Сара Маас - Двор Шипов и Роз

• Название: Двор Шипов и Роз
• Автор: Сара Маас
• Жанр: Фэнтези

Захватывающая, соблазнительная новая серия книг от автора бестселлеров New York Times Сары Дж. Маас, смесь «Красавицы и Чудовища» с магией фэйри.

Когда девятнадцатилетняя охотница Фейра убивает в лесу волка, мстить за него приходит чудовищное существо и, в обмен за отнятую жизнь, забирает её в опасные земли, полные магии, о которых она знает только из легенд. Фейра узнаёт, что её пленитель не животное, а Тамлин — один из смертельно опасных бессмертных фэйри, которые когда-то правили их миром.

Пока Фейра живёт в его поместье, её чувства к Тамлину переходят от ледяной вражды к огненной страсти, прожигающей любую ложь и предупреждения, которые ей твердили об опасном и прекрасном мире фэйри. Но древняя, ужасная тень витает над землями фэйри, и Фейра должна найти способ остановить её… или обречь на гибель Тамлина и его мир.

Идеально подходит для фанатов творчества Кристины Кашор и Джорджа Мартина, это первая книга сексуальной и остросюжетной новой серии, от которой невозможно оторваться!

---

Он остановился перед двустворчатыми деревянными дверями и легко улыбнулся мне, и этого было достаточно, чтобы я выпалила:

— Зачем делать что-то — что-то в этом роде?

Улыбка дрогнула.

— Прошло много времени с тех пор, как здесь был кто-то способный оценить все эти вещи. Мне нравится видеть, что они снова нужны.

Особенно, когда во всех остальных частях моей жизни столько смерти и крови.

Он распахнул двери галереи, и у меня перехватило дыхание.

Бледные деревянные полы мерцали в чистом ярком свете, льющемся из окон. В помещении было пусто, за исключением нескольких больших кресел и лавочек для просмотра… просмотра…

Я едва осознавала, что иду по длинной галерее и рассеянно прижимаю одну руку к шее, глядя на картины.

Так много, такие разные, но настолько гармонично организованы вместе… Столь разные взгляды, фрагменты и уголки мира. Пасторали, портреты, натюрморты… в каждой история и переживание, в каждой голос кричит, шепчет или воспевает о том моменте, том чувстве, каждая из них кричала сквозь время о том, что они были здесь, существовали. Некоторые из них были нарисованы так, как и я вижу, художники видели цвета и формы такими, как их видела и понимала я. О некоторых представленных цветах я не думала; это была словно дорога, позволяющая мне увидеть мир другими глазами — глазами того, кто рисовал их. Портал в разум существа, так непохожего на меня, и всё же… и всё же я смотрела на эти работы и понимала, чувствовала, мне было интересно.

— Я никогда не думал, — сказал Тамлин позади меня. — Что люди способны…

Он замолчал, когда я обернулась, моя рука от шеи спустилась к груди, где неистово билось моё сердце в радости, печали и подавляющем смирении — смирении перед этим великолепным искусством.

Он стоял у дверей, по-звериному склонив голову набок, слова всё ещё не сорвались с его языка.

Я вытерла мокрые щёки.

— Это…

Превосходно, чудесно, за пределами моих самых безумных грез. Я держала руку на сердце.

— Спасибо, — сказала я.

Это было всё, как я только могла показать ему, что эти картины — разрешение увидеть эту галерею — значат для меня.

— Приходи сюда, когда пожелаешь.

Я улыбнулась ему, едва способная вместить свет и яркость в моём сердце. Его ответная улыбка была осторожной, но сияющей, а затем он оставил меня одну любоваться галереей.

Я оставалась там часами — оставалась, пока не опьянела от искусства, пока не закружилась голова от голода и пока я не отправилась на поиски пищи.

После обеда, Элис показала мне пустую комнату на первом этаже, где был стол, заваленный холстами различных размеров, кистями, чьи деревянные ручки сверкали в идеальном солнечном свете, и красками — так много, очень много красок, помимо тех основных четырёх, на которые я надеялась, что у меня снова перехватило дыхание.

А когда Элис ушла и комната погрузилась в тишину и ожидание, когда комната осталась полностью в моём распоряжении…

Тогда я начала рисовать.

* * *

Шли недели, дни таяли один за другим. Я рисовала и рисовала, большинство работ были ужасными и никуда не годными.

Я никому не позволяла увидеть их, не обращая внимания на подстрекания Тамлина и усмешки Люсьена, видевшего перепачканную красками одежду. Мои работы не соответствовали пылающим в воображении образам и я не чувствовала удовлетворения. Зачастую я рисовала от рассвета до заката — иногда в той комнате, иногда в саду. Изредка я делала перерывы на исследования Весенних земель с Тамлином, исполняющим роль моего гида, и возвращалась обратно со свежими идеями, заставляющими меня выпрыгивать из постели на следующее утро и делать эскизы или небрежные зарисовки увиденных сцен или красок.

Но были дни, когда Тамлина вызывали разобраться с новыми угрозами на границах его территорий, и тогда, вплоть до его возвращения, меня не могло отвлечь даже рисование. Он возвращался весь в чужой крови — когда в звериной форме, когда как Высший Лорд. Он никогда не посвящал меня в детали, а я не осмеливалась о них спросить; его благополучного возвращения было достаточно.

