Пьер-Жан Беранже - Пьер-Жан Беранже. Песни. Огюст Барбье. Стихотворения. Пьер Дюпон. Песни

• Название: Пьер-Жан Беранже. Песни. Огюст Барбье. Стихотворения. Пьер Дюпон. Песни
• Автор: Пьер-Жан Беранже
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1975

В настоящем томе любители поэзии найдут избранные песни Беранже, знакомые каждому русскому читателю со школьной скамьи; они смогут составить себе более полное представление о поэзии Барбье, менее у нас известного, и о творчестве Дюпона, песни которого много лет не издавались во Франции и впервые представлены в столь значительном объеме на русском языке.

Составление, вступительная статья и примечания С. Брахмана.

---

Мельпомена

Перевод П. Антокольского

А. де Виньи

{177}

1

О муза милая, подруга Еврипида!
Как белая твоя осквернена хламида.
О жрица алтарей, как износила ты
Узорчатый наряд священной красоты!
Где медный блеск волос и важные котурны,
Где рокот струн твоих, торжественный и бурный,
Где складки плавные хитона твоего,
Где поступь важная, где блеск и торжество?
Где пламенный поток твоих рыданий, дева,
Божественная скорбь в гармонии напева?
Гречанка юная, мир обожал тебя.
Но, чистоту одежд невинных загубя,
Ты в непотребные закуталась лохмотья.
И рынок завладел твоей безгрешной плотью.
И дивные уста, что некогда могли
На музыку небес откликнуться с земли, —
Они открылись вновь в дыму ночных собраний
Для хохота блудниц и для кабацкой брани.

2

Погибла, кончилась античная краса!
Бесчестие, скосив угрюмые глаза,
Открыло балаган для ярмарочной черни.
Театром в наши дни зовут притон вечерний,
Где безнаказанно орудует порок,
Любому зрителю распутник даст урок.
И вот по вечерам на городских подмостках
Разврат кривляется в своих дешевых блестках.
Изображается безнравственный роман,
Гнилое общество без грима и румян.
Здесь уваженья нет ни к старикам, ни к женам.
Вы, сердцем чистые, вы в городе прожженном
Краснейте от стыда, не брезгуйте взглянуть
На бездну города сквозь дождевую муть,
Когда туман висит в свеченье тусклом газа.
Полюбопытствуйте, как действует зараза!
Вот потная толпа вливает свой поток
В битком набитый зал, где лампы — как желток,
И, не дыша, дрожа, под взрывы гоготанья
Сидит и слушает и одобряет втайне
Остроты палача и напряженно ждет,
Чтобы под занавес воздвигли эшафот.
Полюбопытствуйте, как под отцовским оком
Дочь нерасцветшая знакомится с пороком,
Как дама на софе показывает прыть,
Поднявши кринолин, чтоб ножку приоткрыть,
Как действует рука насильника, как просто
Сдается женщина на ложь и лесть прохвоста.
А жены, доглядев конец грязнейших дрязг,
Вздыхают и дрожат от жажды новых ласк
И покидают зал походкою тягучей,
Чтоб изменить мужьям, лишь подвернется случай.
Вот для чего чуму и все, что смрадно в ней,
Таит в нагих ветвях искусство наших дней.
Вот чем по вечерам его изнанка дышит,
Каким зловонием Париж полночный пышет.
Сухое дерево поднимет в синеву
Свою поблекшую и желтую листву.
И если тощий плод сорвется с гулких веток,
Как те, что падали в Гаморре напоследок,
Опадыш никому не сладок и не мил,
Он только прах сухой, он до рожденья сгнил.

