Владислав Чупрасов - Юное небо

• Название: Юное небо
• Автор: Владислав Чупрасов
• Жанр: Научная Фантастика

---

Чупрасов Владислав Юное небо

А если у них истребителей много,
Пусть пишут в хранители нас.

(с) В. Высоцкий

Я впервые пожалел о том, что родился в Петербурге. До сего дня непоколебимый авторитет петровского города возвышался надо мной вечно любимым и грозным наставником. И вот он разлетался в кровавые ошметки у меня на глазах.

Вот канонадой грянуло стекло, осколок долетел и черкнул меня по скуле. Я вздрогнул и решительно зацепил пальцем спусковой крючок отцовского «смит-вессона».

* * *

Я был уверен, что вряд ли проснусь. Но нет, проснулся, поднялся и пошел куда-то со всеми. В голове мягко гудел туман, отчего шорох одежды и шагов тех, кто шел рядом со мной, был практически неслышен. Я споткнулся и налетел на идущего впереди блондина. Он вяло и безэмоционально огрызнулся, и я понял, что ему нет до меня никакого дела, как, впрочем, и наоборот.

Жидкая процессия добрела до парадного крыльца, тяжелые двери красного дерева распахнулись, все замерли. Но все приглашающее безмолвствовало, и первым вошел блондин, на которого я наткнулся, когда чуть было не упал. Следом за ним я, со мной еще двое.

За нами потянулись остальные. Какой-то юноша идти практически не мог, он брел последним, болезненно хмурясь и смыкая бледные ресницы.

Мы прошли по коридору под немым надзором, вошли в большой светлый зал. Огромные окна, которые не было видно с улицы, заливали помещение желтоватым воздухом, похожим на густую карамель.

Перед нами выступал высокий мужчина, похожий на моего учителя словесности. Это сходство оказалось неслучайным, нам объяснили, что здесь мы будем учиться.

Я учиться не хотел. Я и так едва не поступил в университет.

Нас попросили представиться. Подняться на ноги, назвать свое имя — и пару слов о себе. Я слышал смесь из знакомых и привычных имен — у меня были десятки друзей с такими же именами.

Новоиспеченные ученики поднимались, называли себя и затихали, смотря перед собой пустым взглядом. Дрожали опущенные плечи и губы. Это продолжалось недолго, ровно до того момента, как вставал следующий.

Я поднялся на ноги.

— Михаил Галахов. Мои предки получили наследственное дворянство…

Предки Миши получили наследственное дворянство лично из рук Петра I, как первые коренные жители Санкт-Петербурга. Александр Галахов служил в Семеновском полку, где снискал славу балагура и забияки, но отчаянного и храброго воина, не жалеющего живота своего за императора.

В битве при Фрауштадте был тяжело ранен, едва выходили — тогда-то он и получил личное дворянство. А спустя год сплясал на своей свадьбе с сиделкой из медицинских, которая больно уж усердно его выхаживала во время ранения.

Следующее столетие тоже вышло для Галаховых урожайным на героев. Илья Галахов участвовал в подавлении восстания на Сенатской площади, а его сын Андрей побывал на всех русско-турецких войнах, во время которых был жив. Он водил дружбу со Скобелевым и даже прошелся с ним по Стамбулу, так же отчаянно сквернословя.

Отец Михаила собирался было погибнуть на броненосце «Полтава», но в последний момент какой-то штабной дуралей спутал все бумаги, и Константин Галахов оказался на «Севастополе». Так и выжил, да с моря, в разыгравшуюся русскую революцию не вернулся.

Антонина Галахова с сыном и выводком слуг остались на попечении государства, спустя двенадцать лет переставшего существовать.

И вот, у них пришли отнимать дом. Питер полыхал огнями революции. Мать вытащили на улицу, как была, в легком ночном платье, бросили на дорожный булыжник, щедро смоченный не то кровью, не то вином из погребов, дернули за волосы. Около получаса назад она вложила в руку Михаила отцовский «смит-вессон» и поцеловала сына в лоб. На его коже все еще горел след поцелуя, когда он наблюдал в окно нетривиальную казнь своей матери. Затем окно вдребезги разлетелось, разбегаясь от приклада красноармейца. Тогда Миша решился. Не давая себе передумать, приставил револьвер к виску и выстрелил.

Жалеть было не о чем.

Отпаивали меня чаем. Пока я трогал шрам на виске, скрытый отросшей челкой, продолжали представляться другие.

От чая пахло вишней, я чувствовал этот запах, мечущийся над белой чашкой, но стоило сунуть туда нос, как он тут же пропадал. В общем, это был самый обычный черный чай, а запах, возможно, и вообще был посторонний.

