Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

• Название: Как ты ко мне добра…
• Автор: Алла Калинина
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-206-00063-9

Роман Аллы Калининой «Как ты ко мне добра…» посвящен жизни советской интеллигенции на протяжении четырех десятилетий — с сороковых годов до наших дней. В нем рассматриваются вопросы становления личности, героев объединяет напряженный нравственный поиск.

---

— А ты? — тихо спросила Лиза. — Ты совсем уже привыкла там? Все хорошо?

— Нет, Лиза, у меня, наоборот, все очень плохо, даже еще хуже, чем плохо. У меня настоящая беда, потому что дорогой мой шеф товарищ Синицын закрыл экспедицию, совсем. Ты понимаешь — он закончил, перебирается куда-то в Крым, будет изучать греческие поселения. У него какие-то планы с космической разведкой древностей с помощью спутников. А моя-то жизнь продолжается! Что я буду теперь делать — без работы? Ты и представить себе не можешь, чем была для меня эта работа, в ней был весь смысл моего пребывания там, я ею жила. А теперь? Для чего я нужна? Что мне там делать, да и какой им с меня толк? Я в обузу превращаюсь, ты понимаешь?

— Что за ерунда! Да какая еще обуза, ты что выдумала? Найдешь себе работу…

— Да не в этом дело, Лиза. Я не о способе зарабатывать деньги говорю, я о форме существования, о смысле своей жизни, я по призванию работала, понимаешь? А Нукус — это не Москва, там других археологов сейчас нет. Да и к кому пойдешь после Синицына? Я у него там, конечно, мелкая сошка была, но он-то гигант, и я с ним возносилась. А теперь все, конец, распустили нас…

— Что же теперь делать. Пойдешь в музей, к своему любимому Троицкому.

— Думаешь, это легко — на старости лет переучиваться, все начинать сначала? Обидно все это и страшно — ни профессии, ни родной земли под ногами. Начну вспоминать — вся обольюсь слезами, а подумать о возвращении — нет, это ведь одни мечты, поздно уже. И все равно иногда, знаешь, размечтаюсь — и начинает казаться, что даже этого хочется: попробовать все сначала, словно заново родиться… Люблю рубить сплеча, жечь корабли, переходить рубиконы и заниматься всякими такими делами. А что мне плохо — так что ж, сама себе выбирала такую судьбу.

— Но ведь можно ее и повернуть?

— Не получится. Знаешь, ехала сюда и всей душой надеялась уговорить Камала остаться, даже ссорилась с ним, а вот говорю сейчас с тобой и сама понимаю — ерунда все это, несерьезно. Да и сама я этого уже не хочу, поздно. Я уже далеко ушла вперед.

— А не назад ли, Ира?

— Нет, не назад. Я об этом много думала. Дело ведь не в месте, не в том, что республика — это не Москва, дело во мне самой. А я сама выросла, я отошла от вашего стереотипа, сделала самостоятельный шаг, у меня есть цель в жизни, была цель, но это все равно, потому что цель эта связана с судьбой республики, и сейчас на мне остался долг и желание этот долг выполнить. Этому я научилась у Камала, и это поднимает меня, делает мое существование осмысленным, высоким. Можешь ты сказать то же самое о себе? Да нет, Лиза, я тебя ни в чем не упрекаю, ты ничего такого и не можешь — здесь ты в толпе, ты как все, что от тебя зависит? А я уже хлебнула простора, воли! Понимаешь, при всем восточном женском бесправии, именно там, в маленькой республике, я — личность. А ведь ты меня взялась жалеть, я видела. Ведь жалела же, верно? Что живу в тмутаракани, что муж у меня узкоглазый, и ребенок не чета твоему, думала ведь так, правда? Ну что ты прячешь глаза? Ты на меня смотри. Это ведь все такая ерунда!

С банкета они выходили все вместе, не спеша, по ночному осеннему Арбату, сыро было, блестели огни, ветер задувал в спину, подгоняя шаг. Камал шутил, смеялся, гибко наклоняясь к невысокому Жене. И с удивлением слушала Лиза его точную, чистую горячую речь — об отступлении моря, о кораблях, застрявших в песках, и о древнем городе, найденном на морском дне под Усть-Уртом. Женя ежился, поднимая плечи: он был без шапки. И все перепуталось, перемешалось. О чем они говорили сейчас с Ирой, что их тревожило? Все пустяки. Мир такой прекрасный, стоит только чуть-чуть прищурить глаза, чуть-чуть убавить трезвости. Зачем же мучить себя неразрешимыми вопросами?

* * *

Зима в Нукусе выдалась ветреная, крутая, но весна, едва начавшись, разом перевернула песочные часы, время потекло уже другое, полное солнца, синевы, цветения. Цвела пустыня, цвели молодые, недавно посаженные в плоском городе деревья, хилые из-за солончаков, на деревьях вспархивали и щебетали птицы, сверкала мраморная крошка, которой начали облицовывать центр города.

