Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974

• Название: Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974
• Автор: Машадо Ассиз
• Жанр: Классическая проза

Роман Машадо де Ассиза "Записки с того света" — произведение классической бразильской литературы конца XIX века.

Герой-покойник Браз Кубас — типичный представитель своей среды — подводит итоги своей бессмысленной и никчемной жизни, обусловленной его принадлежностью к правящей верхушке, поглощенной политическими и светскими интригами. Сквозь циничное бесстрастие героя явственно проглядывает искренняя боль писателя, обеспокоенного судьбой человека и судьбой родины

---

Глава LXXVI

НАВОЗ

Внезапно я ощутил приступ раскаяния в том, что принудил дону Пласиду поступиться своей честностью, заставив ее в конце долгой, полной труда и лишений жизни играть столь постыдную роль. Положение посредницы в любовных делах вряд ли почетнее положения любовницы, а я лестью и денежными подачками удерживаю ее в этом унизительном положении. Так выговаривала мне моя совесть, и в продолжение десяти минут я никак не мог найтись, что ей ответить. А она мне продолжала твердить, что я пользуюсь привязанностью доны Пласиды к Виржилии, благодарностью, которую бывшая швея питает к моей возлюбленной, и, наконец, ее бедностью. Совесть напомнила мне, как противилась поначалу дона Пласида навязанной ей роли, как плакала она первое время, кривилась при виде меня и упорно молчала, опустив глаза, как я искусно делал вид, что не замечаю ее отвращения, и как в конце концов завоевал ее благосклонность. Она приняла меня, но не по доброй воле, и на душе у нее не стало спокойнее. Что я мог возразить своей совести. Все так и было, в свое оправдание я ссылался лишь на то, что и для доны Пласиды во всем этом есть своя выгода: отныне ее старость обеспечена, ей больше не грозит нужда, — разве это не достаточное вознаграждение? И если не моя связь с Виржилией, то чьи-нибудь другие любовные отношения, без сомнения, вынудили бы дону Пласиду играть уготованную ей роль. Не помню, где я вычитал, что порок — навоз для добродетели. Разумеется, от унавоживания цветок добродетели становится лишь еще более благоуханным и пышным. Совесть моя согласилась с этими доводами, и я пошел отворить дверь Виржилии.

Глава LXXVII СВИДАНИЕ

Она появилась, улыбающаяся и безмятежная. Время избавило ее от прежних страхов и угрызений совести. Она уже забыла о наших первых свиданиях в этом доме, когда я встречал ее, пристыженную и дрожащую, — и это было так сладостно! Она приезжала в карете, под густой вуалью, вся закутанная в какое-то подобие мантии, скрывавшей очертания ее фигуры. Я помню, как в первое наше свидание она опустилась на канапе, задохнувшись от стыда, вся розовая от смущения; она боялась поднять на меня глаза, — и, клянусь вам, никогда еще я не находил ее столь прекрасной, быть может, потому что никогда еще не чувствовал себя столь неотразимым.

Но теперь, как я уже сказал, все страхи и угрызения совести остались позади, наши свидания сделались почти узаконенными. Мы по-прежнему любили друг друга, но любовное пламя утратило неистовость первых дней и теперь озаряло нас, словно супружескую чету, мерным и тихим светом.

— Я очень на тебя сердита, — проговорила Виржилия, усаживаясь.

— За что?

— Отчего ты вчера не пришел, как обещал? Дамиан все время меня спрашивает, отчего ты не приходишь даже на чашку чая. Так почему же ты не пришел?

Я и в самом деле не сдержал данного мною обещания, но виновата в этом была Виржилия. Я ревновал ее. И моя ослепительная возлюбленная знала, что я ее ревную, но ей непременно нужно было, чтобы я сказал ей об этом сам, вслух или хотя бы на ушко. За два дня до этого, на балу у баронессы, Виржилия, уединившись у окна с каким-то франтом, выслушивала его любезности, а потом два раза подряд вальсировала с ним. И была так вызывающе весела! Так полна собою! И даже когда она заметила, как сдвинулись мои брови, образуя вопросительную и угрожающую складку, она не обнаружила ни малейших признаков испуга и не перестала веселиться, а, напротив, еще пуще принялась кокетничать со своим франтом. Потом как ни в чем не бывало она подошла ко мне, взяла меня под руку и увлекла в соседнюю, менее людную, гостиную и там начала говорить мне, как она устала, и болтать о всяких пустяках с видом наивной девочки, который она порой принимала, когда того требовали обстоятельства; я уже слушал ее молча, ничего не отвечая.

И сейчас мне тоже было трудно ответить на ее вопрос, но кончилось тем, что я открыл ей истинную причину своего отсутствия. Клянусь вечными звездами, я в жизни не видел таких изумленных глаз! Полуоткрытый рот, высоко поднятые брови — удивление столь явное, ощутимое, бросающееся в глаза — вот первое, что выразило лицо Виржилии в ответ на мои упреки. Потом она покачала головой и улыбнулась с такой нежностью и состраданием, что я вконец растерялся.

— Ах, какой ты!

