Иштван Немере - Сверхзадача [Дело Килиоса. Сверхзадача. Возвращение «Викинга».]

• Название: Сверхзадача [Дело Килиоса. Сверхзадача. Возвращение «Викинга».]
• Автор: Иштван Немере
• Издательство: ЭЯ
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1993
• ISBN: 5—86892—104—6

Фантастика — это, по сути, моделирование идей, которые не могут найти воплощения в реальной жизни. Так, И. Немере в «Деле Килиоса» пытается понять, что могут дать путешествия в прошлое обычным смертным со всеми их недостатками. Возможность, например, совершить ограбление века. Или же удовлетворить свое честолюбие и стать президентом. А так как полиция времени не дремлет, то роман приобретает черты фантастического детектива. Петер Жолдош в своей «Сверхзадаче» решает, возможно ли на мозг существа другой планеты наслоить личность земного космолетчика и таким образом продлить ему жизнь. А в «Возвращении „Викинга“» ставит человека перед необходимостью существования не только на другой планете, с другими людьми, но и по другим моральным законам.

---

Ного усиленно шевелит ноздрями:

— Где вонь?

Допускаю, что у нас различные представления о том, что такое вонь. Но запах гниющей рыбы — из всех воней вонь. Один туземец Ного этого не понимает. Что ж, придется мне опять обратиться к запрещенным приемам:

— Ного, ты хочешь рассердить Большую Небесную Рыбу?

Ного решительно замотал головой, отрицая даже возможность такого желания.

— Так вот, дух Большой Небесной Рыбы и дух Большой Реки всегда будут давать нам рыбу, чтобы мы были сыты. Но ты ловишь больше, чем мы съедаем. Рыба воняет. Большая Рыба и Большая Река сердятся… Сколько ты должен съесть рыбы, чтобы насытиться?

Ного выбрасывает руку с растопыренными пальцами:

— Вот столько!

— Ну и аппетит! — я выражаю неискреннее удивление. — А мне нужно вот столько, — показываю один палец. — Вот столько и лови!

Предобеденный урок плавания пропал. Ного лежит, охая, в шалаше и жалуется на боль в животе, а живот — как бочка. Еще бы, съесть столько рыбы! Если бы я не знал, на что способны желудки туземцев, я подумал бы, что моему товарищу конец.

Когда я выбрасывал в реку разлагающуюся рыбу, то увидел, что вода забурлила, как в кипящем котле. Вся окрестная рыба собралась на пир. На это обратили внимание и птицы-рыболовы. Они кружились над плотом, шугали в воду. Некоторые ухитрялись перехватить выбрасываемую добычу в воздухе. Мне пришло в голову, что моим стрелам, чтобы выдерживать точность в полете, не хватает оперения. И тогда я сложил оставшуюся рыбу кучкой на краю плота, а сам, взяв готовый лук и несколько стрел, спрятался за шалашом. С четырех метров, думаю, не промахнусь, а заодно испытаю оружие.

Птицы довольно долго не могли преодолеть страха перед нами, с криками летали над плотом и не решались полакомиться нашей рыбой. Может быть, их отпугивали стоны Ного?

— Тише, не шуми… — говорю я шепотом, — птиц отпугнешь!

— Не надо птица… — стонет Ного, — не надо рыба… Ного ничего не будет есть.

— Хорошо, не будешь, а пока помолчи…

Белогрудая птица отделилась от стаи и соскользнула с высоты; мелко трепеща короткими крыльями, замерла над рыбьей кучей и в следующий миг уселась на плот. Для остальных это послужило командой — они разом ринулись к рыбе, начали драться, ни одна не захотела остаться без добычи. А сверху налетали все новые и новые, били друг друга крыльями и клювами…

Если бы я швырнул в них дубину, уложил бы, самое меньшее, трех. Коротко просвистела стрела и увязла в птичьем боку. Птица закричала и забилась в агонии. Но остальные не обращали на нее внимания, будто ничего не случилось. Они рвали друг у друга рыбьи тушки. Ну, если вы такие дуры… я посылаю в них еще несколько стрел. Еще две птицы начали трепыхаться на бревнах плота. Вот-вот свалятся в реку. Я выскочил из шалаша, и только тогда птицы взлетели. Одна из птиц, едва я прикоснулся к ней, ударила меня клювом. Я быстренько свернул им шеи, тем, что еще трепыхались, и уложил рядышком возле шалаша. Поздравил себя с удачной охотой — оружие не подвело! Птицы крупные, величиной с гуся, мясистые. Но меня интересовало не столько мясо, сколько перья. Это сколько же моих стрел получат прекрасное оперение и возможность точно поразить цель!

После обеда урок плаванья снова не состоялся. Сначала я не придал значения легким белесым облакам, протянувшимся волосами от горизонта до горизонта. Ни ветерка. Воздух, как обычно, насыщен зноем и рыбьими запахами. Если пойдет дождик, думаю, не беда. Напоит сухую землю и вымоет наш плот. Небо как-то слишком быстро затягивается густеющими тучами, наступают сумерки, хотя солнце, я знаю, еще высоко. Из ближней долины вырвался вихрь, затянул воронкой пыль и сухие листья. Где-то над холмами сверкнуло, прокатился гром, упали первые крупные капли.

Бросаюсь спасать дрова. Тащу их в шалаш, засовываю под нары. Ного лежит и стонет.

