Евгений Мамонтов - Номер знакомого мерзавца

• Название: Номер знакомого мерзавца
• Автор: Евгений Мамонтов
• Издательство: Издательский дом «Савонарола»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-903407-01-9

Герои Евгения Мамонтова, литературного затворника, по какому–то недоразумению получившего недавно Астафьевскую премию, пытаются в одиночку взорвать историю города или, на худой конец, оспорить историю человечества. Как ни странно, но это в какой–то степени им удается. Роман и повесть написаны крайне увлекательно и подкупают редким сочетанием сложности и простоты.

---

Официантки это тоже нечто. Я давно заметил, с какой бы дамой я ни пришел в кафе, официантка, которая нас обслуживает, всегда сексуальней моей спутницы. Хоть меняй их местами. Это из–за униформы. Этих коротких юбок, черных колготок.

Пусть будет «официантка в кружевном передничке с крохотным кармашком для блокнотика». Это, во всяком случае, добротный штамп. И далее: «Она тут же весело отодвинула от себя кожаную папку меню и сказала, глядя ему в глаза: «Я буду, как ты!» Поставь восклицательный. Потом они заговорили о сессии, и Глинский очень живо, в лицах рассказал, как сдавал математику. Таня смеялась и сверкала внимательными глазами». Вставь дальше авторский кусок про жратву, все эти жульены и профитроли. Нормальные студенты едят в фаст–фуде и втихаря разливают водку в стаканы для кока–колы. Но это рафинированные типы, давай сделаем их извращенцами, ах да… (Я тогда сказал своей красавице: не заказывай слишком дорогое. А она ответила весело: да брось ты! В этих репликах не было никакого смысла, мы просто поймали общую интонацию. Она пила, курила и рассказывала про свое прошлое свидание вслепую, когда она выслушала трехчасовую лекцию о вреде курения от какого–то занудного технаря, увлекшегося йогой. Через день мы встретились у нее дома. У меня как раз начинался грипп, и я знал, что заражу ее первым же поцелуем. А она сказала, что не признает никаких контрацептивов, кроме презервативов. И сказала, что не гарантирует, что я не подцеплю с ней какую–нибудь заразу. Я сказал ей: брось, заниматься этим с презервативом, что купаться в сапогах. Но она уперлась, мол, на меня чихни — я забеременею. (Хорошо, думаю, что этот грипп без насморка, не заметно). Ну, есть же, говорю, всякие свечи, таблетки. Это ненадежно! — говорит. При этом на ней легкая футболочка и шортики, и все это давно пора уже снимать, и она не против, но мы продолжаем препираться. И выясняется, наконец, что у нее дома нет даже этих самых презервативов, и она высказывает мне, как это я мог идти на свидание без них. Да я вообще не был уверен, что она даст с первого раза, хотя, конечно, да, свалял дурака! Ну, не нравятся мне они. А она говорит, мне нравятся такие мужчины, которым по фиг в презервативе или нет, с такими я через минуту уже и сама никакого презерватива не чувствую. Я вижу, что это уже в мой огород, и говорю: ладно, где здесь аптека? И она показывает мне из окна. И я покупаю в магазине еще выпивки и эти чертовы презервативы, но настроение уже не то. Главное, я чувствую, что она права, а я дурак, и это самое обидное. Я прихожу, и мы без проволочек отправляемся в постель. У нее роскошная высокая грудь, которая стоит без бюстгальтера. Я завожусь мгновенно, но когда дело доходит до презерватива, она начинает свои смешки и это должно так очевидно способствовать моему фиаско, что становится даже смешно. Она демонстрирует максимально некорректное поведение и при этом сообщает, что мужчинам нельзя говорить правду в постели. Они такие ранимые! За вас, говорит, слабый пол, — и замахивает еще рюмочку. А я на все это молчу и думаю, ну погоди же, сладкая сучка, у меня еще не случалось осечек на трезвую голову. И потихонечку, потихонечку завожу ее так, что ей уже дико невтерпеж и становится не до безопасного секса. Добившись своего, я еще долго не отпускаю ее. Впервые слышал, чтобы при этом орали «мама»! Даже спросил на всякий случай: тебе не больно? Потом отпустил и говорю: можешь не бояться, ты не залетишь. Отдохни немного, и продолжим уже по–твоему. Она курит с расслабленной улыбкой, и я вижу, что ее клонит в сон. Она поворачивается ко мне попкой и бормочет какую–то сладкую преддремотную дребедень. Я распечатываю упаковку презервативов «Sico», и если в первый раз у меня еще были колебания, то со второго я понимаю, что по резвости она обходит даже ту безумную торговку апельсинами, которая просила обзывать ее в постели последними словами. Эта, когда мы меняем позицию, просит кусать ее сзади за шею, и заходится как ненормальная на своем четвертом уже за сегодня вираже.

Чтобы проводить меня, она надевает на голое тело шубку и перед порогом очаровательно дразнит меня, распахивая ее. Во время прощального поцелуя нежно прижимается и потом говорит: пока. Без линз глаза у нее совсем невинные и близорукие, как у скромной отличницы. Но вот она улыбается, и с вожделенным вздохом этой влекущей улыбки я еду через угасающий город и с трудом удерживаюсь, чтобы не позвонить ей сразу по приезде.)

