Виктор Пожидаев - Чистые струи

• Название: Чистые струи
• Автор: Виктор Пожидаев
• Издательство: Дальневосточное книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1983

Виктор Пожидаев родился в 1946 году в Артеме Приморского края, где окончил школу, индустриально-педагогический техникум. Работал мастером производственного обучения, прорабом. Затем на протяжении 12 лет занимался журналистикой. В настоящее время — рабочий Славянского судоремонтного завода.

«Чистые струи» — первая книга молодого прозаика. Неторопливо, как бы исподволь, он поднимает а ней сложные проблемы нашего бытия: любви, брака, воспитания ребенка.

---

Виктор Пожидаев Чистые струи

Чистые струи

Змей-Горыныч

Ваське снится, будто сидит он на вершине Синей сопки и ждет Змея-Горыныча. На коленях у Васьки меч-кладенец, да тяжелый такой, что и не поднимешь! В золоте весь, бриллиантах — глаз не отвести.

Силенка у Васьки есть. Двухпудовую гирю на спор почти до колен вытягивает. И это без пояса! А был бы пояс, как у штангистов…

Васька поглаживает меч и ждет. Проучить Горыныча надо. Уж больно охоч стал до озорства: то курицу схапает, то картошку незаметно подкопает. А брюхо-то у него! Не напасешься…

Внизу, под сопкой, речка Песчанка под солнцем нежится. Притихла вся, разомлела, даже на перекатах журчать перестала. А за речкой — рукой подать — два домика. В одном егерь живет, дядя Игнат Балашов. С матерью своей, бабой Полей. А в другом поселились недавно Васька с родителями. За стеной у них соседи: домосед дядя Коля, которого в поселке привыкли почему-то звать инвалидом, и жена его — тетя Зина. Сосед — когда как: то приветливый такой, а то и не обернется. Будто враг ты ему. А тетя Зина, та вообще язва огородная! Со всеми перессорилась. Вот что ей новые соседи сделали? А не здоровается. Кто виноват, что Васькиного отца на место дяди Коли приняли. Какой из того лесник! Не находилось человека, вот и числился…

Заждался Васька Горыныча. На Синьке от жары не спрячешься. Вялость нападает, дремота. Не дай бог проспать меч-кладенец! Силенка силенкой, а без меча ты для Горыныча — легкий завтрак. Покушать он любит… Вон сколько вокруг костей навалено!

И вот он, Горыныч, летит! Лапы вразброс, хвост на весу, всеми пастями ухмыляется. А кожа-то добрая! Под замшу.

Васька повеселел и чиркнул спичкой — подпалил заготовленную кучку сушняка с травой. Полез в небо дым, давая змею знать, где посадку делать.

Горыныч с ходу — по тормозам, уперся лапами в воздух и стал снижаться. Да что-то плохо. Бухнулся о землю, ойкнул от ушиба и сразу осерчал на Ваську.

— Биться или мириться? — спросил он грубо.

Васька хоть и с кладенцом, а заволновался, когда дело до серьезного дошло. Начал делать оттяжку…

— Ты где это находишься? — вкрадчивым топом спросил он. — Нет, ты где это находишься, ты чего это тут устраиваешь?! — И руки за спину, и голову чуть набок, чтобы поехиднее и посолиднее вышло.

Горыныч попятился, попятился, да как вякнет! На костер наступил. Что-то хотел возразить или поругаться, но на все глаза слезы навернулись.

— Вот так! — поучительно и сердито сказал Васька. — Будешь по чужим огородам шляться! Будешь кур воровать!

— Ну ты… это… Чего оскорблять-то! — застыдился до обиды Горыныч. — Тебе бы семь ртов навесили… С кладенцом приперся!

Маху дал Васька, пожалев на секунду змеюгу. Тот воспользовался Васькиным замешательством, оглянулся воровски и как-то ловко вырвал меч. Прыткий! Но Васька сразу очухался, крутнулся и — на хвост сапогом. Ишь задергался…

Горыныч изловчился, выпрыгнул из шкуры и, как голый баран, поскакал вниз. Васька смотрит, а шкура-то дырявая, будто моль изъела.

А Горыныч, довольный, уже далеко. К Песчанке подкатывает. Из-под корявых лап трава и ошметки грязи так и взлетают. Через речку одним махом перетурнулся, к Васькиному дому приближается. Тут выскочил из дому дядя Коля. Да не пустой, с ружьем. Громыхнул из обоих стволов — Горыныч аж перевернулся. Лежит на голой спине и лапами подрыгивает. Дядя Коля подбежал, уцепился за хвост и потащил в сарай. А мертвый Горыныч не выпускал из жилистой лапы меч, и тот гремел по камням…

Васька проснулся. На чердаке было уже совсем светло. Сквозь щели в досках двери пробились солнечные лучи и стали прожекторами. Вчерашний клевер, разбросанный Васькой по шлаку, подвял, помутнел, и такой заструился от него запах — с ума сойти! Зеленый кузнечик продирался сквозь путаницу обмякших стеблей к солнечному зайчику, спешил, цеплялся нескладными ногами за сиреневые бутончики и тогда смешно дергался, высвобождаясь.

