Владислав Чупрасов - Холодные и мертвые (сборник рассказов)

• Название: Холодные и мертвые (сборник рассказов)
• Автор: Владислав Чупрасов
• Жанр: Научная Фантастика

На острове царит вечная зима. Патрульные вынуждены действовать в связке с бензомастерами — таинственными существами, подающими тепло в специальные костюмы людей. Бензомастера — не люди, хоть и помогают бороться с Серыми. Серые — тоже не люди. Но есть огромная разница между тем, быть не человеком или быть нелюдью.

---

Черт возьми, почему это, интересно, Ганс не выдал им памятку «Как ловить Серых для чайников» — желательно, с исторической справкой.

Ну, чтобы узнать, сколько народу полегло, когда ловили тот подопытный экземпляр. Ганса бы сюда. Гуде обернулся на него, поймал полный раздражения взгляд и улыбнулся. По его лицу бродили длинные тени — как будто-то где-то впереди трепетали сотни зажженных свечей. Мелкие огоньки уже бродили в сером буране. Курт изобразил недоумение на лице, как бы спрашивая: какого дьявола вообще? Ты же умный человек, зачем ты идешь туда? Правда, этот вопрос он мог задать и самому себе. Гуде отстал от брата на несколько шагов, его бензомастер переместился чуть в сторону.

— Ты чего? Курт развел руками, зацепился за провода и отмахнулся от недовольно заворчавшего Эфа.

— Это же бред. Мы тут помрем для того, чтобы поймать этого Серого. А для чего? Правильно, для науки! Ты хочешь сдохнуть во имя науки? Я вот нет. После этого пассажа у него немедленно заболело горло. Курт поспешно захлопнул рот и задышал через нос, выжидательно глядя на Гуде. Тот смотрел в ответ странно и молчал. Наконец он отрывисто покачал головой и выдохнул облачко теплого пара.

— Мы-то не помрем уж точно, — начал он, но договорить не успел. Или он еще говорил, а Курт уже не слышал: его вдруг сшибли с ног.

Сильный удар о снег вышиб из легких весь воздух. В голове зазвенело, по глазам плеснуло мутной пеленой. Комбинезон стремительно холодел, провода безжизненными змейками лежали рядом. Курт попытался встать, но не смог — его как будто кто-то прижимал к земле. Пронзительно скрипели ледяные наросты на капюшоне. Курт выругался и снова попытался встать. Медленно, как будто ломая лед, разогнулся и сел. Вокруг мелькали темные, будто слепленные из грязного снега, фигуры. Одна пронеслась так близко от лица Курта, что у него немедленно заболели щеки и нос. Обморозил все к черту. Воздух и снег вокруг были желтыми, настолько неестественного цвета, будто кто-то разлил разбавленную акварель. Такой свет исходил от старых ламп, которые начали использовать, когда подохли последние батарейки в фонариках. Потом кончился и керосин. Эфа поблизости не было, и Курт чувствовал, как его схватывает холодом. Гуде и Альрик стояли плечом к плечу, почти вплотную перед ними — трое бензомастеров, стоящих кольцом. Между ними — остальные кружили вокруг, медленно приближаясь к Курту — метался один Серый. Лицо Курта онемело, ресницы склеились и практически не разлеплялись. Все, что можно было рассмотреть — это темное пятно на фоне психически-неадекватной желтизны. Конец мне, решил Курт, решительно проклял Ганса и Эфа, почему-то решившего, что выполнять задание первого для него важнее, чем спасти жизнь другу, и потерял сознание. Было бы у него все нормально — ни за что бы не назвал бензомастера другом. А так мысль опередила сознание.

Желтоватый свет пробивался сквозь открытые окна. В лицо светила голая потолочная лампочка. Если дело было не в морге, то он — принц Датский. Хотя откуда в морге окна? Он все-таки принц Датский. Рядом настойчиво шуршали голоса. Кто-то убеждал кого-то, что это шарлатанство и от смерти не спасает пластырь, а кто-то другой говорил кому-то, что двоих это шарлатанство уже спасло, спасет и третьего. Очень хотелось, чтобы оба они заткнулись и вышли уже куда-нибудь, дав помереть спокойно. Но у голосов было свое мнение на этот счет. То есть плевать они хотели на желания одного, отдельно взятого индивидуума. Кто-то сказал кому-то, что кто-то будет не очень рад, если с ним так поступят. Кто-то ответил, что кто-то будет не очень рад, если умрет. Тот кто-то, кому в лицо светила голая лампочка, очень хотел умереть и не понимал, почему все еще никак не получалось. Дышать тоже не выходило. Нос как будто зажали, глаза безумно чесались, хоть и не открывались, губы и рот пересохли — все было до того плохо, что умереть прямо сейчас было бы, пожалуй, лучшим выходом из ситуации. В губы уткнулась холодная ложка, с которой по губам тут же потекло что-то склизкое, соскользнувшее на подбородок. Насколько мерзкое и неприятное, что рот открылся сам собой. Желе потекло по языку, смачивая, протолкнулось в горло. На мгновение в голове появился образ зеленого лизуна из команды охотников за привидениями, потом стало страшно, что именно эта дрянь может сейчас лезть в его пищевод, потом вдруг голова прочистилась — и Курт оглушительно чихнул. Если не считать соплей, слюней и мерзкого желе, разлетевшихся в разные стороны, а также разрывающей боли в висках и переносице — все закончилось довольно неплохо. Только Ойген, нависший над ним, так, видимо, не считал.

