Наталья Дмитриева - Осенние метаморфозы

• Название: Осенние метаморфозы
• Автор: Наталья Дмитриева
• Жанр: Юмористическая проза

Написано для межфорумного конкурса рассказа «Легенды осени».

---

— Николай, вы просто змей-искуситель.

— А вы — яблочко наливное… — просипел Николай Петрович, облизываясь. Девушка смотрела на него странным нежным лучистым взглядом.

— Даже не знаю… — неуверенно начала она. Николай Петрович лихо заломил шляпу на затылок и этим отмел все невысказанные возражения.

— Слушайте, барышня, я этот район, как свои пять пальцев… Я вам такие места покажу! — Сердце гулко бухнуло у него в груди, напомнив о повышенном давлении, и он поспешил уточнить: — Уж в одном месте вы точно никогда не были.

— Что вы, не может быть! Где же?

— Кха … А вот не скажу!

— Так не честно, — Ниночка сложила губки пухлым бантиком. — Хоть намекните!

Легким движением Николай Петрович переместил руку вдоль плавного изгиба девичьей талии. Менее опытный канатоходец позволил бы себе соскользнуть с этой тонкой грани, тем более что момент благоприятствовал. Но Николай Петрович держался. В его душе пробудилось нечто, давно забытое, а, может, существовавшее лишь в мечтах — неотчетливый образ счастья или чего-то, очень на него похожего. На миг ему почудилось, что он уже пережил подобное в прошлом или в одном из тех снов, что не отличишь от реальности. Все это — ясный блеск глаз, розовый отсвет на нежной щеке, луч солнца, запутавшийся в каштановых волосах, и теплая наливная полнота под ладонью — все это были листья, сорванные с самой середки древа жизни и брошенные ему в лицо, будто привет из далекой весны. Николай Петрович заморгал часто-часто, как человек, пытающийся ухватить за краешек скользкую мысль…

Не говоря ни слова, Ниночка протянула ему руку, и они нырнули в оранжевое пламя заката, бушевавшее между бетонными пиками многоэтажек. Там в гулкой глубине дворов, среди гаражей и детских площадок, заросших пустырей и трансформаторных будок они наткнулись на покосившуюся решетку заброшенного сквера. Солнечный свет лился сквозь нее на истоптанные газоны, и весь сквер кутался в сияние, будто престарелая кокетка в золотой палантин. Глубокие синие тени, точно морщины, прятались под ним. Николай Петрович прильнул к запыленным прутьям, пытаясь рассмотреть что-то в калейдоскопе оранжево-синих пятен, но картинка, несмотря на все его усилия, никак не желала складываться. Немного смущенный, он подергал решетку, но та, вопреки виду, держалась крепко.

— Кхым, вот незадача… Понимаете, Ниночка, здесь раньше кафе было, старейшее в районе… чуть ли не с дореволюционных времен. Такого мороженого вы бы нигде и никогда не попробовали… Для меня это особое место. Я здесь первый раз девушке в любви признался. Как сейчас помню — взял ей два шарика фисташкового, а сам на колено и стихами: «И день, и ночь сказать желаю, мой ангел, как я вас люблю»! Кто тогда в кафе сидел, даже зааплодировали, а буфетчица плакала…

Николай Петрович искоса поглядел на Ниночку. Она стояла, крепко прижав к груди стиснутые ладони, и вся светилась мягким закатным светом. По ее лицу скользили воспоминания, и широко раскрытые глаза подернулись мечтательной дымкой.

— Да, я помню, — чуть слышно прошептала она. — Кафе… и мороженое… и… то есть я помню это кафе, меня маленькую бабушка сюда водила.

Николай Петрович виновато развел руками.

— Хотел вас сводить, да, видно, не судьба.

Сияющая пелена вокруг сквера понемногу начала гаснуть.

— А знаете, что? — решительно произнесла Ниночка. — Пойдемте ко мне! Раз уж в кафе не сходили, я сама вас чаем напою. Дома все равно никого нет. Николай, пойдемте!

Меркнущее солнце выпустило свою последнюю стрелу, пронзившую глаза и сердце немолодого мужчины с точностью, не ведомой ни одному купидону. Ослепленный и растерянный, он смахнул невольную слезу, и его рука, потянувшись за платком, неожиданно легла прямо в раскрытую Ниночкину ладонь. Тонкие девичьи персты сомкнулись подобно зубьям капкана.

— Идемте, — повторила Нина, увлекая своего спутника вдоль ограды. — Только ради бога быстрее!

Неумолимость, с которой его затянуло в рыже-каштановую стремнину, лишь на секунду вызвала у Николая Петровича внутренний протест. Потом он ей покорился. Отголоски забытого счастья (или чего-то в этом роде) стали слышнее, хотя возможно, это вступил в силу закон компенсации, гласивший, что когда одно из чувств потеряно, другое непременно должно обостриться. А Николай Петрович был уже достаточно ослеплен, и ему поневоле приходилось полагаться на слух. Его сердце отбивало барабанную дробь в ребрах, ушах и затылке, ноги подкашивались, но крепкая Ниночкина хватка не позволила сойти с дистанции.

