Паскаль Брюкнер - Парадокс любви

• Название: Парадокс любви
• Автор: Паскаль Брюкнер
• Издательство: Ивана Лимбаха
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-89059-133-3

«Парадокс любви» — новое эссе известного французского писателя Паскаля Брюкнера. Тема, которую затрагивает Брюкнер на этот раз, опираясь на опыт своего поколения, вряд ли может оставить кого-то равнодушным. Что изменилось, что осталось неизменным в любовной психологии современного человека? Сексуальная революция, декларации «свободной любви»: как повлияли социокультурные сдвиги последней трети XX века на мир чувств, отношений и ценностей? Достижима ли свобода в любви?

Продолжая традицию французской эссеистики, автор в своих размышлениях и серьезен, и ироничен, он блещет эрудицией, совершая экскурсы в историю и историю литературы, и вместе с тем живо и эмоционально беседует с читателем.

---

Что мы выиграли в итоге освобождения? Право на одиночество! И это немалый шаг вперед, если вспомнить, что долгое время Церковь осуждала автаркию (самодостаточность, отсутствие нужды в ком-либо) как доказательство гордыни, что XIX век считал безбрачие, с его душком онанизма и материальной стесненности, позором. 14 миллионов «соло» во Франции, 170 миллионов в Евросоюзе — это уже не случайность, а переворот. Не вступать в брак не значит оставаться одиноким и бездетным, круг общения неженатых и незамужних нередко шире, чем у супружеских пар. Во всяком случае, речь идет о негативном достижении, о простом факте: вами не руководит и не командует другой.

6. Два ханжества

Если любовь-страсть свойственна — с различными отклонениями — всем цивилизациям, от арабо-андалузской мистической поэзии до великой персидской, китайской, японской, индийской литературы, то стремление приписывать нашим переживаниям политические или духовные цели, от «Пира» Платона до наших современных освободителей, включая и Евангелие, — особенность чисто западная. Отсутствие у любви смысла приводит в отчаяние большинство мыслителей и философов: следовательно, непременно нужно найти для нее значение, как его ни назови: созерцание Идей у Платона, пришествие Царствия у христиан, свершившаяся революция у марксистов. Возьмите «Эмиля» Жан-Жака Руссо: один человек властью своего пера не только реформирует педагогику, но и высочайше повелевает, каким должно быть супружество героя, какая женщина подходит ему наилучшим образом, каков совершенный союз полов и деликатное соотношение стыдливости и обладания друг другом, подчинения и равенства[16]. Вот черта, типичная для европейского волюнтаризма: вместе того, чтобы на основе наблюдения любви описывать ее превратности, мы создаем теорию любви, а затем ее применяем и расстраиваемся, что реальность так плохо к ней приспосабливается. Мы слишком много говорим о том, какой должна быть любовь, и слишком мало — о любви, какая она есть.

Между нашей практикой и нашими рассуждениями, между декларируемым принуждением к эйфории и признанием переживаемой боли — бездонная пропасть. Господствующий стереотип требует, чтобы я добивался успеха, но переизбыток книг, рецептов супружеского счастья наводит на мысль, что найти его в жизни не легче, чем прежде. Мы устанавливаем для себя недостижимые каноны. Первым на этом пути был опять-таки Руссо: автор «Эмиля», грандиозного для своей эпохи трактата о воспитании, «искусства формировать людей», постарался уклониться от соблюдения принципов, которые он предписывал другим, и бросил, кажется, пятерых детей — обычное поведение во времена высокой детской смертности. Делайте, что я говорю, не говорите, что я делаю: после эпохи Просвещения разрыв между жизнью желаемой и проживаемой в порядке вещей[17]. Наше время под эгидой проницательности обманывает само себя, красноречие у нас выполняет функцию компенсации отсутствия. Классическое лицемерие выражало пропасть между нравами и респектабельностью, современное — несоответствие между показным идеалом и реальным опытом. Отсюда фарисейство, смешные двусмысленности, обычные для наших нравов (они находят отражение, например, в комедиях Вуди Аллена): мы гонимся за собственным идеальным образом, жаждем исправить свои ошибки, чтобы дотянуться до уровня своих прометеевских амбиций.

Но сердце остается безнадежно глухим к приказаниям его опекунов. Освободить, эмансипировать — других слов мы не знаем. Жизнь — это еще и прославление, и часто восхищение уместнее, чем критика. И вот мы разрываемся между двумя искушениями: реформировать или же прославлять любовь во всех ее измерениях, в ее чудесной амбивалентности.

Что такое «экс»?

У Фрейда где-то сказано, что люди занимаются любовью по меньшей мере вшестером, поскольку за каждым из партнеров маячат тени отца и матери. Что касается современных парочек, при них целая толпа народу — приходится считаться с «бывшими» той и другой стороны. Подчас это список, достойный лавров Дон Жуана, череда престижных имен — их перебирают, смакуя, выставляют напоказ, как боевые награды, по примеру знаменитых куртизанок, в чьих коллекциях числились принцы, миллиардеры, короли. Но тот же список — воплощение наших прошлых неудач, перечень разбитых надежд, резюме поражений. В этом смысле хуже нет, чем жертва любовной контузии, которая хнычет в ваших объятиях, как она настрадалась с кем-то третьим. У «экса» двойственный статус привидения, неприкаянной души: это покойник, не похороненный окончательно, спящая ячейка памяти, где тлеет опасность пробуждения былого огня (вот почему многие женщины прячут по нескольку любовников под сукно, опасаясь выглядеть слишком легкомысленными в глазах нынешнего мужа).

