Юсиф Чеменземинли - В крови

• Название: В крови
• Автор: Юсиф Чеменземинли
• Жанр: Историческая проза

«Ибрагим-хан… пригласил к себе своего приближенного, приятного собеседника, главного визиря, надежнейшего столпа государства, казахца Моллу Панаха Вагифа.

Вагиф был воплощением мудрости, учености, благовоспитанности. Если серна — дочь прекрасных китайских степей — вздумает сравниться с маралом, взращенным на ниве его высокого вдохновения, она испытает одно лишь разочарование. Даже рубин красноречия побледнеет перед излучающими свет бейтами и редкостными жемчужинами, собранными в сокровищнице его души…»

В произведении описаны события, происходившие в Карабахском ханстве во времена правления Ибрагимхалил хана (1759–1806). В романе созданы образы поэтов Молла Панах Вагифа и Молла Вели Видади, образ иранского шаха Ага Мухаммед шах Гаджара и др.

---

Сколько пролито крови! Шах перебирал четки и они, скользя меж его пальцев, казались ему мертвыми головами, возбуждали его, рождали новые зловещие планы…

Шелковая гардина приподнялась. Вошел Садык–хан. Шах, погруженный в какие–то горькие воспоминания, не замечал его. Злая усмешка кривила его губы.

— Чего тебе?! — вскричал он, вдруг увидев Садык–хана.

— Да буду я жертвой вашей, — испуганно пробормотал Садык–хан. — Сафарали–бек сказал, что Гибля вселенной приказал мне явиться.

— Сафарали! — вне себя от гнева вскричал шах. Тот немедленно явился.

— Кто велел тебе звать Садык–хана?

— Полчаса назад вы изволили приказать.

— Врешь, собака! — крикнул шах и, схватив лежащее рядом ружье, приставил дуло к груди Сафарали.

Сафарали задрожал, но тронуться с места не осмелился.

— Может, уши меня подвели… — пробормотал он.

— Уши!.. — проворчал шах и, вспомнив, что сегодня канун пятницы и не стоит обагрять руки кровью, отбросил в сторону ружье. — Если уши тебе так плохо служат, выброси хотя бы одно! Пусть тебе его отрубят!

Садык–хан и Сафарали удалились. Оставшись один, шах снова погрузился в черные безрадостные мысли, неотрывно глядя в пламя свечи. Становилось прохладно. Гнетущая тишина наполняла покои дворца. Вдруг в соседней комнате послышался короткий стон. Шах натянул на колени хирку, прислушался — это стонал Сафарали; гневным визгливым голосом шах позвал царедворцев.

Сафарали и Аббас–бек вошли в комнату. У Сафарали была завязана голова, сквозь ткань проступала кровь.

— Чего ты ревеш?! Баба! — гневно сказал шах. — Радоваться должен что легко отделался, что я не пристрелил тебя как собаку!.. А ты, Аббас–бек, чего расшумелся? Спать не даете, проклятые! Ну, ничего, завтра я покажу такое, чего еще никто не видывал!.. Минарет построю из черепов, а ваши головы — клянусь прахом отца! — на самом верху будут. Идите и скажите кузнецам, чтобы скобы ковали для минарета!

Большая часть ночи была уже позади, но ни Садык–хан, ни Мамед–бек не спали: они молча сидели друг против друга, погруженные в тяжелое раздумье. Вошел нукер и сказал, что прибыл человек от шаха. Оба испуганно вздрогнули — шах среди ночи присылает человека — что бы это могло означать?..

— Что случилось? — в тревоге спросил Садык–хан. Сафарали стал рассказывать. Шах в великом гневе и завтра повелит строить минарет из голов. Он убьет всех: и Садык–хана, и Мамед–бека, и его — Сафарали…

Садык–хан слушал молча — уж не проверяет ли шах их преданность, но Мамед–бек не сомневался в искренности Сафарали и напряженно обдумывал, как им уйти от расправы.

— Сафарали! — сказал он наконец. — Если все это правда, надо решаться! Говори, что у тебя на уме, не страшись!

— Мы с Аббас–беком все уже обдумали! Клянитесь, что не предадите нас!

Садых–хан молчал, он все еще не до конца поверил.

— Садык–хан! — решительно сказал Мамед–бек. — Терять нечего, мы обречены. Если ты не решаешься, я пойду сам! Я избавлю мир от злодея!

— Нельзя, Мамед–бек, — если ты явишься во дворец, поднимется переполох. Пусть лучше они. Они сделают это!

— Хорошо! Иди, Сафарали–бек! — решительно сказал Мамед–бек. — Иди и ничего не бойся! Я соберу своих людей, буду наготове!

Сафарали–бек тотчас отправился во дворец. Аббас–бек ждал его возле шахских покоев.

— Они согласны, — коротко сказал Сафарали.

Обнажив кинжалы, два царедворца тихонько отворили дверь в покои шаха. Из глубины комнаты послышалось злобное рычание. Сафарали испуганно отпрянул.

— Не бойся! — прошептал Аббас–бек. — Это он во сне! Бредит… Всегда так, когда разозлится.

