Ирина Гуро - Ранний свет зимою

• Название: Ранний свет зимою
• Автор: Ирина Гуро
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

В апрельскую ночь 1906 года из арестного дома в Москве бежали тринадцать политических. Среди них был бывший руководитель забайкальских искровцев. Еще многие годы он будет скрываться от царских ищеек, жить по чужим паспортам.

События в книге «Ранний свет зимою» (прежнее ее название — «Путь сибирский дальний») предшествуют всему этому. Книга рассказывает о времени, когда борьба только начиналась. Это повесть о том, как рабочие Сибири готовились к вооруженному выступлению, о юности и опасной подпольной работе одного из старейших деятелей большевистской партии — Емельяна Ярославского.

---

«Ты что, паря, на людей кидаешься?» — угрюмо спросил Ендаков, отворачиваясь от Кости.

«А ты чего человека обижаешь? Ну, чего?» — Костя еще не остыл, ему хотелось проучить Фому.

«Нашел тоже человека… Он некрещеный даже!» — уже миролюбиво бросил Фома, идя на свое место.

«А ты что, в купели ума набрался?» — ядовито спросил подошедший Бочаров.

Кругом засмеялись.

«Ну, обрадовались, зубоскалы!» — проворчал Фома и сам уже не рад был, что связался.

А Костя с тех пор стал приглядываться к Цырену. Работал он легко и как-то разумно, без суеты. Не ругался. И старшего всегда вперед себя пропускал. Видно, сызмальства к этому был приучен. И вот ведь как он гордо себя повел с Ендаковым! А ему, Косте, всегда оказывает уважение. В чем тут дело?

Как-то Фоменко спросил об этом Намсараева. Тот ответил:

— У нас говорят: перед гордым держи голову высоко, перед скромным склоняй ее до земли.

Вот как!.. Костя заинтересованно посмотрел на Цырена. У бурята в запасе было множество таких присказок и пословиц. В них звучала мудрость степного народа, незнакомого, удивительного по своим обычаям и быту.

«Вот какие разные народы живут у нас на забайкальской земле! — раздумывал Костя. — Должны мы о них подумать или нет?»

Он решил спросить у товарищей, как с такими народами быть. Вот буряты, к примеру: живут рядом, работаем вместе, ну, а как насчет социализма? Это, значит, врозь?

Сначала спросил у Гонцова. Тот ответил:

«Зачем врозь? Они пойдут вместе с нами к социализму».

«Как же так? — удивился Костя. — Социализм, я понимаю, может быть там, где индустрия, пролетариат… Вот у нас. А какая же у бурят индустрия? Хвосты верблюдам крутить?»

«А мы на что, по-твоему? Подопрем, поможем…»

«Как же помочь? Интерес-то у бурят какой? Не тот, что наш?» — допытывался Костя.

Тут уж пришлось вмешаться Минею.

«Интересы у них разные, — разъяснял он Косте. — Нойоны, знать, родовые начальники — первые помощники самодержавия. Их цель — ясак[15] выколачивать, семь шкур с бедняка бурята драть. И между собой они, «белый царь» и богатеи буряты, всегда отлично договорятся. Царское правительство и опирается на эту верхушку, нет-нет да и обласкает верноподданных. Ну, а у бедняка бурята свой интерес: царя долой, а с ним и нойонов. Землю же и пастбища — труженикам!»

Костя все понял. При первой же встрече с Цыреном спросил:

«Ты что делал раньше… ну, до того, как на дорогу работать пошел?»

«Дома жил», — удивленно ответил Цырен.

«Знаю, что дома… А занимался чем?»

«А… Ну, стадо гонял».

«Чье стадо? Свое?»

Цырен засмеялся:

«Какое у бедного бурята стадо! Скот у богатого… Благодари доброго духа, что в пастухи взяли!»

«Ну вот. Значит тебе нет никакого интереса в одну дудку с богатеями дудеть или там… с этими… нойонами!»

Цырен удивился еще больше: от него до нойона было, как до звезды на небе!

Костя сказал Алексею, что хочет просветить Намсараева, рассказать ему кое-что. Алексей согласился.

Бурят работал хорошо, аккуратно. Дорога нуждалась в кочегарах. Взяли из паровозных обтирщиков и Цырена. А Митя устроил так, что Цырен попал в ту самую паровозную бригаду, что и Костя.

…Состав шел под уклон. Пологие холмы с мягкими линиями склонов словно плыли навстречу. Низко над сопкой повис молодой желтоватый месяц, похожий на медный рожок стрелочника. Белые огни калильно-керосиновых станционных фонарей вынырнули уже совсем близко из тумана. Вокруг них мотыльками кружились снежинки.

«Под-хо-жу!» — подал голос Костя тремя гудками — одним длинным, двумя короткими.

Семен Лукич проснулся, проверил давление пара, взглянул на водомерное стекло, зевнул:

— Ну отдыхай, Константин, я поведу. На станции начальство зайти может.

Но начальство спало, и интерес к прибывшим, помимо дежурного, вручившего жезл, проявил только путевой рабочий Левон Левоныч.