Мы дошли уже до первого поцелуя в парадном, и я спросил: «Они будут заниматься безопасным сексом?»

Что ты? Каким еще сексом? У автора все только намеком…

Понятно, пиши: «В утреннем свете, едва открыв глаза, с чувством удивительного покоя и счастья, которое переполняло его уже тихо, без вчерашней сладостной муки, Глинский разглядел на спинке стула легкий ворох ее одежды… бесплотный, как привидение, чулок свешивался, едва касаясь пола, а сама жизнь, то, что наполняло все эти невесомые кружева, сейчас лежала рядом с ним, досматривая предутренний девичий сон, и он боялся пошевелить плечом, которого она нежно касалась виском с сиреневой жилкой. Влажный лиственный шелест за открытым окном то вздымался, то опадал как…

— Маэстро, маэстро, дело было в январе…

— Пардон, увлекся… Сухой зимний свет, по которому, не покидая постели, сразу узнаешь снежное утро. В небе, как сквозь мутный целлофан, проступает вареным яичным желтком слабое солнце. Мелкий бег будильника. Скребущий звук лопаты и всплески собачьего лая за окном. Все это медленно кружилось в его голове и пело счастливым обещанием совсем новой жизни. Он осторожно коснулся губами ее щеки. Она открыла глаза и улыбнулась. «С днем ангела тебя!»

Когда вы просыпаетесь с новой любовницей, то первым делом вы ее берете, спеша успеть это еще до света. Из–за утренней эрекции, похмельного вожделения и опасения, что когда окончательно рассветет, ее внешность вас ужаснет. «Три причины, по которым вы не сможете отказаться от нашего предложения!» Но нам, по условиям задания, это не подходило, и я отправил наших любовников поочередно в душ и совместно на завтрак. Вставил авторский кусок с разговорами и описанием комнаты. Мы же не могли вовсе выбросить весь его текст. Хотя почему бы и нет? Я спросил Сашу, чем там кончается. И он сказал, что Глинский видит, как она садится в машину с другим студентом и целуется с ним. Я сказал, давай перекурим, и подумал, что рассказ наверняка сочинен по следам личных переживаний. Возможно, совсем свежих. Может быть, поэтому он такой неудачный. Писать о том, что только что случилось, непрофессионально.

Мы перешли к финалу. «В среду утром она не позвонила. Глинский набрал номер ее сотового и услышал рассеянный голос. Она сказала, что проспала занятия и сейчас не может говорить, спешит, но перезвонит вечером или завтра». Это плохо, вычеркни. Саша пожал плечами и передвинул каретку. Я взял другую сигарету. Саша снял очки и потянулся. Что–то заело?

Я понял, что стал относиться к делу серьезно, забыл, что пишу не от себя, и поэтому не мог продолжать. Я заставил себя вспомнить, что это всего лишь упражнение, джем–сейшн… И мы застучали дальше: «Ни в среду, как было условленно, ни в четверг, ни в пятницу она не позвонила. И записанный на пленку голос бездушно сообщал Глинскому одно и то же: абонент недоступен. Но при полной и очевидной формальности, безотносительности к нему лично, эта фраза казалось Глинскому пугающей и пророческой, как строчка (сделаем его филологом) «never more» из Эдгаровского «Ворона», — декламировал я нараспев, подражая радиопередачам, что слушал в детстве.

«Занятия у них были в разных корпусах, и на случайную встречу надежд не оставалось… В субботу он тупо оделся, думая все одно и то же. Почему она не позвонила? Изобретая бесконечные объяснения, все больше томясь тревогой и в рассеянности бродя после занятий по той самой улице, теперь неприятно радостной в солнечном свете и веселом галдеже густо валящей с крыльца толпы студентов, Глинский вдруг увидел ее. Мир сфокусировался в одной точке и сделался расплывчатым по краям. А в следующий миг треснул, пошел ветвиться трещинами и обсыпался как стекло от удара. И в этой голой и резкой оптической осязаемости она подошла к другому. Так подошла, так улыбнулась и посмотрела, что все стало ясно. Но, несмотря на всю очевидность случившегося, Глинский не мог в это поверить. Он стал пробираться, грубо преодолевая встречный поток… и как ему казалось теперь, нелепо, с какой–то жалкой беспечностью выкрикивал ее имя… Дальше пусть будет что–нибудь про мучения этого вечера. Пусть напьется, подерется, попадет в милицию, сочинит ей полное проклятий и любви письмо, поедет к проститутке… на выбор автора. И концовка (мне уже все это надоело): «…Теперь она сидела перед ним, все еще привлекательная, хотя и располневшая после родов, обручальное кольцо глубоко врезалось в палец, и они вспоминали… Она — с нежным восхищением глядя на этого возмужавшего, раскованного и очевидно преуспевающего человека, а он, стараясь не выдать своей неловкости и смущения, напряженно выдумывая каждую следующую фразу, прямо как в тот первый раз, но совсем иначе. Спросил ее о муже, о ребенке (дочка), верно рассчитав, что эта тема по–матерински увлечет ее и даст ему спокойно допить кофе, кивая ее словам.