Хелла Хассе - Сидр для бедняков

• Название: Сидр для бедняков
• Автор: Хелла Хассе
• Издательство: "Прогресс"
• Жанр: Рассказы
• Год: 1980

«Малая проза» — повесть и рассказ — жанр, наиболее популярный в современной нидерландской литературе. Повести, включенные в настоящий сборник, принадлежат перу писателей разных поколений, от маститой Хеллы Хассе до дебютанта Франса Келлендонка. Объединяет их углубленный интерес к нравственной проблематике, активное неприятие многих черт сегодняшней буржуазной Голландии, духовного убожества, мещанской приземленности и эгоизма ее обывателей. Написанные в различной тональности, различной манере, повести дают представление как о жизни в стране, так и о характере нидерландской прозы.

---

Глядя в окно и вспоминая, он подумал, что в последнее время такие встречи случаются все реже.

До прошлого года отец обычно по воскресеньям после девятичасовой мессы ездил в Алверну и, захватив дедушку, отправлялся в гостиницу «Последний причал», хозяйкой которой была тетя, вернее, двоюродная бабушка Йоханна. До пяти лет кронпринц сидел на коленях у отца и все пытался крутить руль, который отец крепко держал в своих руках. А иногда он вопреки всем запретам с восторгом молотил кулаком по клаксону. Не было ничего прекраснее запаха папиной воскресной рубашки, его низкого голоса, гудящего прямо в затылок, и кронпринц никогда не сомневался, что вся сила и ловкость машины, которая так быстро скользит по дороге, — это и его сила и ловкость. В течение пяти лет любое тело было его телом. Весь мир был его площадкой для игр. «Смотри-ка, это же малыш Виллема ван Зипфлиха», — говорили завсегдатаи «Последнего причала». А тетя Йоханна, у которой были обвислые щеки и которая каждое воскресное утро в клубах сигарного дыма бесконечно обсуждала местную политику с муниципальным советником Стюркендодом, нотариусом Ромвилем и дедушкой, пока не переполнялись все пепельницы и стол не покрывался сплошь мокрыми кругами и пустыми рюмками, никогда не забывала, опираясь на палку, проковылять в заднюю комнату и завернуть для него гостинец, припрятанный в специальной зеленой коробке из-под кофе.

Но как только кронпринцу исполнилось пять лет, все переменилось. Отныне он сидел в машине рядом с папой. Впрочем, конец игры в вождение машины, по мнению кронпринца, положил начало взаимному уважению и чистосердечной мужской дружбе. Воскресные поездки он использовал теперь для того, чтобы беседовать с папой о вещах, не предназначенных для чужих ушей. Небрежно развалясь на сиденье и закинув руку на спинку — слишком высоко и потому неудобно, но что поделаешь, так принято, — он задавал вопросы:

— Когда я пойду в школу, можно мне будет пить пиво?

— Через сколько времени ты станешь миллионером, а, пап? Через два месяца?

Мелькавший за окном пейзаж оставлял его в этих случаях равнодушным. В «Последнем причале» он с серьезным видом пил какао и время от времени, если ему казалось, что он понимает, о чем речь, согласно кивал.

С некоторых пор Мартышка стала проявлять неуемный интерес ко всему, что делают взрослые, когда поблизости нет маленьких детей вроде нее самой, и ее участия в еженедельных поездках в Алверну больше нельзя было избежать. Она сидела на заднем сиденье, как настоящая взрослая, отлично сознавая, что Эрнсту волей-неволей приходится делить с ней эту привилегию.

— Не так быстро, папа, а то нам будет страшно!

Надо же — «нам»! Нахалка. А главное, мужская дружба пошла прахом, хотя папа, кажется, не замечал этого, во всяком случае, не был этим расстроен. Тетя Йоханна все чаще давала им с сестренкой пять центов и посылала к автомату, торгующему арахисом.

В прошлом году тетя Йоханна умерла. Гостиницу продали, еженедельным поездкам пришел конец, и дедушка охотнее проводил теперь воскресные утра дома. А кронпринц сидел теперь на заднем сиденье рядом с Мартышкой, и единственное, что ему оставалось, — это любоваться папиным затылком.

— Надеюсь, в этом году литанию пропустят, — снова пробурчал дядя Йооп, на этот раз обращаясь к папе, как будто утвердительный ответ мог предотвратить беду.

— Понятия не имею.

Вот и Графсевег позади, «студебеккер» ехал теперь по Терсдейк к Вузику. Еще издали они увидели, как красно-белый шлагбаум на железнодорожном переезде пошел вниз. Папа нажал на тормоз. Из-за сырой погоды сигнальный звонок дребезжал оглушительно громко. Все молчали. Дядя Йооп хмуро смотрел на серые поля. Тетушка в последний раз проверяла свой грим, нервничая, как актриса перед выходом на сцену, а Мартышка пристально наблюдала за ней. Кронпринц спрашивал себя, что это за «литания», если все так хотят, чтобы ее пропустили. Наконец поезд прошел, и шлагбаум подняли. Оглушительный трезвон смолк так же внезапно, как начался. Наступила оглушительная тишина, от которой, видно, растерялся даже папа: прошло несколько секунд, прежде чем он сообразил, что можно ехать. Тишина длилась всего несколько секунд. Но это было словно провал во времени. Машина превратилась в музей восковых фигур: взгляд тетушки оторвался от зеркальца и, пройдя между головами папы и дяди Йоопа, уперся в какую-то отдаленную точку там, где дорога сходится с горизонтом. Дядя Йооп медленно перевел глаза с полей на папу и уставился на него так, будто только что получил от него пощечину. У Мартышки отвисла челюсть. А у кронпринца вдруг испарились все мысли из головы. В нем сейчас царила тишина и пустота давно ушедшего прамира, где всему еще только предстоит сформироваться. Все вздрогнули, словно проснувшись, когда папа рассеянно нажал на стартер и машина запрыгала по рельсам.

