Александр Грог - Время своих войн 3-4

• Название: Время своих войн 3-4
• Автор: Александр Грог
• Жанр: Современная проза

Историю человечества можно проследить на истории денег. Категория денег приобрела философскую, этическую и религиозную нагрузку, банковское ремесло превратилось в культуру. Как случилось, что презренное, осуждаемое всеми религиями ростовщичество стало диктовать законы и нормы поведения?

© Copyright Грог Александр ([email protected])

---

(Николай Карамзин «История государства Российского»)

Александр ГРОГ и Иван ЗОРИН (аватары) представляют:

Часть 4 — ОПОРЫ

«Нам оставляют лишь сомнительное увлечение гадать и фантазировать, надеяться, либо страшиться. Запад одалживает нам свой язык, нравы, обычаи, представления о добре и зле, навязывает поведенческие каноны, добивает последних из христиан, подменяя небеса информационной сумятицей, идеализацию — идолизацией. Вспыхивающие звездочки, гаснущие кумиры, калейдоскоп лиц, мелькающих на экране, не ведает границ, проникая в дома, сердца, души, создавая иллюзию жизни, виртуальное заслоняет действительность. Обманчивые призывы жить настоящим заслоняют реальность минувшего, привлекательная простота техногенных мифов вытесняет пафос древних саг. Прогрессирует историческая амнезия, разрастается племя иванов не помнящих родства. Практика направлена на реализацию американского эксперимента, вслед за «долларизацией» всей планеты… Какова же надежда? Что оставляем себе сами? Будущее неотвратимо, как смерть, пророчество всегда лживо…»

(Иван ЗОРИН «Глобализация культуры»)

«Человек растет и воспитывается подражанием. Это может быть подражание отдельных людей отдельным людям, и подражание народов народам. Государство, если оно здорово, либо стремится к этому, отыскивает и выявляет примеры годные для подражания, являющиеся для всех ориентирами и опорой. Государство сдавшееся, находящееся в зависимости, кажет своим гражданам иное, то что диктуют захватившие над ним власть, боящиеся, что оно окрепнет здоровыми для него примерами и ориентирами…»

(Александр Грог «Этюды смысла»)

Глава СЕДЬМАЯ — «ПЕРВЫЕ» (Центр «ПЕРВОГО»)

ПЕРВЫЙ — «Гришка — Командир»

Рогов Георгий Владимирович, воинская специальность до 1992 — войсковой разведчик, командир спецгруппы охотников за «Першингами», в 1978–79 — проходил практическое обучение в Юго — Восточной Азии (Вьетнам, Камбоджа) Командировки в Афганистан. Участвовал в спецоперациях на территории Пакистана (гриф секретности не снят).

Из семьи потомственных офицеров. До Рязанского Воздушно — Десантного некоторое время учился на медицинском — не закончил… Обладает прирожденными свойствами командира, универсален, умеет мыслить нестандартно. В быту скромен, с подчиненными поддерживает дружественные отношения. Уволен в запас по сокращению. Работал по частным контракта в Африке и Юго — Восточной Азии.

По прозвищам разных лет:

«Первый», «Воевода», «Змей — Георгиевич», «Гришка — Командир», «Хирург»… и другим разовым.

АВАТАРА (псимодульный портрет):

…Ссора вспыхнула из–за козырной шестерки. Серафим Герцык покрыл ею туза, а нож Варлама Неводы, выхваченный из–за голенища, пригвоздил карты к столу. Лезвие вошло между пальцами штабс–капитана, но они не шевельнулись. «Что–то не так?» — равнодушно спросил он. «Шулер», — прохрипел раскрасневшийся Варлам. Его глаза налились кровью, он был пьян, и горстями сгреб ассигнации.

Дело происходило посреди крымской неразберихи, когда белая армия отхлынула к морю, увлекая за собой мошенников, прокопченных южным солнцем контрабандистов, петербуржских барышень, студентов провинциальных университетов, мужей, годами целовавших жен лишь на фото, и жен, вдовевших с каждым разорвавшимся снарядом. В корчме, битком набитой острыми взглядами и проворными руками, на офицеров не обратили внимания: миллионы подобных ссор вспыхивали здесь до этого, миллионы — после. Только лупоглазый шарманщик с гвоздикой за ухом вдруг затянул с надрывом: «И улетела вверх душа через дырку от ножа…» В углу два сгорбленных молдаванина, как сумасшедшие, бренчали на гитарах, бледный, исхудавший еврей, то и дело убегал из–за рояля в уборную нюхать с зеркальца кокаин, а красная конница сметала все за Сивашским валом.

Познакомились час назад, но, как это бывает среди беженцев, Варлам успел выложить все: про аресты в Екатеринодаре, расстрелы «чрезвычайки», про тачанки, косившие его казачий эскадрон, и про бежавшую в Париж невесту, с которой они условились встретиться «У Максима».

Штабс–капитан кивал. «А у меня никого… — отхаркивал он кровью в платок под орлиным, нерусским носом. — Разве это…» И, криво усмехнувшись, разгладил на гимнастерке георгиевский крест.

