Евгений Витковский - Вечный слушатель

• Название: Вечный слушатель
• Автор: Евгений Витковский
• Жанр: Публицистика

---

подернута инеем блуза твоя,

и кажется нам, что промерзло насквозь

все то, в чем тепло на земле береглось.

РОМАШКА

Где, как клинья, лезут в поле

тупиковые пути

из бугра да из овражка

знай растет себе ромашка,

ей плевать, на чем расти.

Проползают паровозы,

травы копотью черня;

но ромашке - лишь бы лето,

искры гаснут рядом где-то,

ей ущерба не чиня.

Если ты по мне скучаешь,

то под вечер не тужи:

в самом первом, легком мраке

приходи за буераки,

за пути, за гаражи.

Миновав забор щербатый,

ты придешь ко мне сюда:

здесь откроется для взоров

зелень дальних семафоров,

да еще вверху - звезда.

Ты прильнешь ко мне так тихо,

станет виться мошкара.

Ах, как сладко, ах, как тяжко,

пахнешь ты во тьме, ромашка

и тебя сорвать пора.

ВЕНА: ПРАЗДНИК ТЕЛА ХРИСТОВА. 1939

Вышло их на улицы так мало,

совершавших ежегодный путь,

большинство осталось у портала,

не посмев к процессии примкнуть.

К ладану всплывающему липли

ветки, обделенные листвой,

и хористы обреченно хрипли,

медленно бредя по мостовой.

Жались горожане виновато,

обнажали головы они,

удивлялись, что хоть что-то свято

все же остается в эти дни.

Так и шли, сердца до боли тронув,

шли среди всеобщей немоты

а над ними реяли с балконов

флагов крючковатые кресты.

***

И сгущается ночь

и слетает листва

и ничем не помочь

и надежда жива

и торчит часовой

и никто никуда

и хлебнули с лихвой

и гудят провода.

И могли бы добром

и уж прямо враги

и не действует бром

и тупеют мозги

и баланда жидка

и бессмыслен скулеж

и шептаться тоска

и молчать невтерпеж.

И над родиной тьма

и не жизнь а дерьмо

и сойти бы с ума

и на каждом клеймо

и не верим вестям

и сжимает сердца

и полгода к чертям

и не видно конца.

10. 10 1940, о. Мэн, лагерь для интернированных

***

Я сидел в прокуренном шалмане,

где стучали кружки вразнобой.

Хлеба взял, почал вино в стакане,

и увидел смерть перед собой.

Здесь приятно позабыть о мире,

но уйти отсюда должен я,

ибо радость выпивки в трактире

не заменит смысла бытия.

Жить, замуровав себя - жестоко,

ибо кто подаст надежный знак,

не известно ни числа, ни срока,

давят одиночество и мрак,

радость и жестокость - что желанней?

Горше и нужнее - что из них?

Мера человеческих страданий

превосходит меру сил людских.

Надо чашу выпить без остатка,

до осадка, что лежит на дне,

ибо то, что горько, с тем, что сладко,

непонятно смешано во мне.

Я рожден, чтоб жить на этом свете,

и не рваться из его оков,

потому что все мы - Божьи дети

от начала до конца веков.

***

Когда вернусь я в мой зеленый дом,

что ждет меня с терпеньем и стыдом,

я там на стол собрать хочу давно

орехи, хлеб и терпкое вино.

Любимая, на трапезу приди,

и ту, другую, тоже приведи,

придите все - все будет прощено,

пусть нас помирит терпкое вино.

И ты приди, кто в чуждой стороне

так дорог нынче оказался мне,

придите, - мне без вас не суждено

разлить по кружкам терпкое вино.

Цветите же, когда придет весна,

акация, каштан и бузина,

ломитесь ветками ко мне в окно

и осыпайтесь в терпкое вино.

Так соберитесь же в моем дому

все те, кто дорог сердцу моему,

мы будем петь, о чем - не все ль равно

в дому, где ждет нас терпкое вино.

РЕКВИЕМ ПО ОДНОМУ ФАШИСТУ

Ты был из лучших, знаю, в этом сброде,

и смерть твоя вдвойне печальна мне;

ты радовался солнцу и свободе,

как я, любил шататься по стране,

мне говорили, ты гнушался лязгом

той зауми, что вызвала войну,

наперекор велеречивым дрязгам

ты верил только в жизнь, в нее одну.

Зачем ты встал с обманутыми рядом

на безнадежном марше в никуда

и в смерть позорным прошагал парадом?

И вот лежишь, сраженный в день суда.

Убить тебя - едва ли не отрада;

ни у кого из нас терпенья нет

дорогу разъяснять заблудшим стада

и я за смерть твою держу ответ.

Пишу, исполнен чувств неизрекомых,

и поминаю нынче ввечеру

тебя медовым запахом черемух.

и пением цикады на ветру.

вовек да не забудется позор твой,

о сгинувший в неправедной борьбе,

ты славе жизни да послужишь, мертвый,

мой бедный брат, я плачу о тебе.

