Въ пустынъ дикой васъ, братья, мы нашли..." Строки, высеченные на обелиске, не выходили из головы. Странное дело: и раньше Николай и Юра не сомневались в достоверности матвеевской рукописи, но герои ее рисовались их мысленному взгляду как бы черно-белыми оттисками старинных гравюр; теперь они вдруг встали перед ними во плоти - обожженные солнцем пустыни, истомленные жаждой, в пропахших потом рубахах...

Итак, прилетев рано утром из Красноводска, наши друзья сели в автобус и поехали в город. Они молча смотрели в окно на знакомый с детства пейзаж: лес нефтяных вышек, серебристые резервуары, небольшие озерца, окаймленные коричневой полосой мазута, бесчисленные переплетения труб. Юра задремал, свесив голову на грудь. Николай толкнул его локтем в бок, сказал грубовато:

- Очнись, сонная тетеря. Что начальству докладывать будем?

- Вот я доложу тебе сейчас по шее! - проворчал Юра и снова закрыл глаза.

- Из всего, что мы видели, лучшее место - это все-таки Птичий Камень, продолжал Николай. - Недалеко, и глубины подходящие. Слышишь, Юрка? - Он опять ткнул его в бок.

- Самое паршивое место Птичий Камень! - сердито сказал Юра, отодвигаясь от Николая.

- Почему?

- Потому что голое, необорудованное.

Через некоторое время, когда автобус уже катил по улицам города, Юра сказал:

- Вообще, конечно, лучше Птичьего Камня не найти.

- Не подойдет твой Птичий Камень, - отозвался Николай.

- Почему?

- Гиблое место. Необорудованное.

- Ну, ты как хочешь, - заявил Юра, - а я буду докладывать о Птичьем Камне.

Они договорились через час встретиться в институте и разошлись по домам - помыться с дороги и позавтракать.

Бондарный переулок еще спал. Утренний ветерок робко шелестел в пыльных ветвях акаций. Где-то в открытом окне залился будильник.

Николай прошел под аркой. Во дворе он увидел Вову. Атлет не спеша приседал и выпрямлялся, в руках у него были крупные гантели. Он таинственно подмигнул Николаю, потом поманил его пальцем и сказал громким шепотом:

- Позавчера у нас в институте собрание было. На поруки меня взяли, понял?

- То есть как? - не понял Николай.

- Туго до тебя доходит. Не выспался, что ли? Ты московскую железку помнишь, которую я в музее взял?

Николай кивнул.

- Ну вот. Под суд хотели меня, понял? А за что? Для себя я, что ли, брал? Мне она нужна была, как петуху тросточка. Собрание меня уважило: на поруки взяли. Единогласно, понял? Только замдиректора по хозяйственной части воздержался.

- Поздравляю, - сказал Николай.

- Спасибочко. - Вова поиграл гантелями. - А Опрятина-то - слышал? оправдали вчистую.

- Оправдали?

- Ага. Анатолия Петровича знаешь что убило? Шариковая молния.

- Что-о?..

- Шариковая, говорю, молния. Научное явление, понял?

Николай махнул рукой и взбежал по лестнице к себе.

Пока он умывался, покряхтывая и разбрызгивая воду, мать хлопотала у газовой плиты, рассказывала о домашних делах.

- Вот голова! - воскликнула она вдруг. - Самое главное забыла сказать. Вчера вечером приходила Рита.

Плеск и кряхтение разом прекратились. Николай повернул к матери намыленное лицо.

- Рита?..

- Да. Пришла и говорит: "Здравствуйте, я Рита, которая когда-то жила в вашем доме. Матвеева". А я говорю...

- Зачем она приходила? - нетерпеливо прервал ее Николай. Мыльная пена щипала ему глаза, он тер их пальцами.

- Не знаю. Просила, чтобы ты позвонил, когда вернешься.

Николай поспешно закончил умыванье, вытерся, натянул рубашку и кинулся к двери.

- А завтрак? - крикнула мать вдогонку. - Куда же ты?

- Звонить! - уже с лестницы донесся голос Николая.

Занятия еще не начались - стояла вторая половина августа, - но Рита ежедневно ходила в школу. Она затеяла переоборудование кабинета биологии, расширяла школьный опытный участок, - работы хватало. В этом было ее спасение.

Валя часто забегала к ней по вечерам. Несколько раз приходили Николай и Юра. А однажды нагрянул весь экипаж "Меконга". В этот вечер героем был Валерка Горбачевский. Он уже третий день не расставался с номером академического журнала, в котором была помещена небольшая статья Багбанлы о перестройке внутренних связей вещества. В статье упоминался "эффект Горбачевского" - так назвал старик Бахтияр памятный случай с Валеркиным пальцем. Валерка, сияя, показал Рите статью. Рита ничего в ней не поняла статья почти сплошь состояла из формул и пучков кривых в координатных угольниках, - но поздравила Валерку, который и сам ничего не понимал в статье. Юра подшучивал над ним, утверждал, что слепок с Валеркиного пальца, а может быть и сам палец, скоро будет выставлен в Москве, на Выставке достижений народного хозяйства.

Но вечера, когда Рита оставалась наедине со своим горем...

Она не находила себе места. Бродила по комнатам, бесцельно трогала и переставляла вещи. Подолгу стояла у книжных полок, листала его книги. Ей попадались карандашные пометки на полях, сделанные его рукой, - она всматривалась в них, пытаясь разгадать смысл отчеркиваний и значков.

Она видела Анатолия таким, каким он был в начале их любви, - веселым, увлеченным, общительным. Он умел безудержно фантазировать и посмеиваться над собственными фантазиями. Да, именно таким он жил теперь в ее памяти.

Иногда - гораздо реже - Рита вспоминала последнюю встречу с Анатолием во дворе Института физики моря. "Помнишь, как мы в прошлом году плыли по Волге?" - грустно спросил он тогда. Это были его последние слова последние, которые она слышала. Уходя, она оглянулась. Он стоял возле газона, залитого солнцем, и смотрел на нее, и руки у него были опущены...

Она гнала прочь это воспоминание. Она не хотела плакать.

Однажды Рита наткнулась на общую тетрадь в синей клеенчатой обложке, затиснутую меж двух толстых книг. Стала листать ее. Это было нечто среднее между дневником и рабочей тетрадью. Заметки для памяти чередовались с записями хода экспериментов, формулами, схемами. Были здесь и записи другого рода, какие поверяют только дневнику. Вначале - стремительный, четкий почерк, точные формулировки, аккуратные схемы, в конце неразборчивые каракули, нанесенные неверной, трясущейся рукой, пытавшейся догнать горячечные мысли, которые рождались в перевозбужденном мозгу.

Забившись в уголок дивана, Рита читала и перечитывала тетрадь. И - не выдержала: упала ничком, разрыдалась. Кот Пронька недоуменно щурился на нее из своего угла. В первый раз она плакала - горько, безутешно. Ее бил озноб.