Станислав Соловьев - С.А.Р.

• Название: С.А.Р.
• Автор: Станислав Соловьев
• Жанр: Научная Фантастика

---

Станислав Соловьёв С. А.Р

Не знать историю — не самое страшное для человека.

Неоднократные попытки остановить ее ход — вот что ужаснее всего.

Ти — Сарат, историк

Мне не интересны люди. Мне интересны их истории.

Анонимный автор времен Хольменской экспансии

…вокруг меня стены они белые и мягкие стены стены стены нельзя удариться нельзя пораниться они никогда не открываются но иногда возникает просвет чтобы впустить или выпустить людей как это у них получается не знаю неяркий свет здесь всегда неяркий свет неяркий свет свет свет свет иногда не хочу чтобы был свет но не знаю бывает ли что–то кроме света сижу на белом пружинящем полу он мягкий он приятный он заставляет расслабиться и спать но не хочу не могу не могу постоянно спать спать приятно но боюсь хочу вспомнить кто я хотя они говорят что я не существую не могу понять если не существую почему пытаюсь вспомнить кто я ведь меня нет ничего не получается не получается не получается не получается когда засыпаю снятся странные сны не знаю почему сны такие странные плохо помню сны снится какой–то человек но не помню не помню какой они заставляют вспоминать сны они говорят это нужно для эксперимента говорят это и есть эксперимент…

[Факториал: АЕ‑000231/2. Время фиксации — 00:00]

Меня зовут Лийо Леваннен. Мне тридцать два года.

Если представлять реальность как сложный цветастый узор, сотканный из тысяч нитей, нет ничего проще, чем попытаться найти истину — то единство, которе их удерживает. Но когда узор распускается, в руках остается одни нити — и ничего больше. С ними ничего не сделаешь, бесполезно делать узлы причинно–следственной связи, ты один, нет ни прошлого, ни будущего. Моя жизнь похожа на этот узор, с той разницей, что он уже распущен провидением — хотя мне не престало произносить это слово, ведь я историк. Перебираю цветные нити, они струятся в водах сумрачной памяти, и когда я оглядываюсь — вижу переливы и тени, и слова, когда–то наполненные жизненным соком, а теперь пустые, словно вырезанные из дешевого картона.

Первые слова, изменившие мою жизнь — «Мне нужны знания…» Я повторял их, начиная вступительный курс Высшего историософического колледжа — один в большом чужом городе, тощий парень с оттопыренными ушами, полный мечтаний, страхов и томительного ожидания взрослой жизни. Я приехал из Марегалля — маленького сельскохозяйственного городка, известного своими шерстяными изделиями и самой длинной осенью в Изученном мире. «Мне нужны знания…» — с этими словами я садился на магнитопоезд, оставляя позади опасения родителей, зависть бывших однокашников и желтые листья, танцующие в медовом воздухе Бульвара Надежд. «Ты будешь писать, — то ли вопросительно, то ли полуутвердительно говорили они, — не забывай писать. И приезжай на каникулы — мы всегда тебя ждем.» Я кивал головой, но мне незачем было рассказывать про обязанности и обещания, данные скорее по инерции, — я оставался глух и слеп, палые листья кружились в глазах, и я всей душой был уже в Сит — Хольмене. Месяцы учебы летели стремительно в колледже, насыщая сухой пищей исторического учения Ти — Сарата, я забывал писать родителям, забывал приезжать на праздники, забывал Марегалль. Сочинения Основателей, анналы Древних, эпоха Центральных Сообществ, утомительные тренинги аналогий, часы ритуальных практик — все это выхватывало меня из тела настоящего. Я оказывался там, где нет настоящего, есть только прошлое, которое растет как снежный ком, которое уходит корнями на тридцать тысяч лет назад, в тьму Безвременья. Прошлое, что не признает будущего — этой иллюзорной мечты, хвастливо отрицающей все причины и следствия, незнакомой, чужой, странной. Я упивался знаниями, питался ими, плавал в их чистых водах, и ничего — ничего, повторял я себе, слово утреннюю литанию, — не может помешать мне. Это мое призвание — историческая наука. Разве не об этом я мечтал сонными осенними вечерами на Бульваре Надежд?.. Так я говорил — и я ошибался.

Был второй курс. Был месяц Цветущих Лип. Я, мой приятель Оген, и еще несколько сокурсников сидели в уютном кафе на улице Скульпторов, и весело праздновали окончание тяжелого семинара по синхронизации Семи Сообществ. Мы пили холлу — хольменское ячменное пиво. Холлу намного крепче, чем марегалльское пиво, голова от него идет кругом, в сердце зарождаются сумасбродные желания, о которых со временем или забываешь, или жалеешь о них. Оген, раскрасневшийся, похлопал меня по плечу и тоном заговорщика сообщил типичную мужскую тайну:

— Видишь эту молчальницу? Я ее охаживаю вторую неделю — она с третьего курса, и все без толку. Что им всякие второкурсники… — смеялся Оген и качал головой, нисколько не сомневаясь в пьяных истинах субботы.