3

Наверно, рифмачам бульварным невдомек,
Что пошлый балаган разрушить нравы смог.
Наверно, невдомек, что их чернила разом
Марают сердце нам и отравляют разум.
О, равнодушные, — у них и мысли нет,
Что мерзок гражданам безнравственный поэт.
Им слез не проливать, не ощутить презренья
К творенью своему, — бесчестному творенью.
Им не жалеть детей, которым до конца
Придется лишь краснеть при имени отца!
Нет! Их влечет барыш, их деньги будоражат,
И ослепляют взгляд, и губы грязью мажут.
Нет! Деньги, деньги — вот божок всевластный тот,
Который их привел на свалку нечистот,
Толкнул их в эту грязь и, похотью волнуя,
Велел им растоптать отца и мать родную.
Презренные! Пускай закон о них молчит,
Но честный человек их словом обличит.
Презренные! Они стараются искусно
Мечту бессмертную скрыть клеветою гнусной, —
Божественную речь и все, в чем есть душа,
Искусство мощное тираня и глуша,
Пустили по земле чудовище-калеку,
Четырехлапый бред, обломок человека, —
Он тянет жалкие культяпки напоказ,
Все язвы обнажив для любопытных глаз.

Смех Перевод А. Арго

{178}

Мы потеряли все — все, даже смех беспечный,
Рожденный радостью и теплотой сердечной,
Тот заразительный, тот предков смех шальной,
Что лился из души кипучею волной
Без черной зависти, без желчи и без боли, —
Он, этот смех, ушел и не вернется боле!
Он за столом шумел все ночи напролет,
Теперь он одряхлел, бормочет — не поет,
И лоб изрезали болезненные складки.
И рот его иссох, как будто в лихорадке!
Прощай, вино, любовь, и песни без забот,
И ты, от хохота трясущийся живот!
Нет шутника того, чей голос был так звонок,
Который песни мог горланить в честь девчонок;
Нет хлестких выкриков за жирной отбивной,
Нет поцелуев, нет и пляски удалой,
Нет даже пуговок, сорвавшихся с жилета,
Зато наглец в чести, дождался он расцвета!
Тут желчи океан и мерзость на виду,
Тут скрежет слышится зубовный, как в аду.
И хамство чванится гнуснейшим безобразьем,
Затаптывая в грязь того, кто брошен наземь!

О добрый старый смех, каким ты шел путем,
Чтоб к нам прийти с таким наморщенным челом!
О взрывы хохота, вы, как громов раскаты,
Средь стен разрушенных звучали нам когда-то,
Сквозь золотую рожь, сквозь баррикадный дым
Вы отбивали такт отрядам боевым,
И славный отзвук ваш услышать довелось нам,
Когда со свистом нож по шеям венценосным
Скользил… И в скрипе тех тележек, что, ворча,
Влачили королей к корзинке палача…
Да, смех, ты был для нас заветом и примером,
Что нам оставлен был язвительным Вольтером!
А здесь мартышкин смех, мартышки, что глядит,
Как молот пагубный все рушит и дробит,
И с той поры Париж от хохота трясется!
Все разрушается, ничто не создается!

Беда у нас тому, кто честным был рожден
И дарованием высоким награжден!
Стократ беда тому, чья муза с дивным рвеньем
Подарит своего любимца вдохновеньем,
И тут же, отрешась от низменных забот,
Туда, за грань небес, направит он полет, —
Смешок уж тут как тут, весь злобою пропитан,
Он сам туда не вхож, но с завистью глядит он
На тех, кто рвется ввысь, и свой гнилой плевок
На райские врата наложит, как замок;
И муза светлая, что, напрягая силы,
Навстречу ринулась к могучему светилу,
Чтоб в упоительном порыве и мечте
Спеть вдохновенный гимн нетленной красоте,
Теперь унижена, с тоскою и позором,
С понурой головой и потускневшим взором
Летит обратно вниз, в помойку наших дней,
В трущобы пошлости, которых нет гнусней
И там кончает век, рыдая от бессилья
И волоча в грязи надорванные крылья.

Котел Перевод Д. Бродского

{179}

Есть дьявольский котел, известный всей вселенной
Под кличкою Париж; в нем прозябает, пленный,
Дух пота и паров, как в каменном мешке;
Ведут булыжники гигантские к реке,
И, трижды стянутый водой землисто-гнойной,
Чудовищный вулкан, чей кратер беспокойный
Угрюмо курится, — утроба, чей удел —
Служить помойкою для жульнических дел,
Копить их и потом, внезапно извергая,
Мир грязью затоплять — от края и до края.

