Ты - Алана Инош

• Название: Алана Инош
• Автор: Ты
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 0101

---

После этого я уже знаю, что героиня вступит в схватку с Якушевым, потеряв самых близких ей людей. Я нажимаю «сохранить» и кликаю по крестику в правом верхнем углу окна. Меня трясёт мелкой дрожью, слёзы катятся по щекам. Альбина – не ты, я знаю, но отчего мне так больно? Отчего меня будто душит невидимая рука, а грудная клетка словно скована железными скобами? Вы видели когда-нибудь спиленные деревья вдоль улицы? Торчащие из земли обрубки тополей? Нелепо и странно они выглядят. Примерно такое же чувство возникает у моей наблюдающей со стороны части сознания, которая бесстрастно анализирует всё происходящее, раскладывает по полочкам чувства, находит причины и следствия, как психоаналитик. Ей кажутся странными мои переживания за героев собственного произведения, многие события в котором всё же не имели места в реальности, и которое можно отнести по жанру к мистике и фантастике. Но я не знаю, когда, в какой момент герои стали для меня живыми… Наверно, они были такими всегда.

Горит настольная лампа, с полки на меня смотрят пуговичными глазами утята. Я встаю из-за стола и иду заваривать дрожащими руками чай – зелёный, с жасмином и пониженным содержанием кофеина. За окном – февральский сумрак, а ты скоро придёшь с работы. На самом деле у нас с тобой всё в порядке, а я что-то слишком сильно разнервничалась из-за Альбины. Лекарства, надо сказать, стали плохо помогать, и «верхнее» давление порядка 160-180 стало для меня почти привычным, постоянным. При этих цифрах у меня не болит голова, и я даже могу работать в обычном режиме, а на усталость научилась не обращать внимания.

Как? А человек ко всему приспосабливается, приспособилась и я. Упражняясь в концентрации, я нашла для себя способ вхождения в состояние наподобие лёгкого транса, когда физический дискомфорт уходит, а сознание остаётся активным. Я заметила, что в таком состоянии очень продуктивно идёт работа над текстом: ничто не мешает, не отвлекает – вплоть до того, что можно даже управлять своим восприятием, отключая, например, слух, обоняние, боль. Пока у меня не получается удерживать такое состояние весь день, но мне хватает, чтобы пережить самый трудный момент рабочего дня – с полшестого до семи вечера, когда непреодолимо хочется прилечь. Моё тело автоматически продолжает ходить по залу, но тяжести и боли в ногах не чувствует. Язык говорит с покупателями, пальцы отстукивают по клавиатуре, нажимают кнопку считывателя штрих-кодов, а все ощущения – как во сне. Впрочем, поддержка такого состояния тоже требует затраты сил и чревата даже большей усталостью впоследствии, но я предпочитаю отодвинуть критический момент на более позднее время, чтобы хотя бы нормально доработать день.

Я с тоской и тревогой смотрю в окно: там синеватыми звёздами горят уличные фонари, а серые, слежавшиеся к концу зимы сугробы кажутся в сумерках не такими грязными. В каждой человеческой фигуре я с надеждой хочу узнать тебя и боюсь… Странная, иррациональная тревога.

Но вот – знакомый силуэт в пуховике и большой меховой шапке-ушанке, а тонкий щуп в руке чутко улавливает свойства пространства. Сердце от облегчения расширяется и теплеет. Заслышав твои шаги на лестнице, я открываю дверь и с порога обнимаю тебя.

– Привет, Утён…

Я прижимаюсь к твоей холодной с мороза щеке, и ты сразу улавливаешь моё состояние.

– Привет, Лёнь. Ты чего? Горячая и дрожишь. У тебя не температура случайно?

Твоя ладонь ложится мне на лоб мягко и прохладно, целебным прикосновением забирая нервозность и смятение чувств. Я прижимаюсь к тебе всем телом, не обращая внимания на то, что нас разделяет холодная ткань пуховика: ты ещё не успела раздеться.

Через пятнадцать минут мы сидим за столом: ты ужинаешь, а я пью свой остывший чай. Стук ложки о тарелку, такой обыденный и простой, постепенно успокаивает меня. И чего я так расчувствовалась? Вот же – ты, живая и невредимая, моя. Бесконечно родная, хрупкая и вместе с тем сильная – внутри. В общем, отставить нервы! Всё хорошо. Это всего лишь писанина.

