Сергей Войцеховский - Трест (Воспоминания и документы)

• Название: Трест (Воспоминания и документы)
• Автор: Сергей Войцеховский
• Жанр: История

---

Случилось именно это. Поэтому рижская газета "Сегодня" смогла напечатать 17-го мая 1927 года письмо в редакцию, начинавшееся так:

"Ночью 13 апреля я, Эдуард Опперпут, проживавший в Москве с марта 1922 года под фамилией Стауниц и состоявший с того же времени секретным сотрудником контрразведывательного отдела ОГПУ - ИНО ОГПУ - бежал из России, чтобы своими разоблачениями раскрыть всю систему работы ГПУ и тем принести посильную пользу Русскому Делу..." Задуманная чекистами новая, "сверх-азефовская" провокация пустила первые ростки.

18

Нужно было московское письмо доставить Кутепову. В создавшейся обстановке Артамонов не хотел отлучиться из Варшавы. Он попросил меня съездить в Париж.

С моим эмигрантским, нансеновским паспортом я туда выехать не мог хлопоты о французской визе продлились бы недели, если не месяцы. Помог генеральный штаб - я получил польский заграничный паспорт, в котором все сведения обо мне были верными, за исключением того, что я был назван польским гражданином. Более того, мне было сказано, что от министерства иностранных дел я получу удостоверение дипломатического курьера и "почту", которую должен буду сдать в Париже польскому посольству.

--

"Дипломатическая почта", адресованная польскому военному агенту в Париже, оказалась большим, но легким чемоданом, покрытым красными сургучными печатями. В поезде из Варшавы в Париж этот багаж стал стеснительной помехой - расстаться с ним я не решился, а тащить с собой в вагон-ресторан не захотел. Пришлось питаться бутербродами, купленными на рассвете 23-го апреля, на платформе одного из берлинских вокзалов. В Париж я приехал 24-го утром.

Города я не знал, увидел его впервые. Артамонов на прощание назвал небольшую, скромную гостиницу, в которой - как я позже узнал - Якушев остановился в свой последний {109} приезд за границу. Оттуда, часов в одиннадцать, я по телефону спросил Кутепова, когда к нему можно явиться. Он ответил:

- Немедленно...

--

Дверь в его квартиру мне открыл казак в синей косоворотке, рейтузах и начищенных до блеска высоких сапогах. Он провел меня в небольшой кабинет сквозь комнату, где у накрытого стола толпились гости с тарелками и рюмками в руках. Только тогда я вспомнил, что попал к начальнику боевой организации в первый день Пасхи.

Он не заставил ждать, вошел в кабинет, поздоровался приветливо и дважды внимательно прочитал письмо Потапова. Он задал затем несколько коротких вопросов о Радковиче и его товарищах и отпустил меня, сказав, что продолжит разговор на следующий день, у себя на дому. Однако, мы увиделись не там.

--

Вечером мне доставили в гостиницу письмо, написанное крупным, четким почерком, признаком сильной и властной воли:

"Многоуважаемый Сергей Львович, Завтра в 12 ч. 30 м. дня я должен быть на панихиде в русской церкви на rue Daru, куда и прошу Вас приехать в 1 час 20 мин. Совсем забыл, что завтра пятидесятилетие Русско-Турецкой кампании.

Уважающий Вас А. Кутепов".

Исполняя это указание, я, несколько раньше назначенного времени, вошел 25-го апреля в хорошо мне известный понаслышке парижский храм.

--

Он был полон. Литургия только что кончилась. Молящиеся подходили под благословение служившего в этот день митрополита Евлогия. В очереди к амвону я неожиданно увидел рядом со мной знакомое лицо Шульгина.

Изменила ли ему память, когда он, вероятно, не раз давал чекистам показания о русских эмигрантах, связанных с Трестом, или Никулин в "Мертвой зыби" исказил его слова, но в этой советской истории великой провокации сказано: {110} "В Париже, на рю Дарю, в соборе Александра Невского, в воскресенье, во время литургии, кто-то тронул за локоть Шульгина. Он оглянулся и увидел знакомого ему по Варшаве Артамонова. Тот поманил его и, когда они вышли на паперть, Артамонов сказал:

- Все пропало. Трест пропал. Кутепов просил вас тотчас приехать.

В штабе РОВС на улице Колизе Кутепов сказал Шульгину:

- Дайте мне слово, что будете молчать.

Шульгин дал слово".

Верно в этом только то, что о "бегстве" Опперпута из Москвы Шульгин узнал на паперти собора, но не от Артамонова, а от меня, хоть и не так, как изобразил Никулин. Кутепов, появившийся в соборе к началу предстоявшего молебна, Шульгина в свою канцелярию не вызывал. После богослужения он предложил мне позавтракать с ним.