Там, в этом омуте, израненной пятой
Ступает в редкий час луч солнца испитой;
Там — грохоты и гул, как жирной пены клочья,
Над переулками вскипают днем и ночью;
Там — отменен покой; там, с временем в родстве,
Мозг напрягается, подобно тетиве;
Распутство там людей глотает алчной пастью,
Никто в предсмертный час не тянется к причастью,
Затем, что храмы там стоят лишь для того,
Чтоб знали: некогда сияло божество!

И столько алтарей разрушилось прогнивших,
И столько звезд зашло, свой круг не завершивших,
И столько идолов переменилось там,
И столько доблестей отправилось к чертям,
И столько колесниц промчалось, пыль раскинув,
И столько в дураках осталось властелинов,
И призрак мятежа, внушая тайный страх,
Там столько раз мелькал в кровавых облаках,
Что люди под конец пустились жить вслепую,
Одну лишь зная страсть, — лишь золота взыскуя.

О, горе! Навсегда тропинка заросла
К воспоминаниям о взрывах без числа,
О культах изгнанных и о растленных нравах,
О тронах средь песков и в неприступных травах, —
Короче, ко всему, что яростной ногой
Втоптало время в пыль; оно, бегун лихой, —
Промчавшись по земле, смело неумолимо
Ту свалку, что звалась когда-то славой Рима,
И вот, через века, такая ж перед ним
Клоака мерзкая, какой был дряхлый Рим.

Все та же бестолочь: пройдохи всякой масти,
Руками грязными тянущиеся к власти;
Все тот же пожилой, безжизненный сенат,
Все тот же интриган, все тот же плутократ,
Все те ж — священников обиды и обманы,
И жажда к зрелищам, пьянящим неустанно,
И, жертвы пошлые скучающих повес,
Все те же полчища кокоток и метресс;
Но за Италией — никто ведь не отымет —
Два преимущества: Гармония и Климат.

А племя парижан блуждает, как в лесу;
Тщедушное, с лицом желтее старых су,
Оно мне кажется подростком неизменным,
Которого зовут в предместиях гаменом;
О, эти сорванцы, что на стене тайком
Выводят надписи похабные мелком,
Почтенных буржуа пугают карманьолой,
Бесчинство — их пароль; их лозунг — свист веселый;
Они подставили всем прихотям судьбы
Печатью Каина отмеченные лбы.

И все ж никто из них не оказался трусом;
Они бросались в бой, подобно седоусым;
В пороховом чаду и сквозь картечный град
Шли — с песней, с шуткою на жерла канонад
И падали, крича: «Да здравствует свобода!»
Но отпылал мятеж, — их силе нет исхода,
И вот — согражданам выносят напоказ
Тот пламень, что еще в их душах не погас,
И, с копотью на лбу, готовы чем попало
С размаху запустить в витрины и в порталы.

О племя парижан, чьи рождены сердца,
Чтоб двигать яростью железа и свинца;
Ты — море грозное, чьи голоса для тронов
Звучат как приговор; ты — вал, что, небо тронув,
Пробушевал три дня и тут же изнемог;
О племя, ты несешь и доблесть и порядок,
Чудовищный состав, где растворились грани
Геройства юного и зрелых злодеяний;
О племя, что и в смерть шагает не скорбя;
Мир восхищен тобой, но не поймет тебя!

Есть дьявольский котел, известный всей вселенной
Под кличкою Париж; в нем прозябает, пленный,
Дух пота и паров, как в каменном мешке;
Ведут булыжники гигантские к реке,
И, трижды стянутый водой землисто-гнойной,
Чудовищный вулкан, чей кратер беспокойный
Угрюмо курится, — утроба, чей удел —
Служить помойкою для жульнических дел,
Копить их и потом, внезапно извергая,
Мир грязью затоплять — от края и до края.

Жертвы