Сильвио Пеллико - Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях

• Название: Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях
• Автор: Сильвио Пеллико
• Издательство: TEPPA
• Жанр: Современная проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-300-00236-4

Пеллико С. Мои темницы: Воспоминания (пер. с ит.); Штильгебауер Э. Пурпур (пер. с нем.); Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях (пер. с англ.)

В сборник включены произведения» повествующие о малоизвестных и таинственных событиях девятнадцатого столетия.

Воспоминания итальянского писателя и карбонария Сильвио Пеллико» автора трагедии «Франческа да Римини», описывают все ужасы его десятилетнего заключения в тюрьмах Италии и Австрии. Действие романа Э. Штильгебауера переносит читателей в одно из немецких княжеств. Роман английского писателя Г. Ситон-Мерримена повествует о Испании времен второй карлистской войны (1872–1876 гг.).

---

— Почему он не уведомил нас, что он возвращается в Европу? — спросил Марко.

— Об этом он сказал бы нам сам впоследствии. То обстоятельство, что на него напали на улицах Сарагосы и ограбили его ради денег, которые были у него в кармане, само по себе слишком просто и обыденно. Но почему к нему на помощь явился монах и унес его с собой в один из тех принадлежащих духовенству домов, которые, как грибы после дождя, стали появляться по всей Испании с тех пор, как иезуиты изгнаны из Испании?

— Он оставил духовное завещание? — спросил Марко.

Саррион обернулся и посмотрел на него с усмешкой.

Бросив свою сигару, он сел около маленького столика, за которым Марко продолжал еще утолять свой аппетит.

— Я плохо рассказал, в чем дело, — промолвил старший Саррион. — Ты сразу угадал, в чем дело. Модженте составил свое духовное завещание уже на смертном одре. Свидетелем был Леон Модженте.

— Стало быть, деньги он оставил…

— Хуаните. Из этого можно только заключить, что в момент составления завещания он колебался. Ведь он любил ее и не имел никаких причин желать ей зла. Я собрал уже кое-какие сведения, но их далеко недостаточно. Я телеграфировал на Кубу, прося сообщить сведения о состоянии Модженте. Вот ответ.

И он передал Марко телеграмму, в которой значилось:

«Три миллиона в английских бумагах».

— Вот жернов, который он повесил на шею Хуаните, — сказал Саррион, складывая телеграмму.

— Дать три миллиона в руки девушки, которая находится еще в монастырской школе и вся во власти этих «правоверных сестер», дать в то самое время, когда дело карлистов окончательно проваливается и иезуиты знают, что либо Дон Карлос, либо республика.

Граф с жестом отчаяния отбросил от себя телеграмму и продолжал:

— Ведь это значит связать ее по рукам и ногам и навеки бросить ее в монастырь. Мы не можем оставить ее в таком беспомощном состоянии. Не правда ли, Марко?

— Конечно, — тихо промолвил тот.

— Для этого есть только одно средство. Об этом я думаю день и ночь. Да, только одно средство, друг мой.

Марко задумчиво посмотрел на отца и ждал.

— Тебе надо жениться на ней.

VIII След

Саррион встал с кресла и опять подошел к окну, не глядя на Марко. Отец и сын общались между собою, как братья, и привыкли не распространяться слишком много о некоторых вопросах.

Одним из таких вопросов была Хуанита. Оба чувствовали себя не совсем ловко, когда приходилось говорить о ней.

Граф взглянул через плечо на сына. Тот, не поднимая глаз, заметил это движение и покачал головой.

— Ты качаешь головой? — спросил Саррион, всеми силами стараясь казаться веселым и беззаботным. — Чего тебе еще нужно? Она самая красивая девушка во всей Арагонии.

— Не в этом дело, — отвечал Марко, густо краснея.

— А в чем же?

Марко молчал. Чтобы выиграть время, старый граф закурил другую сигару.

— Выслушай меня, — сказал он наконец. — Мы во всем и всегда понимали друг друга, кроме вопроса о Хуаните.

Марко положил руки на стол и с легкой улыбкой взглянул на отца.

— Объяснимся насчет Хуаниты прежде, чем говорить о дальнейшем. Ты воображаешь, что у тебя на душе есть что-то такое, чего я не пойму. Я согласен, что сердце человеческое, старея, делается не так чувствительно и утрачивает тонкость чувств. Однако понимание таких чувств в другом, более молодом существе может и сохраниться. Тебе кажется, что следует предоставить Хуаните самой сделать выбор. Так ведь, кажется, полагается в Англии?

— Да, — отвечал Марко.

— На это я тебе скажу, что монастырское воспитание, — а это единственное воспитание, доступное девушкам в Испании, — делает ее непригодной для такого выбора.

— Дело тут не в воспитании.