В апреле Ира родила дочку и назвала ее Катей, Кутькой. Кутька получилась крупная, спокойная, толстая, и Ирина была счастлива, что теперь их будет две женщины в семье. Она вообще была счастлива, что-то переменилось в ней, все воспринималось и чувствовалось по-новому, радостно и просто.

Она шла по весенней улице, по солнечной стороне и катила перед собой коляску, в которой спала Кутька, рядом шагал веселый Ромка, вертя головой во все стороны, то отставая, то забегая вперед, а кругом шевелился город, жил своей жизнью: женщины в черных платках с яркими узорами и золотыми блестками входили и выходили из магазинов; мальчишки, отчаянно звеня, крутили педали велосипедов, машины проносились мимо, шли степенные старики в халатах, протрусил осел, запряженный в тележку, на которой сидела, болтая ногами, целая пестрая куча ребятишек, на углу у лотка стояла очередь за свежей рыбой. Ирина тоже на мгновение загорелась — купить рыбы, такая она была розовая, тяжелая, влажная, так жирно поблескивала в авоське у женщины, что отошла сейчас от лотка и держала покупку с напряжением в оттопыренной короткой руке, чтобы не запачкать ярко-синего цветастого платья. Но и терпения стоять в очереди не было, и Ирина, не замедлив шага, прошествовала мимо, подставляя лицо солнцу. И было ей так хорошо! Ей нравился этот город, он был теперь не только привычный, свой, он был красивый. И весна была такая яркая, горячая, сверкающая. И избыток свободы оттого, что больше нигде она не работала и ни к чему не была привязана, все то, что так пугало и угнетало ее еще недавно, — все это сейчас волновало и пьянило как вино. Этот город, Азия, солнце — все было как в волшебном сне, как в забытом кино про багдадского вора, которое она видела в детстве.

Она очнулась от своих мечтаний на углу, на центральной площади против памятника Ленину, и вдруг осознала свое лукавство. Нет, не случайно шла она по этой улице, не напрасно любила эту дорожку. Прямо у ее ног начинались широкие мраморные белые ступени, которые вели к парадному угловому входу музея. Усмехнувшись, она обогнула его и вкатила непослушную розовую коляску во двор, в широко открытые ворота, прошла под деревьями, мимо знакомого грузовика, который стоял сейчас сломанный, скособоченный, подпертый кирпичами, мимо лохматой неухоженной клумбы, на которой бушевало что-то розовое и лиловое, к низкой пристройке. Здесь она поставила коляску в тень, погрозила Ромке пальцем, чтобы смотрел за сестрой хорошенько, и, наклонив голову, вошла. Она протискивалась между ящиками и глиняными кувшинами, рулонами бумаги и какой-то огромной картиной, стоявшей вверх ногами и изображавшей летающих людей. Наконец она попала в комнату, заставленную столами, как заправская канцелярия, и в этой комнате сидел Троицкий, исхудавший, загорелый, и тонким голосом ругал трех молодых женщин, которые при этом смотрели на него с обожающими улыбками.

Обернувшись, он увидел Ирину, вскочил и пошел ей навстречу.

— Ну ладно, — сказал он женщинам, — это все потом, потом. Идите сейчас. — И снова повернулся к Ирине: — Я рад вас видеть. Какими вы судьбами, Ирина Алексеевна?

— Специально к вам, — сказала Ирина, сама себе удивляясь.

— Неужели решились?

Она пожала плечами.

— Пойдемте во двор, Глеб Владиславович, покажу вам свои вериги.

— Ах, знаю я, знаю, — он замахал руками. — Ну и что? Дети будут расти, а вы работать… Ну пойдемте, пойдемте посмотрим.

Во дворе стоял рев, Ромка изо всех сил тряс коляску. Ира взяла тяжелую Кутьку на руки, повернула дочь покрасневшим орущим лицом к Троицкому.

— Ну вот, — сказала она, улыбаясь и удивляясь все нараставшей в ней радости, такой странной и острой, что хотелось зареветь вместе с Кутькой, — ну вот такие мы и есть, хотите — берите, хотите — гоните.

— Чего он орет? — испуганно спросил Троицкий. — Может, его надо покормить?

— Не знаю, Глеб Владиславович, она сейчас перестанет, это девочка…

И Кутька послушно перестала, замолчала; привалившись к Ирине, водила черными любопытными глазами.

— Вот и прекрасно, — сказал Троицкий, — прямо не знаю, с чего начать. Вы когда могли бы приступить к работе?

* * *

Большие события в жизни иногда начинаются так незаметно! Через три месяца она уже работала, сначала на полставки, а потом и полный день. Все оказалось так просто. Она тащила детей переулками к дому свекрови, толкала калитку, проводила их по бетонной дорожке мимо роющихся в соломе важных индюков и пестрых кур, мимо желтых дынь, лежащих на земле; потом она поднималась на крыльцо, разувалась в полутемном прохладном коридоре, вводила детей в комнату, застеленную коврами.

— Пришли? — спрашивала свекровь. — Ну, иди, дочка, иди, не беспокойся…