Февральский вечер вклинивает между нами преграду в виде твоей работы в студии и моей – над текстом: я всё-таки решаюсь снова открыть файл. Твоё присутствие дома придаёт мне сил продолжить писать самые трудные строки…

«Ничего не чувствуя, не понимая от звенящей во мне боли, я села в автобусе на самое заднее сиденье, но и там не давала воли слезам: мне почему-то казалось, что при стольких посторонних людях я не должна обнаруживать своего горя так сильно, чтобы они, не приведи Бог, не подумали чего. А слёзы кипели и клокотали во мне, они готовы были извергнуться, как лава, терзая мою грудь настоящей физической болью. Я из последних сил удерживалась, чтобы не броситься на колени в проход, заломив руки, и не завыть, не заголосить на весь салон».

Каждый нюанс чувств героини пропускается через себя, её боль – моя боль, и только твоя незримая поддержка помогает мне выписать всё это. Но я слишком вжилась в шкуру героини, зависнув в вымышленном мире книги, и нужно, чтобы кто-то спас меня, вытащил в нашу, нормальную реальность. И этим героем становишься, конечно, ты – больше некому.

Твоя рука скользит по моему плечу, ты присаживаешься на корточки у моего кресла. Я улыбаюсь и запускаю пальцы в твои волосы, потом склоняюсь и касаюсь твоих губ. Они с готовностью раскрываются, ловят мои, впиваются в них крепко и шаловливо. Но поза неудобная, кресло предупреждающе скрипит, и мы перебираемся на диван – там наши губы сливаются прочувствованно и обстоятельно, а ноги переплетаются.

Стрелки часов стремятся глубже в ночь, вьюжную и полную далёкого, колючего света фонарей. Пока на земле хозяйничает февраль, а в марте мне предстоит операция.

Лекарства стали неэффективны. Врач объяснил: медикаментозного лечения недостаточно, требуется хирургическое, как ни крути. В место сужения артерии нужно поставить стент, чтобы раскрыть её просвет – тогда кровоснабжение почки нормализуется и давление понизится. Стент – тонкая металлическая сеточка, которая будет поддерживать просвет сосуда наподобие внутреннего каркаса. Для этой операции не нужны разрезы, она практически бескровная и делается под местной анестезией. Под рентгеновским контролем через катетер в сосуд вводится баллончик с надетым на него стентом. Когда он достигает нужного места, его раздувают, и стент вдавливается в стенки сосуда, фиксируясь там, после чего проводник со сдутым баллончиком вытаскивают наружу. А потом… Несколько дней постельного режима – и дуй домой.

Для этой операции не нужно ехать в столицу: её делают и у нас, но пока только в одной-единственной клинике, так что мне пришлось в декабре прошлого года записаться в очередь на март. Ввиду того, что операция относительно простая, стоимость лечения – не запредельно высокая, но всё же без помощи Александры нам с тобой не потянуть таких расходов. Я пообещала твоей сестре, что постепенно выплачу долг, но Александра, взяв меня за руки и тепло глядя в глаза, сказала серьёзно:

– Солнышко, не говори глупостей. Ты мне такая же родная, как Яська, а какие могут быть долги между родными людьми в семье? Так что забудь об этом.

За окнами свирепствует февральская метель, колюче-зернистая, как песок, а нам с тобой тепло в одной постели. Слушая твоё сонное дыхание рядом, я уплываю в транс на границе сна и яви, и в моей голове вертятся образы сделанных из тончайшей проволоки трубочек – стентов… А потом вдруг снится, будто мне хотят поставить железную пружинку от авторучки, а вся операция представляется как укол этой самой ручкой в бок.

*

Послебольничное лето кончилось. В сентябре была наша с тобой третья годовщина, пахнувшая дымком шашлыков, но не из мяса, а из антоновских яблок. День был прохладный и пасмурный, но нас погода не беспокоила: одевшись потеплее, мы сидели на крыльце и ели горячие печёные яблоки, политые мёдом. От жарки на углях их кожица сморщилась, а местами поджарилась до коричневого цвета, но внутри они стали нежными и мягкими, приобретя душевный и какой-то домашний аромат. Так пахли пирожки с яблоками – уютом и любовью, теплом рук и родством душ.

Психологи говорят, что три года – первая критическая точка отношений, после которой люди расслабляются и, узнав друг друга вдоль и поперёк, начинают скучать. Страсть остывает, заедает быт… Что я могу ответить? За три года я изучила «все твои трещинки», и всё это стало частью меня – тем, без чего я не могла дышать. Я не представляла своей жизни без твоих незрячих солнц, без твоих виртуозных ясновидящих пальцев, без твоего голоса, который по-прежнему действовал на меня, как нежные объятия. Мне всё было в радость: вкусно кормить тебя, подстригать, мазать детским кремом твоё лицо, стирать твои вещи, помогать тебе ориентироваться в незнакомом месте. Это было спокойное, тёплое и глубокое чувство, пустившее крепкие и неистребимые корни в моём сердце.