Васька помог ему, перенес на светлое место. А он запрыгнул далеко в угол, где было еще темнее. Васька стал искать его, ведь пропадет на чердаке бедолага. Но только пыль поднял, дышать нечем. А от клевера, встревоженного Васькой, пошли волны запахов. И от них у Васьки то сластило, то горчило во рту, и кислиной отдавало, и еще чем-то.

А кузнечик уже сидел на подушке и умывался.

Потом они разглядывали друг друга. А наглядевшись, занялись своими делами. Кузнечик опробовал отсыревшую за ночь скрипку, а Васька вспоминал непутевого Змея-Горыныча и немножко жалел его.

Вечером, когда Васька упадет на мягкую, теплую и шуршащую постель, он уже не будет жалеть Горыныча. Длинный, цветистый и духмяный июньский день принесет другие заботы. Один огород сколько сил вытягивает. А коза проклятая, а куры! Но лучше об этом пока не думать.

Откуда берутся сны? Ведь все в них складно, не как в жизни, тревожно и радостно. Такое иногда привидится, что жалко забывать. Да сон — не книжка, под подушку не спрячешь, снова не посмотришь… Так и пропадает.

Вспомнилось лицо дяди Коли. Жадное и чуть испуганное, словно Горыныч ценность какая… И вдруг показалось Ваське, что видел как-то у дяди Коли такое лицо. Когда? Шут его знает! Но видел!

Нужно было спускаться, приниматься за дела. Отец, конечно, с рассветом в тайгу подался, и мать давно уж в своей леспромхозовской конторе. Только вечером ее Васька и увидит. Можно в поселок сбегать, проведать ее, но сколько же шалопаить — пора с огородом закругляться. Соседи уже окучивать собрались, а он еще и не прополол толком. Да и Балашовым помочь надо. Сам егерь день и ночь в заказнике пропадает. Пока молодняк на крыло не поднимется, будет сам не свой. А баба Поля с руками мается: ревматизм до крику доводит.

Нет, надо сначала Балашовым прополоть. Огород-то у них с гулькин нос, сотки две. А зарос, запыреился — дальше некуда. Сломай изгородку из жердей — и сольется огородик с лесной поляной, как вода с водой. Не то что у соседей. У тех все вылизано, подчищено, канавки в полном порядке. Приходи, кума, радоваться!

Васька потянулся, хотел было зевнуть напоследок, но тут снаружи как грохнет! Еще раз!

У Васьки сердце подскочило, заколотилось в ребра. Почудилось, будто сон вернулся и начался с конца.

Васька кинулся к слуховому окну и выбрался на крышу. Шифер еще не прогрелся толком, был росяной и скользкий. Васька, заосторожничав, все-таки добрался до края, вытянул шею. «Может, медведь? — думал торопливо. — Лесу-то вон! Того и жди…» Что-то серое и мохнатое уносил с огорода сосед. Хлопнул дверью и исчез.

«Рысь! Конечно рысь!» Васька бурундуком порхнул наверх, юркнул в окно и стал натягивать потертые штаны. По шлаку, по клеверу, через лаз, по скобам в стене…

— Дядя Коля! — звонко крикнул он, не решаясь подняться на крыльцо. Избяная дверь хлопнула, в сенях послышались шаги и негромкая ругань. Васька смутился, ударился в краску. Но скрежетнул крючок, и улыбающийся дядя Коля предстал пред ним.

— А, юннат! — раскинул руки будто бы для объятий. — Садись, садись… — кивнул на подсыхающее крыльцо. — Слышал небось, как я шарахнул?!

И гоготнул, выкатил из горла несколько круглых, гладких звуков. И сам он — в синих потускневших шароварах, голубой выгоревшей майке и самодельных кирзовых тапочках на босу ногу — был такой же круглый и гладкий. Затряс брюшком под майкой, доводя смех до высокого, сплошного, а потом и вовсе уж свистящего звука. Словно небольшой паровозик пар спустил.

— Во шарахнул! А? Нет, ты слышал? Во перья от него полетели! Будет знать, черт долгогривый! — и закатился пуще прежнего.

— А в кого вы стреляли? — уныло спросил Васька.

— Да в ястреба, черт его дери! — Сосед поднялся, отходя от веселья, потянулся. Дескать, дела, некогда рассиживаться. — Чуть курицу не сшамал!

— У вас куры еще взаперти. — Васька направился к калитке.

— Да?.. Зинаида! — закричал сосед в дверь. — Чего кур маринуешь? Кур выпускай, говорю!

— Ах сволочь лысая! — послышалось в ответ. — Уж и кур ему выпустить трудно! Так иди и потроши свою зайчиху! Сам потроши, на черта она мне сдалась!

И тетя Зина выметнулась на крыльцо.

— Иди руки вымой… — негромко, но злобно выругался сосед. — Дура баба. А ты чего вылупился? Топай-ка отсюда, натуралис-с-ст!

Васька забрался на чердак и теперь сидел, скорчившись, на порыжевшем солдатском одеяле. Его трясло. Почему-то страшно было, обидно до боли в горле и темно, будто за коротким утром снова пришла ночь. И кузнечик, которого он спасал от темноты, был не сегодня, а давным-давно, когда-то в детстве — легком и солнечном времени.

Только к полудню выбрался Васька наружу, кое-как перекусил и поплелся с тяпкой к Балашовым. В работе забылся немного, но лежал на сердце камень — не сдвинешь. Не было ничего радостного в длинном, щедром на солнце и птичьи песни июньском дне.