Я догадывался о том, что видит каждый, после того, как назовет свое имя. Да нет же, я точно знал, кто меня окружает и почему он здесь.

Александр Годенгельм. Без пяти (а теперь без вечности) минут барон. Отказался выйти из горящего поместья, где и остался с младшей сестрой на руках. Красноармейцы этого от него и ожидали.

Сергей Грегорович, тот самый блондин. Пустил себе пулю в висок из однозарядного револьвера, когда ждал с семьей расстрела.

Осип Хилков, князь. Бросился в приусадебный пруд, едва узнав, что царь отрекся. Пруд оказался слишком мелок, и смерть наступила от встречи черепа с фигурными изразцами на дне.

Анатоль Броневской, тот, что брел позади всех, устало волоча ноги. Пытаясь дезертировать с фронта, прострелил себе обе ноги. Умер от гангрены, хотя конечности успели ампутировать.

И так далее, и тому подобное.

Чаем отпаивали не только меня. Знакомство, можно сказать, состоялось.

Они стояли в светлом помещении, держа в руках по свечке.

Топтались, негромко переговариваясь. Вот так вот и стояли минут двадцать по вечерам, разговаривая ни о чем, и не зная даже, зачем они все это делают.

— Кем бы ты стал, если бы не… — поинтересовался негромко Осип, но произнести слово на «р» не смог.

— Если бы не революция? — задумчиво переспросил Сергей, не стесняясь своего громкого голоса и того, что на него все обернулись.

— Я бы стал хирургом. И вдруг, решив, что его не поймут, добавил:

— Ну, людей резать. Осип недовольно поморщился, и свеча в его руке капнула воском.

— А я вот — наоборот.

— Что, зашивать? — Сергей хохотнул гортанно и глухо, полностью оправдав свое прозвище «Мотор».

Они с Осипом друг друга невзлюбили сразу: слишком уж были разными. Громоподобный, уверенный в себе минчанин Сергей Грегорович, и мягкий, добрый и будто перед всеми виноватый Осип Хилков. Мне они оба стали дороги за это время, каждый по-своему. Теперь без громких шуток и кротких укоряющих взглядов мне становилось не по себе.

— Нет, Сережа, — спокойно ответил Осип, — ветеринаром, — и отошел.

— Добро! — крикнул Сергей, решительно оставляя за собой последнее слово.

Свеча подтекала, оставляя у меня на руках едва теплые жирные пятна. Я их и не чувствовал.

— А ты кем бы стал? — тихо и как будто равнодушно произнес над моим ухом Годенгельм, Саша, совершенно удивительный финн, из того типа хладнокровных людей, что похожи на паровоз: долго разгоняются, но потом останавливаются с трудом.

Я вздрогнул от его голоса. Я даже не замечал его рядом с собой. Это была еще одна удивительная способность удивительного Александра Годенгельма.

Я надолго призадумался. И правда, кем бы я стал, если бы не? Опорой матери, которой уже нет? Слугой царю, которого свергли, отцом солдатам, которые крушили мой любимый Петербург?

Я еще немного помялся и решился. Саша не будет смеяться, он, наверное, забудет через час.

— Культура Северного Возрождения, — пробормотал я смущенно. Это от матери я не скрывал, что, если бы не война, умчался бы в Центральную Европу учиться. А здесь нужно было быть осторожнее. Годенгельм пожал плечами и тут же кивнул.

— А я бы на рояли играл. И детей учил. Бесплатно.

И тут же потерял ко мне интерес. Тут я понял, что весь этот разговор был затеян только ради этой рубленной фразы. Саша должен был кому-то это сказать, и выбрал почему-то именно меня.

Да я и не был против.

Время обучения затягивалось. Мы потеряли счет часам, дням, может, даже и годам. Спать не хотелось, но мы приходили и все же ложились. Я весьма уныло наблюдал за тем, как бреются, глядя в зеркала, Сергей и Анатоль. Они смотрели на нас в ответ и ухмылялись.

И всякий свет учения просто обязан был закончиться пропастью выпускного задания.

Нас окружили наставники. Заговорил главный. У него были невыразительное, просветленное и будто бумажное лицо и совершенно тусклый, лишенный интонаций, голос. Слушать его было бесконечно скучно.

А говорил наставник о долге, ошибках, вине перед людьми, которых мы покинули, о несовершенных поступках и подвигах. Сергей Грегорович зевнул до щелчка челюстей. Я неодобрительно на него покосился, тот только ухмыльнулся в ответ. Я пожал плечами и снова попытался вслушаться в поток сознания наставника. Это, кажется, ни у кого еще не получилось. Слова ускользали через уши, лениво ложась на пол пыльной пленкой.