Неизв. - Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы

• Название: Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы
• Автор: Неизв.
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 0101

---

«Молодец, Уголёк, молодец! – не скупилась она на похвалу. – Знатный мышелов!»

«Чего он мышей нам таскает? – дрожащим голосом пожаловалась Берёзка, не слезая с лавки. – Пусть бы там, в чулане, и жрал их…»

«Это он хочет показать, какой он полезный, – предположила Цветанка. – Боится, видать, что выгоним. Дома-то, знамо дело, лучше – особливо зимой».

Уголёк тем временем облизывал усы и щурил круглые, как две маленькие жёлтые луны, глаза. Светлые бровки Берёзки сдвинулись «домиком»:

«Выгоним? Ни за что! Даже если б он мышей и вовсе не ловил – у кого рука поднимется?.. Он же такой хоро-о-оший!»

Хороший-то хороший, вот только Уголёк не слишком жаловал ласки-нежности – тут же чёрной гибкой молнией увернулся от протянувшейся к нему руки. Впрочем, он только попервоначалу дичился, вздыбливал шерсть, не давался в руки и убегал от непривычки к доброму отношению. Понемногу оттаивая, кот позволял себя гладить сперва исключительно Цветанке с её тёплым, полным материнского света янтарным ожерельем, потом замурчал под ладошкой Берёзки, а перед бабушкой Чернавой просто цепенел, как заколдованный, тараща глаза. От младших ребят он бегал дольше всего – не любил их бесцеремонных и дурацких игр вроде засовывания ему пальца в пасть во время зевоты или привязывания чего-нибудь к его хвосту. Отъелся Уголёк весьма скоро, превратившись из шатающегося на ходу заморыша в роскошного пушистого зверя с лоснящейся шерстью. Излюбленным его местом стала тёплая печка, где он дремал, то свернувшись клубком, то распластавшись во всю длину и свесив с края лапу.

С приходом Уголька к Цветанке вернулось прежнее везение – а может, просто так совпало. Как бы то ни было, вскоре воровка смогла вернуть в котёл деньги, хотя Жига и не настаивал на этом. Но Цветанка не могла поступить иначе: тяготил её этот дар – не дар, долг – не долг… Ярмом на шее он повис и покой нарушал тенью из-за угла, и поэтому, чтобы не оставаться ничем обязанной воровскому сообществу, она бросила на стол перед казначеем туго набитый монетами кошелёк и вышла на улицу свободной и весёлой. На душе стало легко и солнечно.

А между тем по земле кралась кошкой с тёплыми лапами весна. От каждого её мягкого шага оставались проталины в снегу, от света жёлтых глаз ярче разгоралось солнце, и стылые пальцы Марушиного зимнего духа кривились и дрожали, обожжённые всепобеждающим жаром. Нехотя отпускали они промёрзшую землю, соскальзывали с людских душ – слабела Марушина насаждённая власть, хоть и не исчезала совсем. И в Воронецкое княжество забрасывала издалека свои светлые лучи Лалада, а земля жадно ловила отблеск её любви, устав томиться под тёмным куполом зимней ночи. Кое-где люди втайне пекли запрещённые блины: круглые, как солнце, они возвышались на блюдах толстыми стопками, щедро залитые золотистыми струйками растопленного масла. Приглашать на такое кушанье было не принято никого: а вдруг гость окажется доносчиком? Так и праздновали люди уход зимы тайно, в семейном кругу. О том, чтобы прилюдно сжечь большое соломенное чучело, и речи быть не могло, но втихомолку спалить маленькую куклу в собственной печи никто не мешал. Правда, проделывать это решались далеко не все – боялись грядущей мести Маруши за такое непочтение. Вместо радостных проводов уходящую Марушину тень полагалось оплакивать, принося ей прощальные жертвы и пребывая в печали целую седмицу. Новый, выписанный Островидом из столицы волхв исступлённо расшвыривал свежие потроха домашней скотины по толпе, а люди покорно причитали и выли, после чего шли домой, забрызганные кровью и увешанные петлями кишок. Особенно обильно удостаивались сей благодати «счастливчики» из первых рядов. Смывать всё это дело разрешалось только через семь дней, после окончания проводов.

Бабушка Чернава с Цветанкой и Берёзкой были из смелых. Они не пошли на Озёрное Капище, чтобы смотреть на дикий обряд и уносить потроха на ушах, а ранёхонько, ещё до света, поставили опару для пышных, ноздреватых блинов. В льдисто-синей утренней мгле домик наполнился дымкой чада, а вокруг стола и на лавках вдоль стен – в тесноте, да не в обиде – расселись ребята. Их глаза блестели в голодном предвкушении, в то время как бабушка с Берёзкой совершали блинное священнодействие… И отсутствие зрения совсем не мешало старой ведунье – ни разу она не пролила даже каплю теста мимо шипящей и дымящейся сковородки, ни разу не уронила поджаристый тонкий круг, броском переворачивая его на другую сторону. Разрумянившаяся у пышущей жаром печки Берёзка помогала, следя за тем, чтобы сковородка всегда была смазана, а Цветанка ставила её в печь и доставала оттуда. Она же метала готовые блины на блюдо, к которому уже тянулись нетерпеливые руки.

