Шарль Рамю - Великий страх в горах

• Название: Великий страх в горах
• Автор: Шарль Рамю
• Издательство: Центр книги Рудомино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-00087-026-6

Действие романа Шарля Фердинанда Рамю (1878–1947) — крупнейшего писателя франкоязычной Швейцарии XX века — разворачивается на ограниченном пространстве вокруг горной деревни в кантоне Вале в высоких Альпах. Шаг за шагом приближается этот мир к своей гибели. Вина и рок действуют здесь, как в античной трагедии.

---

I

А Староста все говорил и говорил…

Заседание совета началось в семь, а сейчас часы уже показывали десять.

Староста говорил:

— Сказки все это. Никто не знает, что произошло там, наверху; двадцать лет прошло, дело давнее. Я знаю одно: двадцать лет, целых двадцать лет пропадает прекрасная трава, которой все лето можно кормить семьдесят коров, семьдесят! Если вы думаете, что наша коммуна достаточно богата, чтобы позволить себе такую роскошь, скажите прямо; но у меня другое мнение, а именно я отвечаю за…

Морис Пралон, наш Староста, был избран молодежью, и молодежь его поддерживала, а старики, те были против.

— Вот именно, ты слишком молод, — возразил Мюнье. — Двадцать лет… Вы этого помнить не можете… А мы помним.

И снова, уж в который раз, он повторил историю, случившуюся двадцать лет назад на пастбище, называемом Сасснейр, а потом сказал:

— Трава нам дорога не меньше вашего, и о деньгах мы тоже думаем; но что значат деньги по сравнению с жизнью? Ведь речь идет о жизни…

Раздались смешки, но он продолжал:

— Да-да, о жизни, я это говорил, говорю, и всегда буду говорить…

— Ну, хватит уже! — сказал Староста.

Молодые его поддержали, но старики протестующе зашумели, и Мюнье продолжал:

— Я говорю про жизнь, про жизнь животных, жизнь людей…

— Да будет вам, хватит уже, — перебил Староста, — сказки все это… А Криттен, мой свояк, — он человек серьезный, с ним мы могли бы ни о чем не беспокоиться. И мы могли бы пристроить на все лето семьдесят коров, не меньше, а то здесь, внизу, их нечем кормить, потому что наверху вся трава пропадает даром, зеленеет, растет, наливается соками, потом вянет, и никто ею не пользуется… А еще мы сможем получить несколько сот франков арендной платы… Вам надо только сказать «да»…

Мюнье покачал головой:

— Я говорю «нет».

Многие старики тоже сказали «нет».

Мюнье снова встал:

— Если нам будут давать пять, десять, пятнадцать, пятьдесят тысяч франков — я все равно скажу «нет». Потому что разговор о жизни людей, их жизни не только на этом свете, но и на том, а она — та жизнь — дороже золота, дороже целой горы золота…

Но молодежь закричала: «Довольно!»

Они говорили: «Все, хватит, надо голосовать!»

Кто-то достал часы:

— Мы обсуждаем все это уже три часа!.. Кто «за»? Кто «против»?

Сначала проголосовали за то, чтобы голосовать поднятием рук; потом стали голосовать «за» и «против».

— Кто «за» — поднимите руки, — сказал Староста.

Поднялось 58 рук, не поднялись только 33 руки.

II

Начали переговоры с Пьером Криттеном, арендатором из долины.

В долине думают по-другому, не так, как у нас, потому что живут около железной дороги. Пьер Криттен был родственником нашего Старосты по линии жены, и вся эта история началась зимой с разговора Старосты со свояком, который удивлялся, почему этой горой никто не пользуется. Староста рассказал. Криттен рассмеялся; Криттен рассмеялся, потому что жил в долине. Он сказал Старосте:

— Я возьму эту гору, только скажи.

— Дело не только во мне… — ответил Староста.

— Послушай, — сказал Криттен, — следующим летом я откажусь от Шеналет; с меня берут за нее слишком много, и я ищу что-нибудь вместо нее… И я возьму Сасснейр, только скажи… Предложи это совету; я очень удивлюсь, если кто-то будет против, потому что эта твоя история — дело давнее; ты и сам в нее не веришь, или веришь?

— Да нет же, честное слово!

— Ну, тогда…

Криттен поднял свой бокал:

— Твое здоровье… — и продолжал:

— Конечно, в первый год я не смогу заплатить вам много, потому что там надо будет все привести в порядок; но когда знаешь, как взяться за дело… Это очень интересно: заброшенная гора, на которую надо снова подняться, которую надо, так сказать, поднять… Мне это будет интересно, а тебе выгодно. Представляешь, как вырастет твой авторитет, если удастся поправить денежные дела; ведь они, как я слышал, не очень хороши…

— Не очень…

— Вот видишь.

Они выпили еще по стаканчику муската, потом еще по стаканчику…

— А знаешь, я согласен; я и сам давно думал об этом, дело было за арендатором. Но теперь мне надо все обсудить и решить вопрос на совете, но сначала разведать, кто и что об этом думает… Да, именно так, подготовить народ. Я дам тебе знать…

— Договорились.

И они опять выпили.

— Я-то, — говорил Криттен, — ничуть не сомневаюсь, что дело сладится, если только правильно за него взяться, потому что никто уже не верит в эти истории; кроме двух-трех стариков… Тебе надо действовать решительно, по-моему, это только усилит твои позиции, вот увидишь, потому что за тобой молодежь… Твое здоровье!..

— Твое!..

