Юлиу Эдлис - Антракт: Романы и повести

• Название: Антракт: Романы и повести
• Автор: Юлиу Эдлис
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Роман
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00661-3

При всем различии сюжетов, персонажей, среды, стилистики романы «Антракт», «Поминки» и повести «Жизнеописание» и «Шаталó» в известном смысле представляют собою повествование, объединенное неким «единством места, времени и действия»: их общая задача — исследование судеб поколения, чья молодость пришлась на шестидесятые годы, оставившие глубокий след в недавней истории нашей страны.

---

За письменным столом, вполоборота к двери и повернувшись лицом к окну, сидел человек в темном костюме, с телефонной трубкой у уха. Он указал Бенедиктову рукой на стул и снова отвернулся к окну, слушая, что ему говорили по телефону и лишь время от времени повторяя: «Лады… лады…»

Когда он положил наконец трубку на рычаг и повернулся лицом, Бенедиктов разом, без колебаний узнал в нем Бориса Ивановича, старого его знакомого по Кузнецкому мосту.

«Как же мне его называть, — почему-то прежде всего пришло на ум Бенедиктову, — Борисом Ивановичем или Борисом Севастьяновичем?..»

А Иванович-Севастьянович сказал суховато, хоть и вежливо:

— Садитесь, товарищ Бенедиктов, устраивайтесь. Я вас слушаю.

Он не мог не узнать Бенедиктова — пусть даже не в лицо, но ведь из заявления, наверняка лежавшего перед ним на столе, он знает, что это он, Бенедиктов! Значит, не хочет узнавать, значит, к этому приглашает и просителя: не вспоминать о той их, первой встрече. Таковы здесь, значит, правила игры, и Бенедиктову ничего не остается, как принять их.

Принять, потому что сразу, в то самое мгновение, когда он узнал в Борисе Севастьяновиче Бориса Ивановича, он понял, что истинное препятствие делу, ради которого он пришел сюда, заключается вовсе не в самой «Клетке», ни даже в том, что его бывшая жена эмигрировала за границу, а в том, сомнений нет, что Борис Иванович — или Борис Севастьянович, какое это имеет значение! — наверняка помнит, не забыл и не простил ему того, что тогда, после их встречи на Кузнецком, он обманул его, обманул его доверие, увильнул, не позвонил. Тем самым он нанес личную обиду Борису Ивановичу, и не ему одному, само собою.

Эта мысль предстала сейчас Бенедиктову такой простой и ясной, что все сразу встало на свое место, тягостная неизвестность обернулась простейшей арифметикой.

Разговор исчерпал себя и не начавшись.

И все же не состояться он не мог: Бенедиктов напросился на прием, Боков согласился его принять, заявление лежит на столе, дожидаясь окончательной резолюции, отступать им обоим некуда.

Но что они будут говорить друг другу — совершенно неважно, главное, что при этом будет думать каждый из них, и им обоим надо не столько прислушиваться к произносимым словам, сколько к тому, о чем ни тот, ни другой говорить вслух не станет.

— Я вас слушаю, Юрий Павлович, — повторил Боков и, достав тем же, что и в первую встречу, движением из ящика стола сигареты, протянул пачку Бенедиктову: — Курите. Или не курите?

Потянувшись через стол за сигаретой, Бенедиктов невольно оглядел Бориса Ивановича. Тот явно переменился — ни дешевого, плохо выглаженного пиджака, ни повязанного тугим узлом мосторговского галстука. На нем был вполне модный и несомненно импортный, финский или голландский, темно-серый костюм с широкими лацканами, белоснежная сорочка, одноцветный строгий галстук. Он переменился, Борис Иванович, и в лице его тоже появилось нечто новое — оно стало покойнее, что ли, увереннее в себе. Он стал сановитей — нашел точное слово Бенедиктов, — он просто перешел в другую весовую категорию, только и всего.

— Мне нечего добавить к тому, что я написал в заявлении, — сказал Бенедиктов, прикуривая от протянутой Борисом Ивановичем зажигалки, — Вы ведь ознакомились с ним?.. — И неожиданно для самого себя с этаким вызовом, с гаерством неуместным добавил: — Борис Иванович.

Борис Иванович и глазом не моргнул, прикурил в свою очередь и как бы мимоходом поправил Бенедиктова:

— Борис Севастьянович. — И, глубоко затянувшись сигаретой, откинулся на спинку кресла-вертушки, — Естественно, ознакомился.

— Стало быть, не вы меня, а я вас слушаю, — улыбнулся Бенедиктов и тут же устыдился этой унизительной, заискивающей улыбочки, такое к себе почувствовал отвращение, что, не сделав и двух затяжек, смял в пепельнице сигарету и демонстративно усмехнулся: — Если у вас есть, что мне сказать.

А в ответ на свой вызов как бы услышал, во всяком случае, ему показалось, что он и в самом деле слышит, что подумал в этот миг Борис Севастьянович.

«Есть, — услышал он. — Есть-то есть, только я тебе все равно этого не скажу».

«Так ведь я и так знаю, — подумал про себя в ответ Бенедиктов. — И ты знаешь, что я знаю».

