Неизв. - Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы

• Название: Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы
• Автор: Неизв.
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 0101

---

«Эй, малец, ты Гойника не видел?»

Может быть, где-то уже и выловили из воды вспухшего утопленника в одних подштанниках, вот только опознать, должно быть, не смогли. Возможно, так и похоронили неопознанного, потому как подобные смерти городские власти не расследовали. Коли усопший без ран на теле, туда ему и дорога: либо по нечаянности утонул (винить некого), либо свёл счёты с жизнью (виноват сам). А если тело унесло течением далеко за пределы города, тогда его ещё долго не найдут.

Все эти мысли мелькнули у Цветанки в один миг, не успев отразиться ни во взгляде, ни на лице. С невинным видом она ответила:

«Нет, не видал и не слыхал».

Предположений было два: или Гойник где-то затаился и отсиживается после очередного дела, или его уже нет в живых. Так или иначе, никто по нему особо не скучал, и на его исчезновение махнули рукой: ежели помер – земля ему пухом, а коли жив – всё равно когда-нибудь да объявится.

Середина осени – пора свадеб. То на одной, то на другой улице вспыхивал шумный праздник; то там, то здесь валялся не дошедший до дома пьяный гость – желанная жертва для вора. Тут даже усилий и сноровки прилагать не приходилось – только обыскивай бесчувственное тело да утекай с лёгкой добычей. Цветанка, орудуя на пару с Нетарем, неплохо поживилась в месяце свадебнике или, как его чаще называли, листопаде. Но самая богатая свадьба в городе ударила по её смирившемуся и тихо тосковавшему сердцу.

По улицам катился, рассыпаясь гроздьями, весёлый трезвон: это шёл поезд посадникова сына – Бажена Островидича. Расписная, раззолоченная повозка, запряжённая серой в яблоках тройкой, была устлана коврами и выложена подушками; при каждом шаге заплетённые конские гривы звякали привязанными к косицам бубенцами, а на дуге коренной лошади болталось семь золотых колокольчиков. На задке повозки красовалась кукла с пуговичными глазами, одетая в искусно сшитое парчовое платье, вся в алых лентах, с нарисованными на тряпичном лице бровями, ресницами и аляповатым ртом. Лошадей под уздцы вели стройные парни в алых кушаках, а за повозкой шагали нарядные девушки в пёстрых платках, нарумяненные и голосистые. Под звуки гудка по городу лилась песня.

Народ высыпал на улицы по ходу поезда, кланялся и кидал под ноги лошадям мелкие монетки. Молодожён в алой с золотом шубе нараспашку вольно откинулся на вышитые полевыми маками подушки. Зелёный шёлк длинной подпоясанной рубашки лоснился, обтягивая его откормленное круглое брюшко, а куний мех воротника лежал на его широченных плечах с княжеской величавостью. Самодовольно подкручивая завитые усы и щеголяя гладким подбородком, этот тридцатилетний добрый молодец сытым боровом развалился в повозке – с широко раскоряченными в стороны коленями, подбоченясь и упиваясь собой. Это была его вторая женитьба: первая супруга умерла при родах, не оставив ему живого потомства.

Из-под трепетавшего на ветру алого покрывала виднелось безжизненное, мраморное лицо юной новобрачной, застывшее в выражении глубокого горя, словно она ехала на собственные похороны. Сердце Цветанки, превратившееся в камень, дало трещину, из которой просочилась капля крови… Она узнала Нежану – всю в парче, золоте и мехах, обречённую на жизнь с этим отъевшимся кабанчиком, далёким от неё и равнодушным. Он выглядел не счастливым влюблённым – какая уж тут любовь! – а скорее торговцем, довольным удачной сделкой. Ещё бы, ведь купец Вышата Скопидом – богатейший в городе, приданое за дочкой он дал ого-го какое… Виновнику торжества не было дела до глаз своей юной супруги, полных тёмной боли, как безрадостная и холодная осенняя ночь.

«Куколка-то свадебная – с начинкой, внутри целое богатство, – шепнул Цветанке Нетарь. – Её по обычаю желтяками [16] набивают – в подарок жениху с невестой. Давай так: я пугаю лошадей, а ты под шумок берёшь куклу. – И добавил с усмешкой: – Ты же у нас невидимка».

Цветанка не успела обдумать его предложение: Нетарь не стал дожидаться её согласия и кинулся наперерез повозке, размахивая чёрной шапкой и изображая бурное веселье.

«Многие лета счастья молодым! – вопил он, кривляясь и махая руками, как ошпаренный. – Детишек ораву, богатство в дом!»

Он всё рассчитал верно: его внезапное появление и бешеные движения испугали лошадей, и те, заржав, начали шарахаться. Парни в кушаках пытались успокоить животных, а свадебная песня оборвалась: девушки-певицы кинулись врассыпную, подальше от опасных копыт. Цветанке не оставалось ничего иного, как только юркнуть под днище повозки. Это было опасно: лошади дёргались туда-сюда, и Цветанка рисковала быть придавленной колесом.