— Конечно, все дело случая, — резко возразил граф. — А для девушки, воспитывающейся в монастыре, такого случая никогда не представится. Отец или мать, если они люди неглупые, сумеют сделать этот выбор гораздо лучше, чем девушка, внезапно перенесенная из монастыря в водоворот света. Но не в этом дело. Хуанита никогда не выйдет из монастырских стен, если мы не извлечем ее оттуда, даже против ее воли.

— Мы имеем право это сделать?

— Никакого права мы не имеем, — возразил Саррион. — Церковь держит ее крепко в своих тисках и не признает за нами никаких прав.

— Ведь Хуанита совсем еще ребенок и не знает, что значит жизнь.

— Именно, — воскликнул Саррион. — Это-то и дает им возможность осуществить свои планы с такой легкостью. Они могут постоянно, но незаметно оказывать на нее давление и в конце концов довести ее до мысли, что единственное счастье для нее — стать монахиней. Редкая женщина, да и из мужчин немногие, может быть счастлива, если окружающие постоянно будут твердить о том, что, живя здесь счастливо, тем самым готовишь себе осуждение в вечной жизни. Нам нужно взглянуть на это дело с точки зрения самой Хуаниты.

Марко опять взглянул на отца с улыбкой.

— Это не так легко, — промолвил он. — Я это испытал.

— Не следует отчаиваться, — многозначительно сказал Саррион. — Не забывай, что ее точка зрения может быть совершенно невежественная, и ее воззрения находятся под сильным посторонним влиянием. Взгляни на это дело и с точки зрения светского человека, подумай хорошенько и скажи мне, будешь ли ты считать себя счастливым, если будешь знать, что именно ты позволил Хуаните избрать, закрыв глаза, монастырь.

— О своем счастье я не думал, — кратко и просто ответил Марко.

— А о счастье Хуаниты?

— О счастье Хуаниты, да.

— В таком случае подумай еще раз и скажи, неужели ты думаешь, что Хуанита будет счастливее, если останется в монастыре? Неужели церковь может дать ей большее счастье, чем ты, ты, который дашь ей возможность вести образ жизни, предназначенный ей самим Господом Богом?

Марко молчал. Саррион и сам, по-видимому, не ожидал от него ответа.

— Разумеется, — продолжал он все тем же беззаботным тоном, — все это я говорю в том предположении, что ты ставишь на первом плане не свое счастье, а счастье Хуаниты.

— Ты не ошибся.

— И всегда так будет? — серьезно спросил старик.

— Всегда.

Наступило молчание. Потом граф вошел в комнату и, подойдя к сыну, положил ему руку на его широкие плечи.

— В таком случае, мой друг, — заговорил он, меряя шагами комнату и снимая перчатки, — будем действовать. Это тебе более по душе, чем разговоры. Пойдем сейчас к Леону. Он послужит для нас соединительной чертой в этом деле. У Хуаниты, кроме нас, нет никого в этом мире, но, я думаю, этого будет достаточно.

Леон де Модженте жил на Plaza del Pilar. Его отец, к которому он не питал особенной привязанности, щедро ссужал его деньгами, которые он тратил большею частью на церкви и монастыри. Это обстоятельство, в свою очередь, так поднимало настроение молодого человека, что из своей квартиры он сделал что-то вроде часовни и жил в атмосфере эстетических эмоций, которые он ошибочно принимал за святость.

Маркиз де Модженте только что вышел из дому. Слуга сообщил, что он направился через площадь, по всей вероятности, для того, чтобы помолиться в соборе. По совету слуги, оба Сарриона решили подождать его возвращения. Слуга, смахивавший на разбойника, предложил сходить за его господином.

— Кстати, я и сам помолюсь, — смиренно промолвил он.

— А вот вам кое-что для церковной кружки, — с улыбкой добавил Саррион.

— Клянусь Богом, — воскликнул он, когда они остались вдвоем, — тут так и чувствуется лицемерие.

Он обвел глазами стены и поднял брови.

— Хотел бы я знать, — продолжал он, — что думал умирающий Франциско, лежа в доме на улице св. Григория? Что он хотел, подписывая свое завещание. Он послал за Леоном. С первого раза видно, какой у него сынок — просто-напросто мул. Франциско, вероятно, сообразил, что оставить деньги ему значит оставить их церкви. А это значит, что они будут употреблены на дальнейшую разруху Испании и укрепление суеверий и невежества.

Рамон де Саррион был одним из тех испанцев и добрых католиков, которые всю вину за падение былого величия их страны возлагают на церковь.

— Я убежден, — продолжал старый граф, — что Франциско смутно догадывался, что он пал жертвою заговора. Все эти разветвления ясно показывают, что тут действительно был заговор. Из-за трех миллионов песет стоит похлопотать и о заговоре. Для Испании в наше время они имеют большую ценность. За сумму, гораздо меньшую, приобретались и губились целые королевства. Я убежден, что за ним следили еще на Кубе и о его возвращении знали заранее. Может быть, его вызвали сюда каким-нибудь подложным письмом. Кто знает? Во всяком случае, знали, что все деньги он завещал Леону.