Около самого поместья не было признаков таких существ как наги или Богги, но я всё равно старалась держаться подальше от западных лесов, хотя и довольно часто рисовала их по памяти. И хотя во снах меня продолжали преследовать смерти, которым я была очевидцем, смерти, которым я была виной, и та жуткая бледная девушка, рвущая меня клочьями — и мой взгляд никогда не мог спокойно скользнуть мимо тени — постепенно я перестала бояться. «Оставайся с Высшим Лордом. Ты будешь в безопасности». Так я и делала.

Весенний Двор — территория зелёных холмов, густых лесов и чистых, бездонных озёр. Магия не просто обитала на холмах и в лощинах — она росла здесь. Как ни пыталась я изобразить её на холсте, мне так ни разу и не удалось уловить её — уловить её чувство. Потому иногда я осмеливалась рисовать Высшего Лорда, который прогуливался вместе со мной в ленивые дни по его землям — Высшего Лорда, с кем я была рада поговорить или провести несколько часов в комфортном молчании.

Видимо, это была убаюкивающая магия, затуманившая мои мысли, и я не думала о своей семье, пока однажды утром не вышла за пределы живых изгородей в поисках нового места для рисования. Ветерок с юга растрепал мои волосы — свежий и тёплый. Сейчас в мире смертных только-только расцветает весна.

Моя семья — зачарованные, в безопасности, где о них заботятся — но они так и не представляют, где я. Мир смертных… он живёт дальше без меня, словно меня никогда не существовало. Шёпот ничтожной жизни — исчез, забыт всеми, кого я знала и о ком беспокоилась.

В тот день я не рисовала и не отправилась на прогулку с Тамлином. Вместо этого, я сидела перед пустым холстом, у меня в мыслях не было ни единой краски.

Никто не вспомнит о том, что я должна вернуться домой — я для них всё равно, что умерла. А Тамлин «позволил» мне забыть их. Может быть, краски оказались отвлечением — способом прекратить мои жалобы, способом для него избавиться от занозы в заднице в виде моих желаний увидеть семью. Или, может быть, краски отвлекли от всего происходящего с болезнью и Прифианом. Я перестала задавать вопросы, как и приказывал Суриэль — как глупый, бесполезный, покорный человек.

Пережить ужин было огромным усилием воли. Заметившие моё настроение Тамлин и Люсьен вели диалог между собой. От нарастающей ярости это не помогло, и когда я наелась досыта, я гордо вышла в залитый лунным светом сад и забылась в лабиринте живых изгородей и цветочных клумб.

Мне было не важно, куда я шла. Спустя некоторое время, я остановилась в саду роз. Лунный свет окрасил красные лепестки в глубокий пурпур, а белые розы сверкали бликами серебра.

— Мой отец вырастил этот сад для моей матери, — сказал Тамлин позади меня.

Я не стала к нему оборачиваться. Когда он остановился рядом со мной, я вогнала ногти в ладони.

— Это был соединяющий подарок.

Я уставилась на цветы, не видя больше ничего. Наверно цветы, которыми дома я разрисовала стол, уже стёрлись или облезли. Может даже Нэста сама счистила их.

Ногти больно впивались в кожу на ладонях. Обеспечил их Тамлин или нет, зачаровал их воспоминания или нет, но я… стёрта из их жизней. Забыта. Я позволила ему стереть меня. Он предложил мне краски, место и время для занятий; он показал мне пруды звёздного света; он спас мне жизнь словно какой-то смертоносный рыцарь из легенд, а я выпила всё это как волшебное вино. Я ничуть не лучше тех фанатичных Детей Благословенных.

В темноте его маска казалась бронзовой, а изумруды сверкали.

— Ты выглядишь… расстроенной.

Я подошла к ближайшему кусту роз и сорвала одну, в пальцы вонзились шипы. Я проигнорировала боль и стекающую тёплую кровь. У меня никогда не получалось достоверно нарисовать её — никогда не получалось изобразить так, как художники тех шедевров в галерее. Я никогда не смогу нарисовать маленький сад Элэйн у дома так, как помню его я, даже если моя семья меня не помнит.

Он не сделал мне замечания за то, что я сорвала одну из его родительских роз — родители, которых не было так же, как и моих, но которые наверняка любили друг друга и любили его больше, чем мои заботились обо мне. Семья, которая бы предложила занять его место, если бы кто-то пришёл забрать его.

Пальцы обжигало болью, но я не отпустила розу, когда заговорила:

— Я не знаю, почему мне так ужасно стыдно за то, что оставила их. Почему это кажется таким эгоистичным и страшным — рисовать. Я не должна — не должна себя так чувствовать, ведь так? Я знаю, что не должна, но ничего не могу с этим поделать, — роза вяло повисла в моих пальцах. — Все те годы, что я делала всё ради них… А они даже не попытались помешать тебе забрать меня, — вот где она, эта гигантская боль, разрывающая меня пополам, если думать об этом слишком долго. — Я не знаю, почему ожидала от них чего-то подобного — почему поверила в иллюзию Пуки в ту ночь. Я не знаю, почему продолжаю думать об этом. Или почему всё ещё беспокоюсь.