Гаражи и детские площадки, пустыри и трансформаторные будки промелькнули в один миг. Дверь подъезда захлопнулась, будто крышка мышеловки, и навстречу им из янтарного сумрака выплыла обшарпанная кариатида, с недовольным лицом подпиравшая потолок. Окинув Николая Петровича холодным взглядом, она презрительно прошуршала с высоты:

— Петух старый, общипанный.

Николай Петрович оглянулся — серая гипсовая крошка тонкой струйкой сыпалась на занесенные с улицы сухие листья. Ниночка дернула его за рукав.

— Вот и пришли! Ах, Николай, бедный мой, простите, я вас совсем уморила!

— Вы, барышня, просто ракета, — через силу выдавил Николай Петрович, вступая в темную прихожую.

— Простите, простите, но так надо. Из моих окон такой вид на закат — невозможно пропустить. Сейчас сами увидите. Проходите… Обувь снимать не нужно… Сюда, скорее.

Одним движением плеч она скинула пальто на пол и, не дав Николаю Петровичу опомниться, потянула его за собой.

В полукруглой арке окна за призрачным пологом гардины светилось бледно-желтым и розоватым выцветающее осеннее небо. Николай Петрович тяжело оперся о подоконник. В ушах у него звенело, перед глазами прыгали цветные пятна. В боку странно припекало. Он не сразу понял, что это Ниночка прижалась к нему всем своим разгоряченным телом. Они молча смотрели в окно: девушка чуть вздрагивала, Николай Петрович отдувался, украдкой разыскивая по карманам платок. Закат медленно угасал.

В оконном стекле отразились две смутные фигуры. Одна, широкая и краснолицая, вздыхая, топорщила седые усы, другая, прильнув к ней, перетекала, будто ртуть, усыхала, сжималась. Тонкие девичьи плечи поднялись острыми клиньями, шея напротив обвисла, сползая к выступающим ключицам, на бледных щеках загорелись крохотные малиновые пятна румянца. Темные глаза ласково глянули из-под морщинистых век, и тонкий, совсем немолодой голос произнес:

— Коленька, какая красота! Правда же? Такую больше нигде не увидишь.

Николай Петрович открыл рот. Вся поэзия, исподволь копившаяся в нем целый день, готова была вырваться наружу почти пушкинским воплем: «О, Нина! Боже! Ты ли? Ты ли? О, Нина, где твоя краса? Скажи, уже ли небеса так надо мною подшутили?». Он вскинул руки, отпрянул, запутался в занавеске и рухнул на что-то мягкое, с укоризненным скрипом вывернувшееся из-под него в сторону. Краем глаза Николай Петрович заметил ковыляющий прочь колченогий пуфик.

Женщина у окна обернулась.

— Коленька, что с тобой? Не надо так пугаться.

— Р-р-руки пр-рочь, ведьма! — прорычал Николай Петрович, брыкая ботинками воздух. — Карга стар-р-рая!

В глазах женщины блеснули слезы, но через секунду их взгляд сделался холодным и жестким.

— Ах, вот ты как закукарекал, — укоризненно прошептала она, вытягивая вперед костистые пальцы. Николай Петрович в ужасе раскашлялся и почувствовал, как его горло, а за ним и все тело, непостижимым образом съеживается, а темнота вокруг ширится и разбухает, точно на дрожжах.

— Кхым, кхым… Кох, кох!

— А ну, не клюйся! — строго произнесла Нина, подхватывая его под брюхо и сноровисто зажимая локтем петушиные крылья. — Не клюйся, сказано, а то клюв подрежу! И лапами-то не сучи, шпор у тебя все равно нет.

— Ко… ко-ко… — пролепетал Николай Петрович, вытаращив на мучительницу круглый черный глаз. Холодная рука потрепала его за обвисший гребень.

— Эх, Коля, Коленька… — вздохнула Нина с надрывом. — Каким ты был, таким остался. Перед молодой юбкой форсить всегда готов, а чуть что не так — бежишь, хвост поджав. Ну, что смотришь, горе мое? Да, не девочка уже. Так ведь и ты не мальчик… — Петух трепыхнулся, и она покрепче прижала его к груди. — Жить бы нам с тобой, Коленька, в добром и светлом чувстве… А ты меня даже не узнал. Вспомнил, а не узнал! Что же теперь с тобой делать? На суп пустить, что ли?

— Ко-ко! — отчаянно выкрикнул Николай Петрович.

— Вот тебе и ко-ко, — сказала Нина, распахнув окно. — Навару с тебя — одни слезы, и прожевать толком не получится. Обидел ты меня, Коленька, но я тебя все же прощаю. И отпускаю… в этот раз. Лети, мой сокол, на мягких крыльях, и на глаза мне больше не попадайся!

Один взмах рукой, и истошный петушиный вопль канул в глубине двора.

Осеннее солнце гораздо на шутки. Яркие его лучи бередят глаза и сердце, и странным кажется все вокруг, когда свет уходит за горизонт, и мир погружается в темноту, густую и вязкую, будто старые чернила. Но осень привычно набрасывает на голову серую шаль и бредет дальше по пути, размеченному желтыми кругами фонарей. Она мудра и знает, насколько все в этой жизни переменчиво.