«Конечно, знаешь», — услышал Бенедиктов ответную реплику: спектакль разыгрывался по законам надлежащего жанра, это было похоже на театр мимики и жеста, где все актеры — глухонемые, но зрители слышат все, что они должны услышать, из наушников, вделанных в подлокотники кресел. — «Конечно, знаешь, но что из того, что знаешь?..»

Вслух Борис Севастьянович сказал другое:

— Мы внимательно и, поверьте, очень доброжелательно ознакомились со всеми деталями, но, к сожалению, не нам это решать.

«Врешь, — подумал Бенедиктов, — именно вам решать, больше некому».

А Борис Севастьянович завершил вслух свою мысль:

— Это вне прерогативы Министерства культуры, поскольку речь идет не о пьесе, которую министерство у вас, Юрий Павлович, приобрело или заказало, а значит, и обязано было бы нести за нее ответственность во всех отношениях., а о, назовем уж вещи своими именами, киносценарии, на который у вас договор совсем с другим ведомством. Вот туда-то вам бы и обратиться…

— Но ведь речь идет о театральном спектакле, приглашение пришло от театра. Госкино не имеет к этому ни малейшего отношения! — перебил его Бенедиктов.

Но Борис Севастьянович будто и не услышал его:

— Мы консультировались, более того — всячески старались посодействовать вам… Что же до нашего министерства, то, поверьте, мы тут бессильны. Как говорится, и хотели бы в рай, да… — Помолчал и прибавил погодя, глядя в глаза Бенедиктову: — Тем более при данных конкретных обстоятельствах.

— Каких обстоятельствах? — не сдавался Бенедиктов. — Что вы имеете в виду?

— Если вас не удовлетворяет мой ответ, — не отвел глаза Борис Севастьянович, — попробуйте записаться на прием к министру, я могу помочь вам встретиться с ним, он вам лично на все ответит. Я могу позвонить ему хоть сейчас, — и потянулся к телефону, а Бенедиктов вновь услышал, что Борис Севастьянович думает на самом деле:

«Если ты настаиваешь, я позвоню министру, и он тебя, можешь не сомневаться, примет и даже обласкает, наговорит все, что в таких случаях следует… Неужели ты такой, мягко говоря, настырный?..» — и уже было начал набирать номер по внутреннему телефону.

Но Бенедиктов остановил его:

— Судя по всему, эта моя встреча с министром ничего уже не изменит, я так вас понял, Борис Иванович? — На этот раз Бенедиктов назвал его прежним именем без умысла.

— Севастьянович, — вновь поправил его тот, — наверное, у вас есть знакомый — Борис Иванович, вот вы все время и путаете. А я — Борис Севастьянович. Впрочем, это неважно.

— Борис Севастьянович, — согласился Бенедиктов и вновь услышал мысли собеседника.

«Чего там, — слышал он Бориса Севастьяновича, — называй меня хоть Васей, не в этом дело. Не трать понапрасну усилий. А в том дело, что, как видишь, круг замкнулся. Полный круг. Мы своей точки зрения не меняем. И знаешь почему? Ты ведь выйдешь отсюда и обязательно все выболтаешь своим дружкам. Ты думаешь, что этим выставишь нас в невыгодном свете, что это будет нам во вред. Дудки! Наоборот даже, если хочешь знать. Посочувствуют тебе твои дружки, повозмущаются, потешатся словоблудием, а про себя выводы сделают, какие надо. Поверь мне, у меня опыт по этой части. Факт. Вот так-то. Как нужно вам чего-нибудь от нас, в ту же заграницу, к примеру, так к нам бежите: помогите, дяденьки хорошие! А как нам от вас нужно, так вы и нос воротите?! Из-ви-ни-те, Юрий Павлович!»

А вслух сказал Бенедиктову:

— Не огорчайтесь. Еще не один сценарий напишете, Юрий Павлович, не одну пьесу. Будут приглашения — милости просим, поддержим, можете не сомневаться. Вы поймите, для нас это даже важнее, чем для вас. Для вас — просто еще одна премьера за рубежом, просто приятно, что перевели ваше произведение, поставили постановку, не более. А для нас это факт политический — советскую пьесу поставили в Лондоне или в Нью-Йорке, ее придут посмотреть тысячи простых американцев, это же лучшая пропаганда! Мы на эти вещи смотрим шире, и прежде всего — политически. Так что на нашу поддержку в будущем можете твердо рассчитывать, Юрий Павлович.

И Юрию Павловичу ничего не оставалось, как сказать:

— Спасибо. Надеюсь. — И встать, пожать Борису Севастьяновичу руку и несолоно хлебавши уйти.

…На Арбате дождь сменил снежную крупу, ветер бросал в лицо холодные плевки осеннего ненастья.

Круг замкнулся, думал Бенедиктов, пробираясь сквозь будничную арбатскую толчею, замкнулся круг… И не в том было дело, что его не пускают в Лондон, плевать на Лондон. Круг замкнулся, он это ощущал почти физически. И не в Борисе Севастьяновиче или Борисе Ивановиче дело, они всего-навсего — ножка циркуля, очертившего вокруг него этот замкнутый круг.