Мгновение тишины и пустоты повергло кронпринца в смятение. Все вокруг внезапно утратило реальность, как в тот раз, когда он смотрел в заднее стекло через нарисованный Мартышкой глаз. Только сейчас он не испытывал грусти.

По правую руку в сером небе светилась голубая неоновая надпись: «Градус Янсен. Скорая техническая помощь». Кузница Градуса Янсена. Кронпринц удивлялся тупости взрослых: ну почему они до сих пор называют кузницей то, что давно уже превратилось в авторемонтный завод!

— Надо же! — воскликнула тетушка. — А я ведь всегда считала, что Градус Янсен по ту сторону железной дороги.

Метров через двести они свернули налево и поехали по незамощенной дороге, обсаженной жиденькими тополями, позади которых темнели сосны. Посадки чем дальше, тем становились гуще, а дорога темнее, но вот неожиданно деревья расступились, и путники увидели открытое пространство, а за ним на невысоком холме украшенное башенкой здание девятнадцатого века. В нем было три этажа, половину узкого и высокого фасада занимала выступающая лестничная клетка с бесчисленными ступеньками в форме полумесяца и широкими двустворчатыми дверьми. Надо всем этим высилась башенка с причудливым куполом в виде луковицы, на котором легонько поворачивался флюгер. По бокам лестничной клетки два узких, словно обрубленных флигеля, каждый шириной не более половины просторного входа, в каждом три высоких окна, по одному на этаж. Белые крашеные рамы неправдоподобно четко вырисовывались на общем сером фоне. Перед домом — пруд с черной водой, он отделял запущенный сад от леса. Через пруд был перекинут дощатый мостик, и, когда «студебеккер», дребезжа, преодолел его, навстречу с гоготом и хлопаньем крыльев бросилось стадо гусей.

Немного погодя дверь приоткрылась, и в щель протиснулась скрюченная фигура старого слуги Теета Хундертмарка. На негнущихся ногах он сполз с лестницы и остановился на третьей снизу ступеньке. Там он и стоял, махал руками, тряс крупной, широко и беззубо улыбающейся головой, давая указания, где поставить «студебеккер». Но это было излишне, и папа пренебрег его указаниями. Все вышли из машины. Папа и тетушка осведомились о здоровье Теета.

— Ничего. И так и эдак. — Теет сделал неопределенный жест. — Могло быть хуже.

Громко стуча деревянными башмаками по мраморному полу, он провел гостей в переднюю.

— Вот холодина-то, — смеялся он, принимая у них пальто. — Зимы суровые, да и мы не молодеем. Но я бы сказал, господин ван Зипфлих держится в форме. Восемьдесят лет, а еще молодцом. Такой богатырь, такой богатырь.

Он подозрительно взглянул на Мартышку, но ничего не сказал. Когда все наконец освободились от верхней одежды, Теет пошел вперед по коридору и широко распахнул перед гостями дверь.

Господин ван Зипфлих сидел возле камина в старом, видавшем виды кресле. Комната была просторная, мало заставленная и, несмотря на хмурый ноябрьский день, удивительно светлая. Низенький круглый журнальный столик рядом с креслом был завален книгами, а поверх них еще газетами и журналами. Тускло-зеленый, сильно вытертый ковер застилал лишь малую часть потемневшего дощатого пола. Тут же стоял шкаф и массивный старомодный диван. Стены были голые, кроме маленького пейзажа кисти местного художника. Последний раз кронпринц был здесь почти год назад, и, когда вошел в комнату, у него возникло странное чувство: он будто заново узнавал предметы, ведь кое-что успело забыться.

Старик в кресле походил на потухший, но еще не остывший вулкан. У него было красное лицо, жидкие седые пряди волос клочьями облаков окружали лысину, резко выделяясь в холодном послеполуденном свете. Он курил сигарету, и из крупных, заросших волосами ноздрей то и дело вылетали струйки дыма. Книзу он был словно еще шире. Пиджак, жилет и панталоны фалдами спускались с его огромного тела. Дедушка очень постарел с тех пор, как мальчик последний раз видел его. Сначала, когда вся компания ввалилась в комнату, старик остался в кресле, будто испугался или не желал их видеть. Но потом он погасил сигарету в никелированной пепельнице и встал гораздо проворнее, чем можно было ожидать. Улыбаясь и протягивая руки, он пошел им навстречу. Кронпринцу показалось, что на них движется гора. Сначала дедушка поздоровался с детьми, погладив их по головке огромными красными руками и насмешливо и игриво подмигнув.