И она скинула шляпку, оживленная, жизнерадостная, словно школьница, прибежавшая домой из школы, потом подошла к моему креслу и стала легонько постукивать меня пальчиком по голове, приговаривая:

— Вот тебе, вот тебе.

И мне ничего не оставалось делать, как только смеяться вместе с ней, обратив все в шутку. Было ясно, что она меня обманывает.

Глава LXXVIII ГУБЕРНАТОРСКИЙ ПОСТ

Спустя несколько месяцев Лобо Невес, возвратившись однажды домой, объявил, что ему представляется возможность занять губернаторский пост в одном из штатов. Я взглянул на Виржилию: она побледнела. Муж, видя ее бледность, обратился к ней:

— Ты как будто не рада этому, Виржилия?

Она покачала головой и ответила:

— Да, это меня не слишком радует.

Больше в тот день о губернаторстве не было сказано ни слова; однако вечером Лобо Невес снова заговорил о своем намерении занять этот пост, и заговорил уже с большей настойчивостью. А дня через два он заявил жене, что его назначение — дело решенное. Виржилия не могла скрыть своего неудовольствия, но Лобо Невес стоял на своем: это необходимо по всякого рода политическим соображениям.

— Мне оказали доверие, и я не могу его обмануть; кроме того, это почетное и выгодное предложение, в нем наше будущее. Я обещаю тебе титул, моя любовь, и не баронессы, а маркизы… Ты скажешь, что я честолюбив? Возможно, но прошу тебя, не подрезай крылья моему честолюбию.

Виржилия в растерянности молчала. На следующее утро мы встретились с ней в нашем домике в Гамбоа. Она была грустна, и дона Пласида, которой Виржилия уже успела обо всем рассказать, утешала ее как могла. Я тоже был подавлен.

— Ты должен поехать с нами, — сказала мне Виржилия.

— Ты сошла с ума? Что за безрассудство!

— Но тогда…

— Нужно заставить его отказаться от этого намерения.

— Это невозможно.

— Он уже дал согласие?

— Похоже, что да.

Я встал и, кинув шляпу на кресло, принялся шагать по комнате, не зная, что делать. Размышлял я долго, но так ничего и не придумал. Тогда я подошел к сидящей неподвижно Виржилии и взял ее за руку; дона Пласида отвернулась к окну.

— В этой маленькой ручке для меня смысл всей моей жизни, но она — твоя, поступай, как велит тебе сердце.

Виржилия тяжело вздохнула. Я стоял возле нее, опершись о столик. Несколько минут протекло в молчании; было слышно только, как где-то лает собака да рокочет вдалеке морской прибой. Виржилия не шевелилась, я взглянул на нее. Ее остановившийся, потухший взор был прикован к полу, руки застыли на коленях, и судорожно переплетенные пальцы говорили о крайней степени отчаяния. При других обстоятельствах, будь отчаяние Виржилии вызвано иными причинами, я без промедления бросился бы к ее ногам, дабы утешить ее доводами рассудка и словами любви, но в нынешнем положении необходимо было, чтобы Виржилия наконец хоть что-то сделала ради нашей любви, хоть чем-то поступилась во имя ее и хоть однажды приняла решение за нас обоих. И мне следовало оставить ее, предоставить самой себе и уйти, что я и сделал.

— Я повторяю: наше счастье в твоих руках, — проговорил я и вышел.

Виржилия хотела удержать меня, но я уже был на улице. Здесь до меня донеслись ее рыдания, и, клянусь вам, я едва не воротился, чтобы унять их поцелуями, но превозмог себя и поскорее ушел прочь.

Глава LXXIX КОМПРОМИСС

Я никогда бы не закончил, ежели захотел бы рассказать в подробностях, что я пережил в эти первые часы. Я то умирал от любви к Виржилии, то почти ненавидел ее; жалость, которую я испытывал при мысли о ее семейном счастье, сменялась другим чувством, эгоистическим, твердившим мне: «Полно, пусть она сама решит эту задачу, пусть ее любовь сделает выбор». Оба эти чувства были одинаково сильны во мне, они нападали друг на друга и оборонялись одновременно — со страстью, упорством, и ни одно из них не желало уступить другому. Порой совесть моя вонзала в меня свои зубы, и я обвинял себя в том, что пользуюсь слабостью любящей и грешной женщины, принуждая ее пожертвовать всем ради моей персоны, но когда я уже готов был уступить укорам совести, любовь вытесняла ее и вновь советовала мне подумать о своем собственном счастье; так я метался в нерешительности, горя желанием увидеть Виржилию и опасаясь, что свидание с нею вынудит меня разделить ответственность за принятое решение.

В конце концов жалость и себялюбие пошли на компромисс: я увижусь с Виржилией у нее дома, в присутствии ее мужа, — это избавит меня от необходимости каких бы то ни было объяснений до тех пор, пока сама Виржилия не решит нашу судьбу. Так я примирил бурлящие во мне противоречивые чувства. Теперь, описывая все это, я понимаю, что тогда обманывал сам себя: жалость моя была не чем иным, как проявлением эгоизма, и желание утешить Виржилию было внушено мне моей же собственной страстью.