Я не помню — заметил ли ее в тот вечер? Или это произошло неделю спустя? Месяц?.. Нити, цветные нити, и пустые руки, потерявшие узор навсегда.

Ее звали Кена Каринер. Она специализировалась на отделении историографии, и была на два года старше меня. Темно–каштановые волосы, круглый овал лица, глаза по–детски широко раскрытые — два мягких камня цвета шаррамского чая, который ты хотел выпить, но захлебывался и тонул, тонул без надежды на спасение. Когда она говорила — немного грассировала, как это делают коренные уроженцы Хольмена. Ее губы словно припухли — тогда я думал, от поцелуев. Как такая девушка может быть без поклонников?!.. Потом я понял — не от поклонников. От слез и упрямства. Это я понял спустя два года. Но пока были слова «Мне нужна любовь», вечера, наполненные ласками, ночные разговоры в кампусе, что в квартале Больших Ветров, слова, слова, перетекающие из губ в губы, словно продолжение поцелуев, они соединялись, они переплетались, становились одним — «Мы любим друг друга. По окончанию колледжа мы поженимся…» Кена, как и я, принадлежали к светской конгрегации Изучающих, и как всякий историк, не принявший священнического сана, мы могли сочетаться браком. Словно это само по себе являлось достаточным доказательством прочности нашей связи — хотя я лгу, наверняка лгу, не было планов, не было помолвки, только слова «Мне нужна любовь» — и только эти слова мне остались. С кисло–сладким привкусом сгоревшей страсти. На пятом курсе Кена сообщила, что решила ехать по распределению — в Западные Сообщества. В одну из гуманитарных миссий Школы Ти — Сарата. Кажется, в Су — Дальмерен.

— Не обижайся на меня, Лийо — я вижу, что ты обижаешься. Мне так хочется добиться чего–то важного в жизни — стать кем–то. И это распределение как раз подходит… Понимаешь, я ощущаю себя словно бы разбитым сосудом, еще чем–то нецелым. Я не могу обещать тебе — ведь это отравит все то, что между нами, отравит ложью. Как я могу взвешивать — я или ты? Я не хочу этого, я боюсь этого, мне больно… — она плакала у меня на плече.

Замшевая куртка медленно пропитывалась ее слезами, а я пропитывался ненавистью к Су — Дальмерену. Ничего не мог сказать — забыл все слова. Их куски застряли в горле, я безуспешно глотал и смотрел на серое небо аэровокзала. «Мне нужна любовь…» — мертвые, предательские слова, сухие и тяжелые как булыжники мостовой, не мои слова, ничьи слова. Кена обещала звонить, приехать, как только оформится работником миссии, в Сит — Хольмен и найти меня — обязательно найти. Я кивал головой — все это ни к чему. Понимал, что она говорит все это из жалости — даже не из жалости ко мне. Из жалости к себе самой. На прощанье она протянула руку — маленькую, розовую, сильную ладонь. Я хотел сжать ее, опутать ожесточенными пальцами, поработить, врасти своей обезумевшей плотью и оставить здесь, в международном аэропорту Содружества, оставить навсегда… Пальцы выпустили ее, я упустил ее, и она улетела в свой Дальмерен. Первые месяцы она писала — рассказывала о новой миссии, про глупых аборигенов, толком не понимающих, что такое «история» и зачем она нужна. О поселках колонистов, затерянных в Западных лесах. Про мелочные несообразности между Колониальным Советом и руководством Западного филиала Школы. И, конечно же, она писала о вечерах, что проводили мы в кафе. Улица Скульпторов. Ночи в кварталах Больших Ветров… Я не верил ей, я не верил себе, ждал, когда этот затянувшийся фарс закончится, когда письма исчезнут из моей жизни. Когда я перестану писать письма… Потом я даже поверил, что ничего еще не потеряно — глупо поверил, напился и проспал предварительный экзамен по историометрии. Было жарко, голова раскалывалась от выпитого вина. Варрен, старший магистр, преподаватель историометрии, недовольно морщился и грозился выгнать меня с курса — он называл меня «самым недисциплинированным студентом, которого знали стены этого учебного заведения». Он, конечно же, преувеличивал — эти стены знали многих любовников–неудачников. Я кивал головой, обещал все сдать осенью, солнце рассказывало стеклам всю правду — жестокую огненную правду последнего лета. На следующий день пришло письмо от Кены. Оно состояло из двух предложений — обещание приехать на мой выпуск и непростительный поцелуй, горький, как все поцелуи в письмах… Был выпуск нашего курса — она, конечно же, не приехала. Не приехала и тогда, когда я написал отчаянное письмо — на двадцати листах, самое длинное и путаное письмо в моей жизни. Последнее письмо, как потом оказалось… Когда его отправлял в почтовом отделении Четвертого городского района, я дрожал от несбывшихся надежд — но уже не надеялся. Потом началась зима, и пришло время новых слов: «Мне нужна карьера…» Больше писем я не получал. Больше писем я не писал. Письма ушли из моей жизни — как желтые осыпающиеся листья на тихих улочках Марегалля.