Виктор Зиновьев - Нижний горизонт

• Название: Нижний горизонт
• Автор: Виктор Зиновьев
• Издательство: Дальневосточное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

Виктор Григорьевич Зиновьев родился в 1954 году. После окончания уральского государственного университета работал в районной газете Магаданской области, в настоящее время — корреспондент Магаданского областного радио. Автор двух книг — «Теплый ветер с сопок» (Магаданское книжное издательство, 1983 г.) и «Коляй — колымская душа» («Современник», 1986 г.). Участник VIII Всесоюзного совещания молодых писателей.

Герои Виктора Зиновьева — рабочие люди, преобразующие суровый Колымский край, каждый со своей судьбой.

---

Большую часть жизни ему приходилось жить одному. Врагов среди собратьев он не имел, потому что место для обитания всегда выбирал вдали от них, и никто не пытался занять его территорию. Ручей давал ему воду — она была невкусной, но зато не исчезала даже тогда, когда лес становился белым, а болото твердым. На берегу всегда лежали камешки, дающие приятную тяжесть желудку, и росли ягоды. Когда внизу начиналась суета и шум Бескрылых, глухарь бросал свое дерево и улетал подальше, где их звуки уже не грозили опасностью. Потом снова возвращался к ручью.

Так чередовались для него ночи, полные врагов, потому что в темноте он плохо видел, и дни, когда можно склевывать хвою и видеть опасность издалека.

Перемена в жизни глухаря наступила во время Поры. Снег становился в это время мокрым, зернистым, в нем плохо делать лунку, и на ночь он забивался в кусты. Но задолго до наступления света глухарь просыпался. Нет, теперь его будил не страх. Беспокойство зудело в его теле — оно билось, гудело где-то внутри под горлом, откликалось на полный острых звуков лес. Глухарь забывал об опасности — здесь же, возле места ночевки он взлетал на сук и начинал усмирять себя. Сначала он тер половинками клюва друг о друга, время от времени издавая звуки и прислушиваясь. Потом закидывал голову назад, изо всех сил напрягал горло, и вдруг все вокруг становилось расплывчатым — он уже ничего не видел и не слышал. Родившийся зов таким волнующим эхом отзывался в крови, что все тело начинало дрожать. Глухарь в беспамятстве крепче и крепче напрягал горло — снизу и до самого верху — пока силы не оставляли его. Тогда он отдыхал, внимательно вглядываясь в темноту. Из темноты всегда вылетала копалуха и садилась на соседнее дерево, выгибая шею. Иногда вдалеке начинал петь его собрат, и глухарю приходилось сильнее расправлять хвост и напрягать горло, чтобы копалуха пришла на его призыв. И она приходила — чтобы, дразня и маня рыжими перьями, увести за собой.

Так происходило всегда, когда лес наполнялся лужами и не надо было подходить к ручью. Но в последнюю Пору глухарь волновался меньше, и зов его не был самым громким, как в прежние времена. Наверное, поэтому копалуха долго не приходила на его призыв, а когда появилась, он утомился лететь за ней, лавируя между ветвями. Копалуха долго не садилась — то подпуская его, то почти исчезая из виду, а глухарь терпеливо летел позади, ибо это тоже было Законом. Потом она, удовлетворенная, — улетела, а глухарь, тоже успокоившись, вернулся на сбое дерево. До самого конца Поры он больше не пел.

Когда деревья вновь стали голыми и вода в лесу за одну ночь затвердела, на глухаря вдруг снова нашло беспокойство. Неясное, расплывчатое воспоминание гоняло его с места на место, и он несколько раз порывался запеть. Он ничего не нашел, а запеть не смог, потому что кровь не разогрелась в его горле, и в конце концов успокоился. Снова началась его однообразная, одинокая жизнь. Сначала он кормился на лиственницах, где в это время закисла хвоя, а когда ударили морозы — как всегда, вернулся на сосну возле ручья. Хотелось ему есть — он ел, хотелось пить — слетал вниз. Этим он следовал Закону леса, а значит, предназначенному смыслу жизни.

Бескрылые нарушили его размеренное существование, они раскололи своим грохотом лес на две половины — одна, как обычно, защищала и прятала его, другая — выдавала даже на высоких сучьях, потому что эти Бескрылые сильно отличались от других, им подобных.

Впервые при встрече с этими Бескрылыми глухарь не рассчитал сил, и крылья вовремя не подняли его над лесом. Чтобы спастись, ему пришлось полететь навстречу страшным Бескрылым, и по его перьям било вскользь что-то тяжелое и непонятное. Но у него еще имелись силы выполнять Закон леса, и он спасся. Он не знал, что будет впереди в его жизни, но хорошо запомнил, что Бескрылые могут нападать, оставаясь далеко.

…Внизу дымящимися разводьями чернел ручей. Сделав широкий круг и никого не обнаружив, глухарь повис над сосной на берегу, часто замахал крыльями и сел на вершину. С недавних пор у ручья появилась непонятная полоса на снегу. Глухарь переступил несколько раз на корявой вершине, уложил плотнее крылья и стал зорко всматриваться вниз.