Кусок масла томно подтаивал на высокой стопке блинов, истекая золотистой жижицей. Поставив эту красоту на стол, Цветанка объявила:

«Налетай!»

Блины были расхватаны в считанные мгновения. Те из ребят, кто сидел вдоль стены на лавке, ринулись к столу, но досталось не всем: кто успел, тот хватал сразу несколько штук. Бабушка посмеивалась, тесто шипело, растекаясь по сковородке, а Берёзка, преисполненная важности, держала наготове густо промасленную тряпицу. Новые и новые ноздреватые солнечные круги шлёпались на блюдо – поджаристо-узорчатые в середине, кружевные и ломкие по краям…

Когда ребята наконец набили свои ненасытные животы, на блюде от толстой стопки остался последний блин. Обе бабушкины помощницы одновременно взялись за него и порвали пополам. Берёзка опять подозрительно зарделась: к розовому печному румянцу прибавился оттенок полевого мака.

«Тили-тили-тесто, жених и невеста!» – дурашливо выкрикнул кто-то, заставив Берёзку раскраснеться до кончиков ушей, а Цветанку – подавиться своей половинкой блина. А бабушка то ли не расслышала, то ли, будучи незрячей, не поняла, к кому относилось восклицание.

«Ну вот, ребятки, солнышко мы поприветствовали, – сказала она, отряхивая руки и вытерев их о засаленный, весь в масляных пятнах и муке, передник. – По примете, сколько блинов испечёшь, столько и солнечных дней в грядущем году привлечёшь… На сегодня всё, притомилась я. Ну, ничего – это только первый день, ещё вся седмица впереди. Объедитесь этих блинов так, что до следующей весны на них глядеть не сможете!»

Угольку тоже было предложено угощение – блин со сметаной. Кот сначала слизал розовым шершавым языком сметану, а потом, подумав, расправился и с блином, пропитанным топлёным коровьим маслом.

«Мррау!» – высказал он своё одобрение, облизывая усы.

Пока новый волхв сгущал туман и тьму вокруг капища и, воздевая руки к небу, старался нагнать на солнце тучи, у бабушки Чернавы был готов второй горшок блинного теста. В этот раз она обучала искусству выпечки Берёзку. Волхву удалось испортить погоду: за окном разгулялась метель, мертвенной пеленой накидывая на город память о Марушиной тени, но возле растопленной печки было совсем не страшно. Мрак лип к окну и скрёбся в него снежной крупой, заглядывая в дом, вот только завистливые и злобные вздохи неминуемо уходившей зимы не могли погасить солнечного света, который как будто излучало блюдо с блинами. Золотое масло, поджаристые хрустящие узоры, сытость и уют – всё это казалось Цветанке бабушкиным добрым колдовством, круглобоким и тёплым, как блин.

Всю Масленую седмицу бушевала такая непогода, что и на улицу не выйти. Ветер норовил сдуть с ног, швыряя в лицо пригоршни мокрого снега, небо затянули тёмно-сизые, низкие тучи, за которыми будто прятался грозный лик Маруши.

«Ишь, зима с весной схлестнулись, – молвила бабушка, слушая завывание бури. – Ну ничего, ничего… Не век зиме властвовать, придётся отступить».

В последний день Масленой седмицы (к слову, название это было под запретом, а называть последнюю неделю зимы следовало Скорбной) бабушка велела сделать соломенную куклу. Пока пеклись блины, ребята взялись за дело вместе: кто вязал саму куклу, кто шил для неё из лоскутков платье, кто плёл косу из пакли. Размером кукла вышла с кота. По старому, запрещённому обычаю её полагалось усадить на снег и устроить вокруг пляски и веселье, но так уже давно никто не делал. Нахлобучив шапку поглубже на уши, Цветанка вышла во двор, в слепящую метель, чтобы набрать кадушку снега. Холодная лапа ветра перехватывала горло, и Цветанка повернулась к нему задом, а то дышать стало бы совсем невозможно. Руками в рукавицах она кидала снег в кадушку, пошатываясь среди свистевшей во все трубы бури, как вдруг краем глаза приметила движение. Вскинув взгляд, она застыла: на неё сквозь завесу метели смотрели малахитово-зелёные глаза. Жуткое зрелище – глаза без лица! Как будто это сам дух зимы глядел на Цветанку… Впрочем, недолго: вскоре в снежном вихре прорисовалось и лицо – то самое, которое Цветанка несколько раз видела на поверхности воды. Пепельноволосая девушка, которую показывал ей призрачный волк!