Знать, что мы не первые, что любимое существо обладает некоторым опытом, отчасти утешительно. Обожание, объектом которого мы стали, — результат не неведения, а сознательного сравнения. Однако мы всегда рискуем, тем более с возрастом, оказаться следующим номером в длинном строю предшественников, виртуальном множестве, где отсутствующим, быть может, имя легион. Меня, в свою очередь, отдадут на съедение преемнику, мои странности и недостатки опишут во всех подробностях, меня определят в подходящую рубрику, на нужную полочку, наклеят этикетку: дело закрыто. Наивная мечта влюбленного: затмить своих предшественников, убрать с глаз долой этот ворох черновиков, ведь готов чистовой вариант, который воплощает он сам. Но любви чуждо понятие прогресса, последний не значит итоговый; иногда юношеский роман кажется вершиной совершенного счастья и полноты чувств, а все, что за ним следует, — лишь бездарным, испорченным повторением.

«Бывший» способен обдать вас холодным душем неуместных откровений, к примеру, намекнуть, что для любимого существа ваш роман — попросту переиздание прежнего: те же формулировки, те же знаки внимания, те же смелые жесты. Мы заполнили нишу, которая уже существовала. Хуже того: мы можем узнать, что до нас он или она предавались высокому разврату, нам же в этом отказано. Насмешливо поглядывая (он-то знает наперед, чем кончится история), «экс» будто говорит: у тебя ничего не получится, как и у меня, но так и быть, попытайся. Как мы хотим ему доказать, что он ошибся, не сумел разглядеть, оценить по достоинству этого человека! Поскольку сегодня жизнь большинства из нас — это последовательная полигамия (или многосерийная моногамия), наш любовный опыт отвечает принципу сложения: сначала был Жан, потом Поль, потом Серж, или: Алина плюс Диана плюс Рашель, и так друг за дружкой выстроятся все святые календаря. Кое-кто накопил за свою жизнь столько приключений, что имеет все основания делать статистические выкладки.

В конечном счете мы питаем к этой когорте мужчин и женщин — всех, кто был нам дорог, в ком мы возбуждали страсть, кому причиняли боль, кого не любили, — безграничную благодарность: они сделали нас такими, какие мы есть, и частичка их сущности до конца живет в нашей плоти.

Глава II Рынок обольщения

Каждый сияет фальшивым блеском в чьих-то глазах; у каждого есть завистники, меж тем как он сам исполнен зависти.

Фонтенель

Я был настолько застенчив, что всегда находил способ так или иначе допустить тот самый промах, которого с особым беспокойством тщился избежать.

Набоков. Подлинная жизнь Себастьяна Найта

1. Упоительное разнообразие

Мы вступаем на любовное поприще, не имея ключа к игре, не зная ее правил, у нас нет ничего, кроме почерпнутых там или сям отрывочных сведений. Этот сказочный мир закрыт, ибо мы не знаем нужных заклинаний, а если случайно узнаем, они тотчас изменятся. Юность — так зовется эта пора жизни (иногда она надолго затягивается), когда нас ослепляет красота людей и неловкость собственных попыток к ним подступиться. Всякого, кто не испорчен духом печали, мир обжигает соблазнами, он полон бесконечного волшебства. Чудесные лица глядят на нас с пренебрежением, разубедить их всех невозможно: на этой земле столько даров, вовек их не отведать, на все не хватит ни объятий, ни желаний. Жажда тонет в источнике. Большие города — поистине тот людской котел, что внушает нам мысли о самой кипучей жизни. Здесь любовь не такая, как в деревне или в провинции (либо в североамериканской субурбии): там — медленно текущие дни, нехватка статистов, ничтожество интриг; здесь — обилие потенциальных партнеров, столкновение аппетитов, проницаемость классовых перегородок, загадочное «регентство» незнакомцев.

Юность — это еще и неспособность выбирать, ненасытный возраст, когда побуждения сильнее разума, когда для нас равно соблазнительны все человеческие существа, поскольку они воплощают роскошь множественности. Прекрасны юные женщины, юные мужчины, перемешанные в общей компании: каждый возвеличивает прочих, никого не затмевая. Хмель наслаждений без числа, которым овеяно всякое собрание, пламя желаний, постоянное провоцирование. У Пруста где-то говорится по поводу девушек в цвету на пляже о «смутном стремлении любить, колеблющемся между всеми», ибо каждая неповторима и вместе с тем просто оттеняет группу еще одним нюансом. Прежде чем мы полюбим определенную личность, мы упиваемся людским разнообразием — на улице, в общественных местах. Любимое существо будет осенять тень этого множества, приносимого ради него в жертву, множества, которое ему предстоит (пугающая миссия) вытеснить. Мистики определяли термином «explesis» эстетический восторг перед проявлениями божественного. Подобный священный трепет испытывают люди, которые ищут друг друга, полны взаимного восхищения и не могут вдоволь друг на друга насмотреться.