* * *

Игорь шел по лыжне, ритмично передвигая лыжи, и в нем кипела и пузырилась злость. Она была равнодушной и холодной, как нарзан в бутылке из холодильника. На дне ее болталось что-то темное — причина злости. Игорь не мог сказать точно, что это за причина, но ощущал ее надоедливую тяжесть. Чтобы темное исчезло, надо нащупать его — и Игорь принялся думать, почему он злится.

Сначала пришла догадка — промахнулся по глухарю, которого никогда в жизни больше, может быть, не увидит. Но тяжесть не исчезла, значит, не то. Холодно.

Тогда Борода, старый друг — он поругался с ним. Борода — тело жизни, живет прочно и надежно, а он — щупальце, извивающееся и безмозглое, которое постоянно натыкается, обжигается, но лезет наудачу вперед. Борода стал его учить: надо желать только того, что можешь, ведь смысл жизни — достигать, а не хотеть ради хотения. Он злится на него, потому что себя считает самым мудрым? Уже ближе к истине — тепло!

Или причина другая — персональное дело, вызов в гороно и итог: без права дальнейшего преподавания? Любовь, увы, разбита… Но что он мог поделать? Подняться против всех? Лет десять назад, быть может, энергии на это и хватило б.

Игорь шагал по лыжне, не останавливаясь, и рассуждал дальше: и все же, если размышлять здраво, так ли у него изломана судьба? Он — не гений, как и большинство людей, — зачем же ему страдать от непризнания, если признавать в нем, собственно, нечего? Ведь мог «непонятый и оскорбленный» пойти, к примеру, натаскивать за солидную мзду абитуриентов — где много народу, не пропадешь, — но поехал к Бороде. Тот халтуру презирает, и в письмах у него ни страданий, ни тумана — все по-деловому. После многолетнего молчания посетил друга детства, чтобы узнать, как жить? Интересно, долго он решал на своей Колыме, возвращаться или нет? — подумал вдруг Игорь. В Томске — томички, в Магадане — магаданки, а в Новой Ляле — «новые ляльки»? Вот тоже названьице… Нет, на это ему порыва не хватит. Любить со школы и разойтись, уйти потому, что она — будущая аспирантка, а он — лесоруб? Воля — даже противно, какая она у него сильная. Братишки-сестренки, семья без отца — все это понятно. Но заботясь о родственниках — о ней он подумал? Ведь он себе хлопот не захотел — за одну семью отвечать легче, чем за две, да еще за себя впридачу. Уж лучше жертвой стать, зато ни беспокойства, ни сомнений…

Танька, красивая, умная, вот кого жаль по-настоящему. До сих пор живет одна в институтском общежитии и с ним перестала здороваться. Ну, поехал бы он тогда к этому твердолобому сержанту — и что бы сказал? Бороде надо было наплевать на все и ринуться самому… Во что он превратился теперь? Всю жизнь боялся показаться смешным…

Люди, приезжающие в гостиницу, подумал Игорь, или ложатся спать, или сразу идут осматривать город. Борода будет действовать с наименьшими жертвами — он займет кровать, выспится, сходит на работу и только вечером пройдется по набережной. Тот же, который бросит все и помчится смотреть свет, — и устанет, и лишится места. И жаловаться не на кого — сам виноват! Улицы отныне для тебя не предмет любования, а убежище — как для глухаря небо, когда его вспугнешь. А ты слоняешься, роняя последние чемоданы, высматриваешь сочувствующую душу, теряя друзей…

Игорь вдруг пришел к выводу, что все его беды — от чрезмерной уязвимости, беззащитности. Потерял — значит не сумел сберечь. Или не захотел? Уметь — значит знать, а любовь только потому любовь, что она — в первый раз, ее не полагается знать. Значит, не захотел…

К тому же обронил где-то хороший нож. Глупо — всю жизнь хранил его в чемодане, мечтал попасть на настоящую охоту, а пошел и сразу же потерял. В самом деле, надо было подарить Бороде.

Игорю стало легко, потому что он перебрал все болезненные мысли, не боясь ни одной, и повыбрасывал их, как гнилые картофелины из ведра. Он катился теперь по лыжне свободно, как паровоз по рельсам. Когда носок левой лыжи сбивался и запарывался в снежную целину, нарушая ритм движения, он выравнивал шаг, уже не злясь и не досадуя.

Лыжню окружало множество деревьев, и в первый день Игорь внимательно рассматривал каждое. Но пожив в избушке неделю и увидев впервые в жизни глухаря, он перестал искать различия между деревьями, все они слились в одно понятие — лес, место обитания диковинной птицы. В лесу он начал часто думать о еде. Когда после целого дня беготни они топором вырубали изо льда реки бревно, потом тащили к избушке, в темноте пилили и кололи, растапливая печку под пустым котелком, — тогда поневоле думалось, как бы поддержать силы, чтобы и завтра доволочь бревно, согревающее ночью.