ТРАВНИЦА

Где тропка петляет к ручью за деревней,

где скалы крошатся опокою древней

и держатся в скалах деревья с трудом

стоит покосившийся травницын дом.

Хвосты сельдерея, фасоль и редиска

еще говорят - человечество близко,

но папорть, хозяйственным планам вразрез,

под окна решительно выдвинул лес.

Тот самый, что женщине в рваной одежке

сморчки поставляет весной для кормежки,

до осени - ягоду в горла корчаг

ссыпает не скупо; зимою - сушняк

для печки дает приношением щедрым,

покуда метели гуляют по кедрам.

Дремучим чащобам и дочь, и сестра,

как зверь, нелюдима, и так же мудра,

находит, почти что без помощи зренья,

заветные зелья и злые коренья,

и то, что лекарство, и то, что еда,

и то, чем врачуется бабья нужда.

Февраль, и доедена пшенка, и смальца

в корчаге осталось едва на полпальца,

но лес, обрядившийся в иней и наст,

согреет, прокормит, в обиду не даст.

ЙОЗЕФА

Там, за деревней, где ряской канавы цветист,

средь золотарников - поля неправильный кут.

Хатка Йозефы за ним, в полминуте ходьбы.

Прямо под дверью лежат на просушке грибы.

Шпанские мушки да всякие зелья у ней,

козочка тоже: Йозефа других не бедней.

Вечером трижды, попробуй, в окно постучи

дверь приоткроется, звякнут в потемках ключи.

Молча вдовец к ней приходит еще дотемна,

молча - кабатчик, пусть лезет на стенку жена,

молча - барышник с кольцом, только чтоб ни гу-гу,

молча - бирюк-винокур, зашибивший деньгу.

Горькой настойкой она угощает гостей,

есть постоянный запасец домашних сластей,

после - Йозефа постель приготовит свою.

Ежели что - так заварит себе спорынью.

Пышно цветут золотарник, татарник и дрок.

Нет никого, кто Йозефе послал бы упрек.

Дом и коза, и кусок полевого кута

совесть Йозефы пред всеми на свете чиста.

ТОСТ НАД ВИНОМ ЭТОГО ГОДА

Орех и персик - дерева;

скамей привычный ряд,

я чую лишь едва-едва,

что мне за пятьдесят.

Вот рюмку луч пронзил мою,

метнулся и погас,

я пью, хотя, быть может, пью

уже в последний раз.

Пушок, летящий вдоль стерни,

листок, упавший в пруд,

зерно и колос - все они

по-своему поют.

Жучок, ползущий по стеблю,

полей седой окрас

люблю, - и, может быть, люблю

уже в последний раз.

Свет фонарей и плеск волны,

я знаю, - ночь пришла,

стоит кольцо вокруг луны,

и звездам нет числа;

но, силу сохранив свою,

как прежде, в этот час

пою - и, может быть, пою

уже в последний раз.

ШЛЮХА ИЗ ПРЕДМЕСТЬЯ

Дождик осенний начнет моросить еле-еле;

выйду на улицу, и отыщу на панели

гостя, уставшего после тяжелого дня

чтобы поплоше других, победнее меня.

Тихо взберемся в мансарду, под самую кровлю,

(за ночь вперед заплачу и ключи приготовлю),

тихо открою скрипучую дверь наверху,

пива поставлю, нарезанный хлеб, требуху.

Крошки смахну со стола, уложу бедолагу,

выключу тусклую лампу, разденусь и лягу.

Буду ласкать его, семя покорно приму,

пусть он заплачет, и пусть полегчает ему.

К сердцу прижму его, словно бы горя и нету,

тихо заснет он, - а утром уйду я до свету,

деньги в конверте оставлю ему на виду...

Похолодало, - наверное, завтра пойду.

ПРИВОКЗАЛЬНОЕ КАФЕ

Ежели ты капиталец собьешь небольшой,

знаешь, поженимся, - и с дорогою душой

вместе оформим расчет, месяцок отдохнем,

снимем кафе у вокзала, устроимся в нем.

Будет открыта все время наружная дверь,

вряд ли кто дважды зайдет между тем, уж поверь.

Я - за хозяина, ты - при буфете, Мари;

кофе, гляди, экономь да послабже вари.

Сервировать побыстрей - это важный момент;

в спешке - любые помои сглотает клиент,

если сидит на иголках, торопится он,

и по свистку на перрон выметается вон.

Фарш - третьедневочный, с булок - вернейший доход

черствых тринадцать на дюжину пекарь дает;

елкое масло - дохода другая статье;

твердую прибыль тебе гарантирую я.

В зеркало гляну - седеть начинают виски;

груди дряблеют твои, - но пожить по-людски

хоть напоследок мне хочется, так что смотри,

ты уж копи поприлежней, старайся, Мари.

В БОЛЬНИЧНОМ САДУ

Куст у чугунных больничных ворот

позднего полон огня.