Фоменко встретился с Левоном Левонычем на путях, передал пачку литературы и коротко сообщил:

— На постройке моста через Енисей бастуют: рабочие, требуют повышения заработной платы. На других дорогах у рабочих отбирают провизионки. На нашей Забайкалке, говорят, тоже отберут. Если так, будем бастовать!

И Левон Левоныч быстренько рассказал:

— Ребята литературу читают и еще просят. Миней был у нас недавно, все хорошо разъяснил. Теперь многие интересуются политикой. И еще один вопрос. Ребята спрашивают что за две буквы стоят сверху на книжках: «Ч. К.»? Что это значит?

Костя оглянулся, шепнул в самое ухо товарища:

— А значит это — Читинский комитет…

Левон Левоныч прячет пачку под полушубок и скрывается в темноте.

Семен Лукич дает сигнал отправления, а Костя все еще висит на железной лестничке, глубоко вдыхая морозный воздух.

Семен Лукич, равнодушно позевывая, говорит Косте:

— Иди становись! Я вздремну.

Костя снова на правом крыле. И снова смотрит то назад, где дружелюбно моргает ему огоньками фонарей подрагивающий на стрелках состав, то вперед, на рельсы, освещаемые сильным паровозным фонарем. Месяц зашел за облака, кругом темнота, и единственный свет, пронизывающий тьму, — это свет Костиного паровоза.

Когда Фоменко вернулся из поездки, мастерские бурлили, как Байкал в ноябре. Пришел приказ: сезонных билетов рабочим не выдавать, старые аннулировать.

— Бросай работу! — прокатилось по дороге.

В вагонном цехе рабочие сгрудились вокруг Ивана Ивановича Бочарова. Свертывая цигарку, он неторопливо рассказывал:

— Было это, значит, на Московско-Рязанской в 1893 году, аккурат в эту же пору. Бросили мы, значит, работу, сидим, ждем. Является к нам инженер. «Вы, говорит, сучьи дети, такие-сякие, против отечества выступаете, поскольку железная дорога не одному какому-нибудь фабриканту принадлежит, Иванову там или Сидорову, а России!» Тут подымается — был у нас такой — столяр первой статьи Лев Дмитрич. Он, прямо скажем, и был форменный лев: его все начальство боялось. «Мы, господин инженер, не против отечества, а супротив того порядку, что в нем завели без нашего согласия! — говорит Лев Дмитрич. — А если господин инженер так о государственной дороге печется, так зачем он, позвольте спросить, трухлявые шпалы от подрядчика за хорошие принял?» Ну, тут ребята зашумели: «Как — зачем? Затем, что куш получил!..»

Молодой слесарек, что сидел подле Ивана Ивановича и глядел ему в рот, восхищенно воскликнул:

— Ну точь-в-точь как у нас!

— Похоже, — согласился Бочаров. — Когда туннельные работы сдавали, так наши инженеры тоже руки нагрели. Это факт!

— А Гулевич схлестнулся с подрядчиком — гляди, какой дом себе отгрохал! — напомнил кто-то из рабочих.

— Дом хороший, — подтвердил Иван Иванович. — А главное, дешево обошелся. Почему? Да потому, что строили рабочие того же подрядчика. Вот и получается круговорот…

— Да неужто нельзя их за ушко да на солнышко? — возмущался слесарек.

— Все можно, милый! — пояснил Бочаров. — Да что толку? Одного скинешь, другой сыщется. В лоб надо бить, противу всего режиму вставать…

В механическом у дверей дежурили рабочие, пускали в цех только своих. Между станками люди стояли тесно, как в церкви на пасху.

Гулко под высокими сводами раздавались слова оратора:

— Я хочу сказать, товарищи, насчет провизионок. Распоряжение администрации упразднить бесплатный проезд рабочим все равно что серпом нас подрезает. И скажу я: не только по карману оно нас бьет, нет! По нашему рабочему самолюбию! Кто на своих плечах дорогу поднял? Кто ей жизнь дал? Наши руки!

— Правильно, Гонцов! Нашим потом дорога строилась! — зашумела толпа.

— Великое это дело — наша родная Забайкалка! — продолжал Гонцов. — Не потому великое, что миллионы кубических саженей земли мы подняли, десятки миллионов шпал уложили, на тысячи верст рельсы протянули да построили невесть сколько разных сооружений! Великое потому, что дорога собрала в одно место, сплотила тысячи рабочих. Вот оно как дело-то оборачивается: правительство тянет жадную лапу к Китаю, а в то же время боится, что японец урвет лакомый кусок! Строил царь себе дорогу, чтобы легче забросить сети на Восток! А на дороге тем часом собралась и окрепла пролетарская рать, силу накопила, чтобы идти в бой с царизмом. Нам, рабочим, без интересу другие народы обижать, мы прибылей на чужой земле не ищем. Царь думает: «Это моя дорога! Я в нее семьдесят шесть миллионов рублей ухлопал!» А мы знаем: наша она, нами построена, как все на свете! Довольно нам баки забивали: вы, дескать, русские рабочие, темные, вы, дескать, пассивные! Куда вам до Европы. А мы таких уговаривателей да по шее! Пусть знают, какие мы пассивные!

Кругом захохотали.

— Давай, Гонцов! Вот язык! Так и чешет! — раздавались голоса.