Сборник статей - Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI

• Название: Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI
• Автор: Сборник статей
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0441-4

В сборнике представлены статьи участников ХХI международного симпозиума «Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение?», проходившего 21–22 марта 2014 года. Авторы – историки, философы, социологи, политологи, экономисты, культурологи – рассматривают социальную и политическую жизнь страны с точки зрения развития России и ее будущего. Сегодняшнее многообразное обращение к прошлому как идеологический, культурный и политический феномен нуждается в теоретическом осмыслении. В статьях анализируется исчезновение перспективы предвидимого, желаемого, так или иначе планируемого будущего, с которым соизмеряются идеологические конструкции, долгосрочные планы, социальные теории и практика.

---

Сетевой социальный порядок внутренне противоречив: с одной стороны, он позволяет существовать «маленьким мирам коммуникативного присутствия»[94], которые заменяют современному городскому жителю межличностное взаимодействие лицом к лицу, почти исключенное урбанистическим ритмом жизни индивидуализированного общества. С другой – выступает основой более масштабной групповой интеграции – «умной толпы»[95], обладающей высоким уровнем мобильности и пока еще непредсказуемым (иногда пугающим) потенциалом. «Коллективный разум», изначально создавший сеть как пространство свободной коммуникации («архитекторы Интернета пришли к “сквозному” принципу, позволяющему самим изобретателям, а не контролерам Сети решать, что им строить, исходя из возможностей Интернета»[96]), теперь преодолел пространство в буквальном смысле – перестал нуждаться в кабеле и близлежащем источнике энергии. Ему по силам сформировать общественное мнение, заставить собраться в одном месте тысячи незнакомых друг с другом людей, создать или уничтожить репутацию – и сделать все это быстрее и эффективнее самого мощного устройства предшествующего поколения. «Репутация – как раз та точка, где смыкаются технология и кооперация… Наиболее мощный преобразующий потенциал соединения человеческих общественных склонностей с действительностью информационных технологий заключается в открывающейся возможности делать новое сообща, сотрудничать в невиданных прежде масштабах и невиданным прежде образом. Сдерживающие рост человеческих общественных начинаний обстоятельства неизменно преодолевались умением сотрудничать во все более широких масштабах»[97]. Принципиальной основой такого сотрудничества остается технология – все ширящееся распространение мобильных устройств, меняющих характер общения и, соответственно, способов организации социального пространства. Симбиотическое слияние техники и «слишком человеческого» несет собственные противоречия и проблемы, но оно, будучи, скорее всего, неизбежным и ближайшим будущим, составляет социальную организацию, радикально противостоящую вертикальному типу социального порядка.

Местность, где я нахожусь, есть рай, / ибо рай – это место бессилья. Ибо / это одна из таких планет, / где перспективы нет

Преобладающим типом социального порядка в современной России остается традиционная вертикальная организация. Происходит это не только в силу присущей российской реальности противоречивости, но и как результат амбивалентности, характерной для самого сетевого порядка. В каждом из рассмотренных выше сфер социальной организации и феноменов (в Интернете, в специфическом взаимодействии, реализуемом современными корпорациями, в формирующемся креативном классе и сетевых межличностных коммуникациях), где сетевой порядок наиболее развит, усматриваются и порождаемые им возможности негативного влияния на различные аспекты общественной жизни. Следовательно, его безусловная апологетика – или, по крайней мере, тезис о необходимости его принятия как «идеальной» модели общественного развития – сомнительна как с точки зрения теории, так и социальной практики.

Специфика российской версии сетевого социального порядка состоит, помимо вышеперечисленного, в поверхностности последнего – слабой связи с базовыми структурами социальной организации предшествующего – модерного типа. С одной стороны, очевидна неукорененность в России присущих западным обществам ценностных установок, делающих европейцев «модерными» и «более приспособленными» к сетевым трансформациям. С другой – сетевая организация изначально базировалась на различных формах самоорганизации индивидов – гражданском обществе, понимаемом максимально широко. В таких условиях сетевой порядок был изначальным условием существования традиционной вертикальной власти в качестве ее альтернативы и способа осуществления общественного контроля над ней. В идеальной модели (вряд ли реализованной где бы то ни было) такое соотношение сетевого порядка и вертикальной власти делает последнюю ориентированной на осуществление потребностей конкретных граждан, воля которых базируется на коллективном разуме, получающем в сетевом порядке модус непосредственного существования (в отличие от гражданского общества в его классическом виде – вне определенных организационных структур).

