Саша Бер - Кровь первая. Арии. Они

• Название: Кровь первая. Арии. Они
• Автор: Саша Бер
• Жанр: Историческая проза

Арии — легендарная культура, зародившаяся в конце последнего ледникового периода на берегах большого пресноводного озера (сегодня Чёрное море). Образовалась из обособленной группы жителей Страны Рек (семья Адити). В результате территориальной и геноцидной агрессии выдавив жителей Страны Рек с автохтонных областей, породили себе противовес в виде ордынской культуры (русской). В результате длительного противостояния ары были вытеснены на восток в районы верхней и средней Волги, но не успокоились, а начали агрессивную политику в отношении своих дальних родственников иров. К тому времени данные культуры разнились кардинально в том числе языке. Разразилась большая война, победу в которой одержала третья сторона — русская орда. Остатки аров бежали на Южный Урал, где, проиграв биологическую войну волкам, бежали по реке Аргиз (Иргиз) к берегам Аральского моря и прожив некоторое время в междуречье Амударья и Сырдарьи, покинули степи, перебравшись через горы в Индию. Остатки иров, под давлением новоиспечённой ордынской культуры, бежали в горы на Иранское нагорье.

Это третья, заключительная часть трилогии «Кровь первая» эпопеи «Степь», рассказывающая о быте, верованиях и жизни ариев, через главных героев — Ардни и Зорьки.

---

Молодухи разом глазки опустили, губки прижали и в свои пустые миски уставились.

— Да ладно тебе Дануха, — неожиданно за девок вступилась Неважна, они и так перепуганы, считай с того света выкарабкались, а ты…

— А я, — заорала на неё большуха, задетая за живое глупой и неуместной репликой, — будет воля отправлю их туды обратно. Ты куды свой нос суёшь, мокрощелка?

Неважна, не ожидавшая такого поворота, от испуга на четвереньках спряталась за спину Елейки. Она же не знала старых обычаев речного бабняка и хоть считала, что знает Дануху, но никогда не сталкивалась с ней как с большухой. А Данухе «репей под жопу попал» и она разошлась уже не на шутку:

— Ты наших обычав не знашь, дрянь, так я тябе подскажу. Их большуха обеда ляшила. Ты хоть представляшь, чё эт значит? — орала она на Неважну, которой уже не видела, но это не имело теперь никакого значения, поскольку касалось всех, — «не важно», — передразнила она девчонку ехидным голосом, — важно. И очень. Чёб сама большуха бабняка каких-то сраных кутырок еды ляшила, надо было натворить очень серьёзно и творили не эти три, а вот та, — и она указала клюкой на Заводилку, — а эть две просто за ней хвостиком бегают да в жопу заглядывают. Вот Елейка, Пизда хрома. Ещё по весне не грознее вот этой Молчанки была при Зорьке. Тиши воды ниже травы. И ещё там две губошлёпки с ыми. Ты знашь сколь они мяне крови попортили и говна наделали, — и Дануха уставилась на Елейку, которая тоже, как и новенькие потупила глазки, но при этом не сдерживая растянувшейся улыбки, — сколь раз я их наказывала, но никода дело не доходило до отбора еды. Ибо баловство было безобидно. Хотя за одних дохлых кротов на грядке, поубивать надо было всех четверых. А заводилой у них была Зорька, сучка мерзкая, така же дрянь, как и эта, — она опять ткнула клюкой на Заводилку, — и знашь во чё та тварь выросла? — спросила она уже обращаясь к Елейке.

Елейка удивлённо уставилась на Дануху, перестав улыбаться, думая мельком, с чего это она старое вспомнила да на Зорьку кидается. Взяла и тут же ответила, как будто кто-то ждал от неё ответа:

— Её с нами не было. Краснушку видела, Малхушку видела, а Зорьку не видела.

— Ещё б, — вообще взбесилась Дануха вскакивая на ноги, — твоя ёбана подружка, котору ты не видела, нынче в жёнах у самого атамана нелюдей ходить. Первой женой и ядинственной. В логове яво живёт. Она спит и любится со зверем, который весь наш род под корень пустил. И насрать ей на вас всех.

От этой новости у Елейки челюсть отпала и глаза вывалились. После этого она похоже уже ничего не слышала и тем более не соображала.

— И ты хошь у мяня на груди ящё одну таку сучку пригреть, — вновь тыкая клюкой в направлении выбранной жертвы, орала Дануха.

Елейка выпала из реальности, она потерялась, она не верила в то, что услышала. Не хотела в это верить.

— А ты, девка, — навалилась вековуха уже на Заводилку, которая похоже уже намочила со страху шкуру под собой, — запомни. Иля я тябя сломаю душевно, и ты станешь одной из нас и равной каждой, или я тябя сломаю по-настоящему. Просто хрябет свярну и выкину. Мне твои заводны закидоны ни в Хуй не упёрлися. Я Зорьку в родах принямала, всю жизнь на моих глазах росла и то, как доберуся, зубами глотку вырву, а тябя дрянь просто прихлопну, как муху говённу.

Она остановила разнос, отдышалась и продолжила, чуть спокойнее, но видно было, что всё ещё кипя внутри:

— Поживётя несколько дней одни, пока братец мой колдун не явится. Мяшать не бу. Меж собой судите, но коль эт будет вас подбивать бяжать, — она уже обращалась к двум подругам Заводилки, — шлите яё на Хуй мелкими шагами, пусть бяжит, — и перехватывая клюку другим концом и показывая волчий хвост, покачивая им у них перед носом, — моим волкам ужин будет.