— Твою мать! — вот что он сказал, вытирая лицо. А нехрен наклоняться над умирающими и кормить их всякой дрянью. К черту все, я ухожу, в очередной раз решил Курт, повернулся на бок и натянул одеяло на голову, которым был укрыт. У него болела голова, болело горло, да и голоса наверняка практически не было. Да он, мать вашу, самым банальным образом болел! Только этого-то ему и не хватало. Ойген толкнул его в плечо.

— Только попробуй изгваздать соплями мое любимое одеяло. Кто-то третий, так и оставшийся неизвестным, смеялся так, что чуть не пролил свой чай.

Этот адский гогот преследовал Курта во сне. Смех ввинчивался в ухо и навылет пробивал мозг. Саднила переносица, в глазах лежало по мешку песка, кожа на лице будто бы высохла. Какое существо может издавать такой невыносимый звук? Может, Ганс? Но тот последний раз смеялся, кажется, еще в средней школе. Тогда Эф, черт бы его побрал? Курт с трудом разлепил глаза, долго, почти слепо смотрел на полоток, на котором горела голая лампочка, дающая желтоватые отсветы на предметы, напоминая о чем-то нехорошем. Ойген занимался своими делами, какой-то помятый и обиженный на весь мир. Заметив, что Курт проснулся, он оторвался от перекладывания книг и подошел к кровати.

К своей единственной и любимой кровати, читалось на его выразительном лице, которую до Курта занимал Юстас, провалиться вам всем к дьяволу, ребята.

— Мне нужна вторая кровать, — проворчал он, наклоняясь, чтобы проверить температуру. Рука у него была неприятно холодная.

— Обратись к Гансу, — просипел Курт. Нос был заложен, а горло на каждый звук отзывалось режущей болью.

— Или дом побольше, — парировал Ойген.

— Или переезжай к нему.

— Ну да, — фыркнул медик и ушел на кухню. Курт перевернулся на бок, чувствуя, как болью сдавливает грудь.

Отдышался, хватая сухими губами воздух. Хотел было попросить воды, но крикнуть не получалось: не то что голос повысить, даже просто говорить нормально никак не выходило. На вырвавшийся сип Ойген никак не среагировал, может, не услышал, может, не посчитал нужным. Он гремел какими-то кастрюльками, бурлил чайник. Дышать было тяжело, даже ртом. По ощущениям, так у него были переломаны все ребра. Курт заглянул под одеяло, закатал футболку — любопытство было сильнее звона в ушах и мерзкого ощущения, как будто вся черепная коробка забита соплями — и приподнялся. Может быть, ребра у него и не были сломаны. Но через всю грудь тянулся широкий синяк, на боках переходящий в концентрированно-синий. Вот там-то болело больше всего.

— Что за… — прохрипел он, опуская футболку и осторожно трогая синяк сквозь ткань. Болело изрядно, вздохнуть полной грудью так и не вышло. Ойген появился с термокружкой, от которой шел пар. Потянув носом в надежде учуять, что там — суп или какой-то отвар, Курт чуть не захлебнулся. Мать-перемать.

— Воды бы, — очень-очень тихо сказал он. Ойген молча поставил кружку на стол и снова ушел на кухню. Курт подтянулся, сел, подложив под спину подушку. Слабость навалилась тут же, да такая, что захотелось уползти куда-нибудь и сдохнуть. Нет, пить все-таки хотелось больше. Ойген принес стакан с мерзко теплой водой, как будто начерпанной из болота. Но Курту было все равно, он попытался отнять у медика стакан, но быстро сдался, позволив ему себя напоить. Стало немного лучше, во всяком случае, наждак во рту чуть-чуть смягчился.

— Спасибо, — буркнул Курт. Ойген пожал плечами и поднес ему термокружку, в которой крутилось желто-зеленое варево. Точно из болота. Курт покрутил головой, показывая, что пить всякую бурду не согласен.

— Мемфис, — очень спокойно и негромко сказал Ойген, ставя кружку так, чтобы до нее, в случае чего, можно было дотянуться с кровати, — мне правда похрен, выпьешь ты это или нет. Даже если ты тут помрешь, ничего сильно не изменится. И ушел. Ушел, мать его за ногу, медик, блять. Курт бы, наверное, обиделся (или задумался, кто так подергал за нервы всегда дружелюбно-спокойного Ойгена), если бы ему не было так херово. Он снова лег на спину, осторожно перекатился на бок и подцепил плохо гнущимися пальцами термокружку. Снова поднялся и, держа кружку двумя руками, чтобы не расплескать, принялся медленно пить. Варево было не очень горячим — теплым — и очень приятно проходилось по воспаленному горлу. На языке и губах оставались песчинки и мелкие палочки, а вкус вообще не ощущался. После выпитого Курту действительно стало лучше. Он откинулся на подушку, полежал немного. Голова была чистая, в то время как в остальном теле чувствовалась мутная мерзкая слабость. Курт швырнул на пол термокружку. Она прогрохотала к шкафу и покатилась назад. Ойген выглянул из кухни.