Повозка скрипела и тряслась. От толчка кукла свалилась с задка и тяжело шмякнулась наземь – прямо перед Цветанкой, лежавшей между задних колёс. Воровка с трудом подтащила её к себе, скинула кафтан и обернула им добычу. На голову кукле она напялила свою шапку – ни дать ни взять, ребёнок. Когда она выкарабкалась из-под повозки, какой-то дядька со всклокоченной бородой воскликнул рядом:

«Ох, батюшки, ребятишек чуть телегой не затоптали! Малец, ты цел? Младшенького-то не зашибли?»

«Целы мы, дяденька», – ответила Цветанка и дала стрекача.

Тяжесть денег в кукле гнула Цветанку к земле, а кровоточащее сердце в груди нести было ещё труднее. Лучше бы с повозки упала Нежана! Уж Цветанка избавила бы её от надобности терпеть этого пузатого, завитого и расфуфыренного хряка, который относился к молодой жене, как к покупке…

Её догнал Нетарь, перехватил куклу, и они вместе побежали дальше, пока не оказались за чертой города, на заросшем бурьяном пустыре. Там они развернули Цветанкин кафтан, и Нетарь вспорол куклу ножом.

«Мы богаты!» – возбуждённо прохрипел он, сверкая горящими в предвкушении глазами.

Воришки надеялись, что их ослепит блеск золота, но из куклы с издевательским стуком посыпались мелкие черепки битой глиняной посуды вперемешку с гвоздями. Откуда им было знать, что настоящую денежную куклу молодым вручат только дома, а эту посадили на повозку именно для страховки от воров?

«Ну что, богач? – затряслась Цветанка от хохота. – Околпачили тебя? Начиночка-то… того!»

«Вот же жлобы, – ругнулся Нетарь, вскочив на ноги. – Жлобьё торгашеское!»

С этими словами он в сердцах пнул куклу, да только ушиб ногу о её жёсткую набивку. Взвыв, он схватился за пострадавшую ступню, а Цветанку душил странный, болезненный смех, неостановимый и изнуряющий, пополам со слезами. Перед её глазами стояло бледное лицо Нежаны под покрывалом. Если бы она могла вырвать её из золотой клетки, умыкнуть от мужа, который, без сомнения, будет Нежане постыл и ненавистен!.. Не стерпится, не слюбится. Не бывать этому.

Махнув рукой, Нетарь плюхнулся в траву и тоже расхохотался, не улавливая в смехе Цветанки мучительный надрыв – почти крик.

«Да-а… – протянул он. – Здорово они нам зад на палку натянули! Но всё-таки какими же жлобами надо быть, чтобы вместо настоящих звонких монет совать хлам! Это же свадьба, могли б и по-настоящему обычай соблюсти…»

«Не жлобы, а… бережливые люди, – заикаясь от нездорового хохота, подколола Цветанка. – Им своих денег жалко – а вдруг с ними в толпе что-то… приключится?»

Холодный ветер дул в грудь и остужал сердце, рыжеющий простор трав не радовал своей свободой: как дышать волей в одиночку, зная, что та, кому эта воля нужнее, ею никогда не будет обладать? Слишком невыносимо. Слишком серое и равнодушное было это небо, чтобы понять тоску Цветанки. Не понимал этого и Нетарь, который всё ещё поражался тому, как они лопухнулись с куклой – то плевался, то хохотал, то ругался и расшвыривал в стороны черепки и гвозди.

Никто не мог этого понять, лишь в зеркальных глазах призрачного волка, которого Цветанка время от времени видела во сне, отражалось точно такое же страдание. Цветанка понемногу перестала обмирать перед ним в безмолвном ужасе, а однажды даже решилась поговорить с ним: больше не с кем было поделиться своей невысказанной болью. Бабушку юная воровка не хотела беспокоить лишний раз своими тревогами, чтобы та прожила оставшееся ей время безмятежно; волк же, казалось, сам жил Цветанкиными мыслями и понимал её, как никто другой. Странно было найти родственную душу в этом бесплотном чудовище, этом сгустке холодной мглы, но, наверное, лучше такой собеседник, чем никакого…

Опять мохнатые громады, дома-медведи, дышали в полусне-полубодрствовании – одним глазом дремали, а другим наблюдали за Цветанкой и вполуха слушали её речи. Обхватив колени одной рукой, меж пальцев другой она пропускала пряди низко стлавшегося по стылой земле тумана, а напротив неё полупрозрачной глыбой лежал волк, устроив голову на лапах. Это был не разговор в обычном смысле: Цветанка просто думала обо всём, что её снедало, и мысли сочились в неуютный мрак этого места, сплетаясь в нити печального призрачного шёпота.

Настал день, а вернее, ночь, когда ей захотелось дотронуться до косматой шеи волка, почесать ему за ухом. Ей казалось, что зверь тоже томится от немой печали, и хотелось его как-нибудь утешить. Приласкать призрачное чудовище? Как ни странно – да. Когда её пальцы погрузились в белёсые волокна тумана, из которого состояла шерсть волка, их словно отрезало уничтожающим, мертвящим холодом, как если бы они попали в снежный буран невероятной силы. А морда зверя начала видоизменяться, принимая человеческие черты… Собственное лицо увидела Цветанка в глубине серебристо-молочного вещества, из которого состоял волк-призрак!