Наконец Дануха резко выдохнула и спокойно, как будто даже не орала ни разу, проговорила:

— Всё. Злы вы, ако звери. Поду я от вас, обед готовить.

Но никуда не пошла, оставшись на месте и впав в глубокую задумчивость. Стало тихо. Потом заговорила незнакомым голосом одна из молодух. Дануха не видела кто. Она стояла к ним спиной, но почему-то сразу подумала, что это Молчалка, так как до этого времени голоса её не слышала.

— Кусок говна сушёного мы большухе в котёл закинули, за это и без обеда остались. И вовсе не Буря идею подала, а я. Правда закидывала она. И не просто так из баловства, а за дело.

И тут Дануха почему-то пожалела девок. Подумала, что зря, наверное, наорала. Сорвалась. И Елейки не надо было рассказывать про Зорьку. Ох, не надо было. Потом заговорила Неважна, притом почти шёпотом:

— Елей, а Зорька твоя подруга была?

— Лучшая, Неважна, — ответила грустно Елейка, — лучше не бывает.

— А как же она… может силой?

— Не знаю сестра. Пока сама не увижу, не поверю.

— Проститя мяня сястрёнки, — проговорила неожиданно устало и как-то по-старчески Дануха, — чё т накопилося. Сорвалася. И вы не бабняк, и я уж не большуха. Ты прости мяня Неважночка. Не знашь ты рячных нравов и не нать тябе знать. И ты Елейка прости. Не нать было тябе говорить про Зорьку. Сама верить не хочу. Не така наша Зорька. Не могла она. И вы девки простите, — обратилась она уже к новеньким оборачиваясь. — будьте как дома. Да почему как? Дома мы вам выстроим, да сястрёнки?

— Конечно, — еле слышно поддержала её чуть не плачущая, растроганная Неважна, выглядывая из-за плечика Елейки.

— К нам просто так никто не попадат. Значит и вас к нам Троица послала. Не будет у нас больше бабняцкой жизни. Надо новую строить без баб и большух. Надо.

Она помолчала, продолжая одна стоять из всех. Потом так же молча оделась и ушла.

Молодух поселили в Данавенском шатре. Одели, хоть и не по размеру, а чуть просторней, но за то тепло и добротно. Кормили сытно, даже закармливали. Дануха, всех троих пристроила к себе на кухню в помощницы. Принеси, отнеси, помой, почисти и так далее. Все постепенно начали к ним привыкать, как не с того ни с сего, где-то за два дня до появления в лагере Данавы, они сбежали. Все трое. Притом, прихватив с собой изрядное количество продуктов из кладовой. Голубава с Елейкой хотели было по следам догнать, на что Дануха только облегчённо улыбнулась и сказала:

— Да, Хуй сыми, дурами, сами под Чярту подлезли. Как припёрлись, так упёрлись. С них всё равно ни хуя б толку не было. В башках ветер любы здравы мыслишки напрочь выдуват.

— А если поймают их, и они на нас наведут? — не успокаивалась Голубава.

— Ну и чё? — тут же возразила Дануха, — поймашь ты их, чё дале? Убьёшь? Вона к тому дереву привяжешь? Или уговорами уговаривать будешь остаться?

На что Голубава призадумалась и отказалась от своей идеи. Действительно. Сёстрами ихними они так и не стали, пленницами не были. Они просто жили у них на правах гостей. Ну, погостили и дальше подались. Да, и действительно, маньяк с ними, пусть бегут.

Через пару дней заявился Данава, да опять не один, а со своим «братом», таким же «колдунком», как и он, по кличке Батра. Откуда «колдунки» себе такие заковыристые клички брали и что они значили, Троица их знает. Он оказался тем самым Масаковским родовым колдуном, о котором Данава рассказывал ещё прошлой зимой. Делать ему одному в лесу стало нечего. Лесановский его сосед, с кем он последнее время жил, помер, а сами леса Лесановские арья вырубать стали под корень. Только не понятно, что задумали. Толи просто лес заготавливают, толи решили что-то строить, на заброшенных землях. Дануха всё это выслушала и вдруг смачно сплюнула:

— Тфу, дуры.

Колдуны непонимающе переглянулись, но Дануха ничего им объяснять не стала. Объяснила Елейка:

— Мы тут давеча трёх девок Лесановских нашли. С того света выковыряли. Вылечили, одели, обогрели, жить с нами разрешили, а они сбежали. И похоже опять в свои Лесановские леса, откуда их уже вылавливали.

В рассказах — пересказах наступила тишина, которую как всегда прервала Неважна:

— Спасать их надо опять, — проговорила она, сидя с напряжённым лицом, с закрытыми глазами.

— Да пропади они пропадом, эт три дуры малолетни, — как-то обеспокоенно и тихо затараторила Дануха, чувствуя в интонации Неважны определённую уверенность к решительным действиям.

— Какие бы не были, но мне за них больно, — проговорила Неважна, открывая глаза, полные слёз.

Тут Неважна резко соскочила, утёрла слёзы и настойчиво заявила Данухе, не спрашивая разрешения, а ставя её перед фактом:

— Я пойду выручать. Я знаю где они.

Дануха хотела было что-то возразить и уже рот раскрыла, но её опередила Голубава:

— Я пойду с ней, — сказала она так же твёрдо, поднимаясь со скамьи.

— И я с вами, — тут же соскочила Елейка.

Вот тут Дануху прорвало:

— А ты куды? Пизда хрома. Сядь. Жопу прижми. Ты уже наскакалася и набегалася. Пока ногу не залечишь, носу с поселения не сунешь.