Прислушавшись, они на цыпочках вошли к шаху. Комнату освещала тусклая свеча. Агамухамед–шах метался во сне, словно раненый зверь. Преодолев ужас, Сафарали бросился к нему к вонзил кинжал в тощую грудь повелителя. Шах вскочил, схватил лежащую рядом булаву…

— Проклятье! Вы погубили Иран!.. — прохрипел он, и, забившись в судорогах, упал на ковер. Сафарали–бек и Аббас–бек отрубили шаху голову, сняли с мертвых рук бесценные браслеты. Все это они отнесли Садык–хану.

Сидя в темнице, Вагиф пытался думать, размышлять о превратностях судьбы, о бренности всего земного, но никак не мог собраться с мыслями, они путались, мешались…

А на другом конце города в жарком поту трудились кузнецы, торопясь исполнить приказ шаха, — они знали, что если не управятся в срок, если не откуют до рассвета тысячу скоб, их тоже ждет смерть.

Тотчас же после убийства Садык–хан собрал своих людей и, сказав, что шах приказал им двигаться на Тегеран, покинул Шушу. Мамед–бек со своими людьми немедленно захватил всех сторонников шаха: одни были убиты, другие брошены в темницу.

На рассвете в городе стало известно о смерти шаха. Кузнецам, торопившимся закончить последние скобы, сообщили, что они не понадобятся, нужно лишь несколько гвоздей для гроба.

Старший кузнец обратил лицо к небу.

— Слава тебе, всевышний, превративший скобы в гвозди!.. — сказал он, вытирая со лба пот.

А узники еще не знали о смерти шаха. Вагиф то и дело спрашивал у караульщиков, нет ли каких новостей, И вдруг тюремные двери распахнулись. На улице Ваги–фа ждала Медина; она всю ночь провела у тюремных ворот…

23

После убийства Агамухамед–шаха власть в Карабахе захватил Мамед–бек. Именно в этот период и дал ему народ произвище «Батман–кылындж» — «Пудовый меч».

Садык–хану не удалось овладеть иранским престолом. Племянник покойного Агамухамед–шаха Баба–хан казнил его и стал править Ираном под именем Фатали–шаха. Он потребовал, чтобы ему отдали тело покойного шаха и выдали его убийц. Мало того, чтобы надежней закрепиться в Карабахе, Фатали–шах требовал отдать ему в жены Агабегим, а одного из сыновей Ибрагим–хана — в заложники.

Все это рождало неуверенность, не давало Мамед–беку спокойно управлять ханством. Он оказался жадным до власти, делал все, чтобы удержать ее, казнил, вешал и все–таки знал, что не сможет усидеть на троне.

Вагиф снова был при дворе. Внимательно следя за событиями, он регулярно сообщал Ибрагим–хану о том, что происходит в Карабахе. А Ибрагим–хану не сладко пришлось в Дагестане. Сын его Талыбхан–бек был убит, подготовлялось убийство самого Ибрагим–хана. Обо всем этом Джавад–хан вел тайные переговоры с Мамед–беком, и об этих переговорах стало известно Вагифу. Он немедленно написал Ибрагим–хану письмо и попросил Сафара срочно доставить его.

Когда Сафар, спрятав письмо в чарык, возвращался домой, ему встретился Мамед–бек. Он еще издали приметил, что Сафар слишком часто поглядывает на свой чарык. Сафара задержали, отобрали письмо, Мамед–бек тотчас узнал почерк Вагифа. Кроме всего прочего из письма явствовало, что Вагиф снова пытается склонить хана к союзу с Россией.

С первого дня прихода своего к власти Мамед–бек видел в Вагифе самого опасного противника. Теперь он решил избавиться от него. Сафара заточили в тюрьму, а Вагиф и сын его Касум–ага были приговорены к смертной казни.

Палачи вели Вагифа и Касум–агу на плоскогорье, к скале Хазна. Дорога шла в гору. Старый поэт задыхался, во рту у него пересохло. Он остановился, перевел дух и слабым голосом попросил:

— Хоть бы глоточек воды!..

— А чего ее зря переводить?! — усмехнулся один из палачей. — В твоем брюхе все равно в могилу попадет! Потерпи малость, ты у меня сейчас кубарем покатишься — и ахнуть не успеешь!..

Насмешка не тронула, не оскорбила Вагифа, — сейчас ему было не до этого. Пить уже не хотелось. Словно впервые оказавшись в горах, словно родившись заново, он жадно озирался по сторонам, впитывая в себя окружающую красоту. Так нежно, так сладостно пахла трава — никогда прежде не вдыхал он подобного аромата. Вдалеке чуть виден был дом Медины… Почему так случилось? Почему он не простой, безвестный человек?! Всю свою жизнь провел бы он у этих дверей, служа ей, как слуга, как раб…

Вагиф остановился. Взглянул на бледное лицо сына.

— Куда они нас ведут?

— Туда, куда ты отправил многих… — негромко сказал Касум–ага; в голосе был упрек.

Страдание исказило лицо Вагифа. Огромным усилием воли заставил он себя идти вперед. Мучительная, неотступная мысль сверлила мозг — пусть это конец, жизнь

его уже никому не нужна, но сын!.. Почему сын должен разделить его участь? Он молод, он должен жить!..

На тропинке, неподалеку от плоскогорья, Вагиф упал, идти он не мог. Палач разок–другой дернул его за руку, Вагиф не поднимался.

— Делайте здесь свое дело! — сказал он тихим, полным достоинства голосом. — Дальше я не пойду!

Палачи переглянулись, пошептались о чем–то. Один из них достал кинжал, направился к Касум–аге. Тот обмер.