«Чахотка», — безразлично подумал Варлам. Румяный, кровь с молоком, он перевидал таких в окопах германской, получив от солдат прозвище «Большой есаул», гнул пятаки и за уздцы останавливал скачущую мимо лошадь.

Игра завязалась сама собой, перекинулись по мелочи, больше для того, чтобы забыться, ставили деньги, которые с каждой минутой превращались в бумажки. Штабс–капитану отчаянно везло. Ему приходили дамы и короли, он едва окидывал их рассеянным взором, невпопад бился, но все равно выигрывал. Его мысли были далеко, он стучал им в такт ногтем по дереву, точно клевала курица, изредка вставал и снова садился, беспричинно обдавая Варлама безумным, едким смехом.

Оскорбив Герцыка, есаул сжал кулаки, ожидая пощечины, но штабс–капитан отвернулся к окну, точно смотрел вслед своим мыслям. На улице моросил дождь, рыхлый, пузатый кучер, развалившийся на козлах, со скуки хлестал псов, брехавших на коня, пока раскрасневшийся отец семейства загружал тарантас с кривым, пыльным верхом пухлыми чемоданами.

«Надеюсь, мы не станем драться, как мужичье, — процедил, наконец, штабс–капитан с холодной усмешкой, опять кашлянув кровью. — К тому же у Вас преимущество…» Варлам разжал огромные кулаки. «Здесь тесно, а на дворе — сыро… — Серафим Герцык зябко передернул плечами. — Я не совсем здоров…»

«Струсил», — подумал Варлам.

Вместо ответа штабс–капитан надел фуражку, достал из кобуры наган, отбросил на сторону барабан, зажал дупло и, встряхнув, выронил шесть пуль на карты, защелкнул, крутанул барабан на сухой ладоне, прислонил дуло к виску… Раздался сухой щелчок. «Ваша очередь», — протягивая рукоять вперед, облизал он тонкие губы.

По соседству горланили необстрелянные юнкера в серых от пыли шинелях, широко отставив локти, пили здоровье убиенного царя, по–мальчишески перекрикивая друг друга, били о пол рюмки, и осколки летели в нищего старика, который грел пятки, уперев их в свернувшуюся клубком собаку.

Варлам зажмурился и, как во сне, спустил курок. «Я начал первым, — едва переведя дух, услышал он, — надеюсь, Вы человек чести, и уравняете шансы во всех случаях…» Серафим Герцык, не моргая, уставился Варламу в переносицу, держа пистолет курком вверх. Так, с открытыми глазами, он и встретил смерть — грохнувшим выстрелом ему снесло пол черепа.

На мгновенье воцарилась тишина, взвизгнули женщины, а потом громче заиграла музыка, и все, как сумасшедшие, пустились в пляс, чтобы не видеть, как суетятся половые, счищая тряпками кровь того, кто еще минуту назад был Серафимом Герцыком.

К вечеру красные были в пяти верстах, и военные торопливо оседлали коней, вонзая шпоры, не жалели плетей. Самоубийц не отпевают, и вслед за продырявленной фуражкой тело с георгиевским крестом понесла река. В последний путь Серафима Герцыка провожали зеленые слепни, да увядшая гвоздика, которую, вынув из–за уха, швырнул ему вслед лупоглазый шарманщик.

А есаул не сдержал слова. В нем червоточиной поселился страх. В Севастополе он сходил в церковь, исповедовался. «Беда–то какая вокруг, — вздохнул батюшка, — а Вы…» «Черт возьми, — посоветовал ему знакомый ротмистр, с которым они брали у немцев «языка», — если уж тебе невмоготу, пальни в себя, да и выброси все из головы…» Варлам храбрился, обещал не откладывать, пил с ротмистром на брудершафт, но в душе был уверен, что мертвец утащит его за собой, что он обязательно застрелиться, если сдержит слово. «Ты пойми, — жаловался он денщику сквозь пьяные слезы, — мертвый убьет живого, разве это справедливо?» Но по ночам видел гроб, из которого поднимался окровавленный штабс–капитан и требовал долг. Он по–прежнему страшно кашлял и криво усмехался. «Да ты сам искал смерти, — открещивался во сне Варлам, — знал, что до Констанцы не доберешься…» А иногда вставал на колени: «Христом Богом молю, прости долг, на что он тебе, а я прежде невесте вернуть должен, она то здесь при чем…» Но штабс–капитан был непреклонен. По пробуждении Варламу делалось стыдно, надев мундир, он долго тер затылок, потом, запрокидывал бритую шею, собирая жирные складки, заряжал пистолет. И каждый раз откладывал в сторону, не в силах преодолеть себя, опять видел закрытую вуалью женщину, которая проводит вечера в ресторане «У Максима», посматривая на дверь, снося пошлые разговоры и липкие взгляды. Вспоминая смуглые, нерусские черты штабс–капитана, Варлам подозревал, что на него напустили порчу, золотил ручку цыганам, которые снимали сглаз, катая по блюдцу яйцо и сжигая на свече пахучие травы.