Сергей Чупринин - Вот жизнь моя. Фейсбучный роман

• Название: Вот жизнь моя. Фейсбучный роман
• Автор: Сергей Чупринин
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-08894-1

«Вот жизнь моя. Фейсбучный роман» – легкое, увлекательное мемуарное чтение для тех, кто любит «вспоминательную» прозу классиков и в то же время хочет узнать о закулисных историях из жизни известных писателей и общественных деятелей современности: Пелевина, Кучерской и даже Чубайса!

Сергей Иванович Чупринин – известный российский литературный критик, литературовед и публицист, член Союза писателей СССР (1977–1991), главный редактор литературного журнала «Знамя». Ведет страничку в Фейсбуке.

---

Так что – вслед за своим тезкой Сережей Боровиковым процитирую популярное тогда mot: «В партии – не все сволочи, но все сволочи – в партии».

Сам себе противоречу? Ну что же делать? Значит, противоречу.

А если уж к кастовости вновь возвращаться, то она ведь на чем хочешь взойти может. Помню, запросился мой тогдашний приятель из Ростова в Москву. А как вожделенный штампик о прописке в паспорт было в те годы получить? Либо в лимитчики[232] податься, либо в очную аспирантуру, либо в законный, да хоть бы и в фиктивный, брак вступить. Словом, выбрал мой приятель женитьбу, и я, сам понаехавший, собрал для него, до сих пор смешно, девичник. В основном из продавщиц и парикмахерш, перед которыми новоявленный жених как только павлиний хвост ни распускал: и стихи им читал, и на свои связи со значительными лицами намекал. А они – мовешки, сказал бы Федор Павлович Карамазов, – смотрят на него, знаете ли, свысока: еще бы, ведь он, ну и что, что поэт, ну и что, что с дипломом, а все одно провинциал, тогда как они – столбовые москвички и кого хочешь осчастливить могут.

А могут и не осчастливить.

* * *

Если уж говорить о Викторе Ерофееве, то он одно время снимал квартиру у шофера своего отца, посла Советского Союза. Окнами, помню, прямо на Ваганьковское кладбище. Так что сидим мы как-то перед этими самыми окнами, разговариваем. О чем? О том, в частности, что такой-то из молодых (а мы все еще были молоды) продался, а такой-то нет. И Веща, тогда жена Виктора, в сердцах бросает: «Витьке вот тоже все говорят: продавайся да продавайся. А я его спрашиваю: ну, за что тебе продаваться? За поездки в ГДР или Болгарию? Так ты и так в Польшу к моим родителям ездишь. За кандидатство? Так ты и без них диссертацию защитил; захочешь, еще защитишь. За квартиру? Ну, купим мы с тобой кооператив, купим. Я, например, – и голос ее становится мечтательным, – хочу, чтобы у меня своя лошадь была. Я ей даже имя придумала: Ксантиппа. Ну и что, дадут они мне эту Ксантиппу?»

И для коды: материалы для неподцензурного альманаха «Метрополь», после которого имя Виктора Ерофеева узнают не только в ИМЛИ, но и в мире, кажется, уже собирались.

* * *

Во второй половине 70-х годов мы – я, Витя Ерофеев, Миша Эпштейн – шли ровно. Каждый уже напечатал что-то для себя знаковое. Каждый успел приобрести начальную известность в узких кругах. Поэтому мы и не удивились, когда на ступеньках вестибюля Дома литераторов к нам подошел Феликс Феодосьевич Кузнецов, недавно ставший первым секретарем Московской писательской организации и еще имевший тогда репутацию безусловного либерала. Приобнял он как-то так ловко за плечики сразу всех троих и говорит: «Пора вам в Союз писателей документы подавать». – «А ничего, – спрашиваем, – что у нас пока книжек нет?» (По тогдашним правилам, замечу в скобках, для приема в Союз писателей требовалась книжка, а лучше две.)

«Ничего, подавайте», – милея людскою лаской, отвечает Феликс Феодосьевич, который уже знал, наверное, о том, что вот-вот будет опубликовано постановление ЦК «О работе с творческой молодежью», сулившее этой самой молодежи неслыханные льготы и, сейчас бы сказали, преференции.

Нас и принимали с учетом этих неслыханных льгот, по-курьерски – всего полтора года. А выдали… Поскольку тогда в Союзе писателей шел как раз обмен членских билетов, то выдали не «корочку» с подписью Георгия Мокеевича Маркова, а справку, что такой-то, мол, является…

Я, получивши эту справку, прямо с улицы Герцена помелся на Кузнецкий мост, в Книжную лавку писателей[233]. Пошел ли куда-нибудь Миша, не знаю. А у Вити, спустя малый срок, случился «Метрополь». И его, в Союз писателей уже принятого, но недооформленного, надо было гнать поганой метлой. И вот, здесь я иду уже по чужому рассказу, собрались его вместе с Женей Поповым, который был ровно в том же положении – со справкой, исключать, как кого-то озарило: «Подождите, а членский-то билет у него есть? Нету? Значит, мы его и Попова не исключаем, что скандал будет усиливать, а просто не утверждаем, что обычная практика».