Резко падает температура воздуха, становится прохладно. Порывы ветра превращаются в сильный ветер, и вот уже ураган грубо пробует нашу хижину на прочность. Ветер поднял в воздух золу на нашем кострище, к счастью, в сторону реки, потому что в ней были горящие угли и, если бы он хоть горсточку бросил на хижину, нам пришлось бы гасить пожар. Впрочем, до пожара вряд ли дошло бы — гулкие удары редких капель превращаются в ровный шум падающей воды. Через проем входа я вижу, как над вершинами холмов поднялась белая завеса, соединяя тучи с землей. Она движется в нашу сторону, закрывая от наших глаз холмы и заросли…

Вода тяжело падает на нашу утлую хижину, шатает стены. Появляются первые струйки воды, отыскавшие щели в нашей крыше. Единственное, чего я боюсь, это чтобы не рухнули стены и чтобы нам не пришлось выползать из-под них в объятия грозы…

Сижу в углу хижины. На голову, на плечи падают струйки воды. И все-таки в хижине лучше, чем на берегу, где опасно раскачиваются огромные деревья, где с холмов несутся потоки… Нам угрожает только молния, но позволяю себе надеяться, что мы особого интереса для нее не представляем. Я съежился от холода… Я мечтаю: ночью дождь прекратится, утром взойдет солнце, мы разведем костер и зажарим птицу. У костра мы отогреемся. А пока струйки льются на мою голову, Ного стонет от пережора, я промок до ниточки, которой на моем теле нет. И мечтаю.

Периоды дождей я пережил четырежды. И каждый год первая гроза вызывает в моей памяти тот, первый ливень, который обрушился на меня в ночь после гибели Амара, отрезал меня от "Викинга" и моих товарищей. В моих воспоминаниях об этом ливне большие пробелы. Думаю, из-за психического потрясения, связанного с гибелью Амара; сказалось и падение в ущелье, и голод, и множество других испытаний. Мне трудно выдерживать последовательность в моем повествовании. В цепочку последовательно развертывающихся картин вдруг врывается картинка, не связанная с предыдущими ни сюжетом, ни логикой. Она все путает, сбивает с толку, и я в конце концов сам не могу понять, что после чего произошло.

Поток, подхвативший меня в ущелье после падения, когда я лежал без сознания; дерево, которое несло меня по реке, мои соседи по несчастью — обезьянки и малый Гривастый…

Когда обрушился затор, мы спускались вниз по течению еще два или три дня, и все время под непрерывным ливнем, пока снова не попали в затор. На этот раз я не медлил, тем более, что мое спасительное дерево, вернее — два дерева, ткнулись в затор почти у берега. Я вылез на скользкий берег вслед за обезьянками, совершенно обессилевший от голода и холода. Меня держала сознании одна мысль — скорее вернуться на "Викинг", прочь с этой ужасной планеты.

Я брел сквозь стену дождя, против дождя, полагая, что такой ливень может двигаться только со стороны моря. Не помню, сколько я шел. Впрочем, шел — не то слово. Я больше полз, скользил, скатывался, карабкался… Перевалив через холм, я уткнулся в поток такой же мощный, какой оставил за холмом. Я не впал в отчаяние, для него тоже требовались силы. Я шел вдоль берега, пока пространство вокруг меня не утонуло в быстро сгустившихся тропических сумерках. Было так темно, что я не видел своих ног. Шел на ощупь. Шел до тех пор, пока не забрался в густые, колючие заросли. Там свернулся калачиком под кустом. Я уже не мог заботиться о своей безопасности, потому что был не в состоянии что-либо делать. Охватив голову руками, провалился во мрак.

Новый день принес мне небольшое облегчение. В каком-то маленьком бочажке я напился воды. Накачанный полиинтерфероном, я не боялся инфекции, а может, и не думал об этом. Естественно, я не мог ориентироваться, чтобы определить, где же я нахожусь. Низкие темные тучи закрывали небо, заросли кустарника ограничивали видимость. Меня окружала неопределенность, которая ничуть не лучше бесконечности. Фронтальное движение циклона замедлилось, направление ветра подчинялось теперь рельефу местности. Я даже не мог сказать, в какую сторону движутся облака. Их тяжелые туши напарывались на скалистые вершины холмов и клубились вокруг них. И тем не менее, я шел, доверяясь единственному компасу — интуиции, чувству, которое дремлет в каждом, важно только вовремя к нему прислушиваться.

Человек, выросший в условиях земной цивилизации, не может представить себе, как длинна ночь. Движение видимого, привычного мира лучше любых часов указывает нам время, чувство конкретного времени. Но если ты затерян в неизвестном мире и тебя окружает непроницаемая тьма, и единственный родной звук, который ты слышишь, это звук собственного сердца, а остальные звуки — это шум дождя, не пытайся определить или угадать время; не пытайся, потому что рискуешь сойти с ума.

За одну-единственную ночь я пережил столько, сколько можно пережить за одну длинную жизнь. С тех пор я понял тайну преклонения своих пращуров перед Солнцем и огнем — источниками света, созданными Природой и Человеком.

Дни немногое значили. Они были всего лишь короткими интермедиями в постоянно обновляющейся бесконечности ночного мрака. Он наступал неотвратимо и, не торопясь, прерывался на рассвете. Это было короткое отступление, чтобы через двенадцать часов снова обрушить на меня муки вневременного существования…