--

Я был польщен, но и смущен приглашением. Быть гостем легендарного вождя, создателя Галлиполи, было для меня великой честью. Она была доказательством его доверия в те дни, когда каждый человек, вовлеченный в М.О.Р., мог вызвать подозрение.

Пешком мы дошли из церкви до оживленного, переполненного ресторана, очень не похожего на то, к чему я привык в Варшаве. Там просторные залы и разделенные достаточным расстоянием столы способствовали неторопливым беседам. Здесь, в Париже, небольшой столик, за которым мы сидели у стены, соприкасался с соседями. Разговор о Тресте был бы в такой обстановке непростительной неосторожностью, но Кутепов о нем не заговорил. Неожиданно, он нарисовал картину будущей России - той, о которой, очевидно, мечтал не раз. В его воображении, она должна была стать идиллической страной патриотизма, чистых нравов и готовности отдать жизнь за отчизну. Не все в этой мечте показалось мне осуществимым, но Кутепову - как я понял - была дорога каждая, обдуманная им черта. Русскую деревню он хотел увидеть богатой, сытой, принаряженной, а ее молодежь - воспитанной в военной дисциплине. Не забыл он даже тех малиновых рубашек, в которых мечтал ее увидеть в дни парадов и смотров.

Все это было так не похоже на печальную действительность, {111} что в скептике могло вызвать ядовитую улыбку, но я был тронут. Передо мною вдруг раскрылась такая сторона души Кутепова, которую до этой встречи я не мог себе представить.

После завтрака я проводил его до станции метро. Он коротко рассказал переданное ему в Финляндии Потаповым приглашение побывать в России, отклонение этого предложения, заданный ему вопрос, не приведет ли напряжение отношений Лондона с Москвой к войне, и свой утвердительный ответ.

Узнав, что мне нужно вечером выехать в Варшаву, он предупредил, что до отъезда я получу в гостинице, для передачи Артамонову, вызванные обстоятельствами указания.

--

В Париже живет мой лучший друг - связали нас годы счастливого детства, разлучили революция и эмиграция. В день моего отъезда он захотел продлить неожиданную встречу, проводить меня на вокзал. Я, однако, не смог пригласить его в комнату, где должен был получить указания Кутепова, и попросил посидеть внизу, на узком диванчике у входной двери.

Георгиевский кавалер и участник Белого Движения, мой друг был и остался непримиримым противником большевиков. Кутепов был для него не только белым генералом, но и воплощением активной борьбы с поработившими Россию коммунистами. Поэтому, когда он его вдруг увидел в этой маленькой, бедной гостинице, он поднялся и вытянулся перед ним, как перед своим начальником по воинским организациям.

Кутепов пришел ко мне один, без какой-либо охраны. Его не удивило и не встревожило, что кто-то, сидевший у дверей, его узнал. Скоро и решительно он поднялся наверх по витой железной лестнице и, войдя в мою комнату, сразу заговорил о деле.

Данные Артамонову указания сводились к его оставлению резидентом боевой организации в Варшаве. Ему было предписало сделать все возможное для сохранения добрых отношений с польским штабом ради продолжения борьбы и нанесения большевикам ударов, которым помешал Трест. Радковичу и его спутникам было приказано немедленно выехать в Париж.

{112} В 10 часов вечера 25-го апреля я сел на парижском северном вокзале в варшавский поезд. Сочтя меня, очевидно, поляком и подлинным дипломатическим курьером, польское посольство в Париже доверило мне почту - на этот раз не чемодан, а небольшой пакет, не испортивший путешествия.

27-го апреля, в Варшаве, я первым делом направился во дворец Брюля, где помещалось министерство иностранных дел, и сдал этот пакет, получив сохранившуюся до сих пор расписку курьерской экспедиции. Затем я побывал у Артамонова и сообщил ему распоряжения Кутепова. В это утро мы оба еще недостаточно ясно сознавали, что в нашей жизни перевернута страница и что нам предстоит, каждому по своему, сделать вывод из наших непростительных ошибок.

В этот теплый и солнечный апрельский день мы, однако, понимали, что все, предстоящее нам, будет новой эпохой - после Треста.

1973 г.

[Image007]

{113}

ПОЛЬСКИЙ ОФИЦЕР О ТРЕСТЕ

Дело Треста - как обыкновенно называют историю "легенды", созданной чекистами в начале двадцатых годов для обмана русских эмигрантов и иностранных штабов - все еще не освещено полностью. Между тем его современников становится все меньше. Московские вдохновители Треста умерли или были расстреляны Сталиным. Скончались их агенты, появлявшиеся за границей и установившие от имени тайного объединения русских монархистов связь с А. П. Кутеповым и его боевой организацией. Не поддается учету число иностранцев, имевших дело с Трестом, но и их, несомненно, осталось мало.