Отшумело лет пятнадцать, и я, в недолгую свою «вертушечную» пору, спрашиваю Юрия Николаевича Верченко[234], зачем вы всю эту «Порнографию духа»[235] (так называлась установочная статья в газете «Московский литератор») вокруг «Метрополя» устроили. «Так это не мы, – отвечает, и, думаю, вполне искренне. – Большой союз[236] тогда умыл руки, мы не вмешивались, а воротил всем Феликс, его была личная инициатива». – «А зачем ему?» – спрашиваю еще раз. «Ну как, – услышал я в ответ. – Ему очки надо было набирать».

* * *

В Союз писателей, конечно, рвались[237]. И не только дорогой товарищ Леонид Ильич[238] – хотя весь обмен членских билетов в конце 70-х годов был, как поговаривали, затеян лишь затем, чтобы именно Брежнев получил заветную «корочку» за № 1. Остальные вступали за разным – кто-то за подтверждением своего профессионального статуса, кто-то просто за обретением легального положения не тунеядца. И все – за причитающимися благами.

С нынешней позиции они, может быть, и были ничтожны. Но были же!.. Возможность приобрести в Литфонде пачку белой финской бумаги и записаться (ау, Владимир Войнович!) на кроличью шапку в писательском ателье. Право невозбранно ходить в недорогой и вполне ничего себе ресторан ЦДЛ со всеми его буфетами, ездить с льготными путевками по Домам творчества в Переделкине, Малеевке, Голицыне, Ялте, Дубултах, Коктебеле и Пицунде. Кому надо, отдавать ребенка в писательский детский сад и всем, включая членов членской семьи, обращаться по надобности в писательскую же поликлинику. Ну, и я уже не говорю про книжную лавку на Кузнецком – не только, чтобы было что почитать, туда ходили, но и затем, чтобы иметь возможность давать взятки (книгами, тогда именно книги были в ходу!) и гаишникам, и стоматологам, и учрежденческим секретаршам.

А кинофестиваль, раз в два года!..[239]

А регулярные продуктовые заказы со шпротами, гречкой, зеленым горошком и ссохшейся, правду сказать, черной икрой в бумажных стаканчиках!..

Вот и шли приемные документы. А вернее, вылеживались годами.

С чем я, едва получив свою справку о профпригодности, сразу же и столкнулся, так как был избран в бюро творческого объединения критиков и литературоведов. У оного бюро полномочий и обязанностей было много, но главная – служить первой контрольной инстанцией для тех, кто в наш Союз вознамерился.

И вот первое заседание, мне в новинку. Сидим, одних отклоняем, других откладываем – до новой книги, кого-то все же рекомендуем. Доходим, наконец, до почтенного соискателя, лет под девяносто, про которого только то и известно, что он – правнук Марко Вовчок[240]. Собственных книг нету, только составление прабабушкиных переизданий и заметки о парусном флоте – для отрывного календаря, например. Принимать вроде как не за что, но старый, жалко… И начинаем, вместо дела, обсуждать, на кой ему в эти-то лета членский билет понадобился. Пицунда? Да какая уж тут Пицунда! Шапка кроличья, кинофестиваль, ресторан с его приманками? Тоже поздно. Уже вроде и поликлиника не очень к чему… И тут Льва Александровича Аннинского, тоже только что в бюро со мною избранного, осеняет: «Он же хочет быть похороненным из Малого зала!»

И нас как пробило. О да, была, была у членов СП СССР еще и эта привилегия – уйти из жизни с почетом, да при этом еще и возложив все похоронные хлопоты и траты на родной Союз.

Не помню уже, получил ли престарелый правнук искомый билетик. Но помню, что Лев Александрович с тех пор на заседания и ногой не ступал. Не хочу, сказал, решать, кому жевать зеленый горошек и кому откуда быть увезенным на кладбище.

* * *

Рекомендации в Союз писателей СССР мне дали Лев Александрович Аннинский, Зиновий Самойлович Паперный и Владимир Иванович Гусев.

Льва Александровича я, помнится, едва не боготворил, да и воспринимался он тогда, в конце 70-х, как, безусловно, в нашей профессии первый; был даже, литературные старожилы подтвердят, своего рода мем: фрукт – яблоко, поэт – Пушкин, критик – Аннинский.

А Зиновий Самойлович и Владимир Иванович по-доброму отнеслись ко мне на Переделкинском семинаре молодых критиков, каким они руководили.

Зиновий Самойлович, для всех, но не для меня Зяма, давно покоен. А Владимир Иванович…

Его проза и даже его критические работы сейчас мало кому, боюсь, памятны, хотя книга «В предчувствии нового» в свои годы звенела, и «сорокалетние» прозаики держали Владимира Ивановича за своего теоретика. Теперь он профессорствует в Литературном институте и с 1990 года возглавляет Московскую городскую организацию Союза писателей России.

С тех же примерно пор мы с ним не разговариваем. А последняя, какая помнится, встреча состоялась у нас несколькими годами ранее, когда он только-только начал делать карьеру и, соответственно, подал заявление в партию.

Его это, видимо, мозжило. Так что расположились мы с приятелем в Пестром буфете ЦДЛ, и подсаживается к нам Владимир Иванович. Несколько минут терпит наш с приятелем словесный пинг-понг, до какого я и сейчас большой охотник, а потом, налив рюмку водки, наставительно произносит: «Когда партий в литературе так много, как сейчас, надо примыкать к господствующей».