— Надо будет еще договориться об условиях, но мы точно договоримся; я возьму с собой Модеста, моего племянника, у меня есть котел, есть все, что нужно… Ремонт можно будет начать в середине мая… И к концу июня все будет готово…

Все началось с разговора Старосты со свояком в деревенском погребке на Рождество; а сопротивление и в самом деле оказалось не таким сильным, как опасался Староста, который был человеком робким. Все, кому было меньше сорока, сказали:

— Да, если б только нашелся кто-нибудь!.. Мы тоже об этом думали, но у нас никого не было на примете. Понимаете, тот случай… В свое время он наделал много шума… Но если у вас есть надежный человек, кто-то верный, то мы согласны, мы «за»…

Прошел месяц, потом два; Староста осторожно рассказывал о своем плане всем, кто случайно попадался ему на пути; кто-то качал головой, но большинство не возражало; люди думали, что об этих историях двадцатилетней давности давно пора забыть, и Старосте оставалось только считать: этот — за, этот — за, а вот этот — против; так он подсчитал голоса с одной и с другой стороны, сначала в уме, потом на бумажке; получил две цифры, и только тогда созвал Совет.

Состоялось одно заседание Совета Коммуны, потом второе; подсчеты Старосты, как мы уже видели, оказались верны: 58 — за, 33 — против, явное большинство, но старики были недовольны, и многие после голосования ушли; но остальным было на это наплевать, потому что голосование состоялось, и Староста думал: «Главное, я подстраховался». На следующее утро он написал свояку, потому что надо было еще оговорить условия, а это уже было дело Муниципалитета, в который входило четыре человека (всем четверым не было и пятидесяти, и выбраны они были тогда же, когда Пралон был избран Старостой). Да, молодые выходят вперед, и выдвигают людей, разделяющих их взгляды; а их «взгляды» — это уверенность в том, что только они во всем разбираются, потому что получили образование, а старики едва умеют читать и писать. Молодые победили, и приехал Пьер Криттен; без особого труда договорились об условиях; решили, что прежде, чем заключать сделку, поднимутся посмотреть на месте, как обстоят дела.

Пришлось ждать, пока растает снег; к счастью, зима была холодной, но сухой, и весна настала рано. Пастбище Сасснейр находилось на высоте две тысячи триста метров; намного выше остальных, выше всех, которыми владела коммуна, то есть выше остальных трех, но эти три располагались на склонах со стороны долины, тогда как то, которое называли Сасснейр, лежало в глубине, у подножия ледника. На такой высоте даже в июне, в тени, иногда остается снег в два или даже три фута глубиной. К счастью для Криттена, в этом году снег был не таким глубоким, как обычно, и быстро растаял, был съеден солнцем, начавшим пригревать уже в марте. На второй неделе мая решили подниматься, пошли впятером: Староста, Криттен с племянником, Компондю и сельский сторож. Они вышли в четыре утра с фонарями и провизией, не забыв прихватить с собой пару фляг муската (маленьких плоских бочонков из лиственницы объемом в две пинты, то есть литра полтора). Все были обуты в подбитые гвоздями башмаки, у обоих Криттенов — кожаные краги, у остальных — суконные гетры, застегивающиеся сбоку на пуговицы. Сначала пошли по левому берегу горной реки, текущей по узкому руслу между широких песчаных отмелей, обнажавшихся, когда спадала вода; но сейчас ни песчаных отмелей, ни берегов видно не было. Только словно застывшая неподвижно река вздымала средь полей свою белую спину. Это было прекрасное место, покрытое высокой травой, пестревшей цветами; хорошее место, где тихая река спокойно паслась на зеленой траве. Мужчины шли двумя группами: Староста и Криттен впереди. Староста нес фонарь; у сторожа тоже был фонарь. Начался подъем. По левую руку они оставили поток, падавший с горы, как канат, и двинулись вверх, то поднимаясь, то спускаясь по пригоркам и выступам, попадавшимся им на пути. Прошли мимо сенных сараев, которые сначала наблюдают за вами, смотрят, как вы подходите, а потом собираются в кучку, словно торопятся о чем-то рассказать друг другу. Здесь было еще светло, потому что видно было звезды и широкое небо. Но вот склоны, возвышавшиеся над долиной, начали смыкаться, и навстречу вам из-под одной тьмы двинулась другая, много чернее первой, стремясь помешать вам, не дать пройти. Староста поднял фонарь, фонарь с квадратными стеклами, изливавший полосы света вперед и по сторонам; полосы удлинялись, вытягивались: та, что шла перед ними, уперлась в крутой склон, испещренный тенями от торчащих камней; в лучах других — справа и слева — выступили красные стволы сосен, похожие на обломанные ветром на небольшой высоте от земли колонны. Они двинулись между обломками этих колонн, как по тоннелю, который прорыл свет фонаря, как по коридору, который прокладывал, пробивал перед вами фонарь по мере того, как вы продвигались вперед. Потом полоса света вдруг исчезала, а с ней исчезал и коридор, и на вас обрушивалась темнота. Она охватывала вас со всех сторон, давила на спину, на голову, на ноги, обволакивала руки, плечи, мешала двигаться, лезла в рот; вы жевали ее, выплевывали и снова жевали, и снова выплевывали, как лесную землю. Так они барахтались, словно погребенные заживо, пока луч фонаря не возвращал их к жизни. Пятеро мужчин взбирались вверх по склону, и шум потревоженных ими камней, устремлявшихся вниз, сливался с шумом их шагов. Кто-то курил, но в такой темноте что кури, что не кури — все едино.