Прочность российской вертикали (если рассматривать наличие сетевого порядка не только как ее альтернативу, но и как условную отправную точку «борьбы» против нее, начало конца директивно организованной власти) подтверждается и известной формальностью российской разновидности сетевого порядка. В каждом из отмеченных случаев сетевой порядок был порожден не столько внутренними потребностями в социальных изменениях, сколько принятием технических новинок, становившихся источником трансформации организационных либо межличностных взаимодействий. Технократическая идея хороша универсальностью, логической непротиворечивостью и идеологической чистотой: развитие технологий неизбежно, следовательно, и связанные с ней социальные изменения носят закономерный и предсказуемый (по крайней мере, ожидаемый) характер. Проблематична ее реализация, в ходе которой до сего момента всегда проявлялась «темная сторона» технологического совершенствования: от экологических проблем до адекватности порождаемых социальных феноменов заданным в той же западной технократической парадигме критериям цивилизации. Сетевой порядок в России выглядит столь же формальным, как формально ее нынешнее социальное обличье соответствует самим этим критериям.

В этом контексте возможна также постановка вопроса о том, какой же из данных порядков «навязанный», а какой «естественный», ответ на который зависит, по-видимому, от политически-идеологических пристрастий высказывающегося, его внутренней установки на сетевой или традиционный порядок. По сути дела, речь здесь может идти о новой интерпретации старого спора «западников-либералов» и «славянофилов-консерваторов», при котором первые в нынешних условиях превращаются в «постмодернистов», а вторые получают ярлык «традиционалистов». Шансы «постмодернистов» в России меньше, поскольку постмодернизм как совокупность теорий, описывающих состояние общества «после модерна», получил на отечественной почве абсолютно незаслуженную репутацию «аморального»: идея отсутствия абсолютных ценностей и нравственных ориентиров трактуется не как апология плюрализма, расширяющего диапазон принятия Другого[98] и свободу автономного индивида, порождающего многообразие значений и смыслов[99], а как теоретическая основа реализуемой в повседневной практике и политической риторике безнравственности[100].

Сколь бы странными ни выглядели подобные рассуждения, смещающие акценты теоретической рефлексии, они подтверждают силу российской вертикали и ее влияние в интеллектуальной среде. Если формулировать причины устойчивости традиционной вертикали в привычных терминах, то следует говорить о ее адекватности внутренне противоречивой (согласимся с Тощенко) ценностно-нормативной базе российского общества. Хотя и в этом случае России вряд ли удастся избежать вышеописанных (и выглядящих как универсальные) тенденций.

Ирина Дуденкова [101] Политики тайны: порядок и конспирология

Давно замечена и нынче подтверждается связь социальных потрясений и революционных изменений с расцветом конспирологических теорий. В социальных сетях и в работах важных политических аналитиков распространяется множество конспирологических версий текущих событий – одна краше другой. Воодушевление и единение наших современников вокруг разнообразных гипотез тайного заговора понуждает отказаться от прежнего пренебрежительного либо иронического отношения интеллектуалов к роли тайны в политической теории, которое свойственно, например, популярному творению Умберто Эко, признанному каталогу конспирологических учений: «Высшая мудрость состоит в том, чтобы знать, что ты узнаешь все на свете слишком поздно. Все становится понятно тогда, когда нечего понимать»[102]. Необходимость разработки аналитического инструментария осознается еще сильнее, когда сталкиваешься с такими любопытными фактами: известный российский профессор Александр Дугин, вдохновитель нынешних спорных политических инициатив, является также автором монографии 2005 г. «Что такое конспирология?», в которой методологическая часть такова: «Книга посвящена применению конспирологического подхода к политике и спецслужбам в тех моментах, где они пересекаются с элементами “тайного” и “оккультного”. Обычно эта сфера остается вне внимания классической политологии, и только thrash-издания отваживаются строить гипотезы о том, какие “оккультные факторы” стоят за всеми известными политическими явлениями. Мы пытались несколько систематизировать (насколько это возможно) такой подход к теме, обращаясь к “теории заговора” с определенной дистанцией, скорее в качестве методологической иллюстрации. Но и в этом случае строгого исторического и фактологического анализа этой сферы просто не может быть, так как “тайные общества” сознательно стремятся засекретить свою деятельность не только от внешних глаз, но и от своих членов, переводя все на особый уровень языка. Найти точные соответствия элементов этого языка системе привычных прозаических явлений и вещей подчас не так просто – часто нет даже приблизительных аналогов. Поэтому там, где обычная политика пересекается с “оккультными организациями”, начинается “теневая зона истории”, требующая весьма специфического подхода, который заключается как минимум в понимании языка оккультных организаций, а этот язык, по определению, конспирологичен и поддается освоению только в контексте конспирологии.