Николай Кузьмин - Где найдёшь, где потеряешь (Повести)

• Название: Где найдёшь, где потеряешь (Повести)
• Автор: Николай Кузьмин
• Жанр: Детская проза

---

Живоглот разохотился, разговорился, благо слушатель бывший уголовник, родственная душа. Красуясь собой и своей воровской смекалкой, живописуя хитроумные планы, не заметил даже, что Василию вовсе не интересно. Василий тем временем о винном отделе думал: наверно, открылся, пора бы туда поскорей. Правда, в перебой такой устремленности одолевала тревожная неоформленная мыслишка, даже не мысль еще, а, скорее, предчувствие: вот и попался, вот и пропал… Где ему, алкашу с двумя судимостями за мелкие кражи, против Кости Живоглота себя отстоять? Дальнейшее неизбежно, неотвратимо, как ни рыпайся. Встретились!..

— Погоди, — несмело начал Василий. — Постой, Костя, дай слово сказать. Не малолетка я, сорок восемь стукнуло. А ты со мной, будто… Ведь сколько лет прошло! Сколько лет мы не виделись?

— Ну, лет десять.

— Двенадцать, — уточнил Василий. — Видишь? Да за это время… В эти годы… Может, я перековался, навсегда завязал!

Разутюженный жулик издевательски рассмеялся, снял свои темные очки, оправил брючную стрелку на закинутой с форсом ноге. Он уже знал, что напарник готов. И он был спокоен, он упивался паучьей властью над этой запьянцовской мухой по имени Вася. А если тому охота подергаться, потрепаться для вида — пожалуйста, но до поры.

— Вот именно, голубок. Вот именно, дорогуша! — сказал Живоглот ехидно. — Ты тонко подметил, не малолетки мы. Для чего же темнить? Завязал, развязал… Кому вкручивать, Вася? Что называется совестью, бывает в жизни однажды. Как у девушек, хе-хе… И уж если ты потерял, то снова не нарастишь, запомни.

— Да может, у меня жена, дети! — пробовал противиться Василий.

— Возможно, — кивнул Живоглот.

— Двое детей! Старшая школу кончает, в институт хотит.

— «Хотит»? Ну так что? Пусть хотит.

— Я же растить, воспитывать обязан!

— Что-о-о? — Живоглот окинул потрепанную фигуру собеседника таким взором — не нужно и слов. Затем сказал: — Не ищи причин, Васенька, не надо. Если ты не крадешь сейчас, так не ради детишек, запомни. Сам ты их давно обокрал. И себя тоже — как это по телевизору толкают. Ну, а коль себя, коль жизни все равно нету, чего тебе терять? Уловил?

— Лечиться буду, — вдруг сообщил Василий.

— Лечись, бог навстречу.

— На работу устроюсь!

— Работай. Разве я против? Но у нас-то о чем разговор?

Василий не отозвался, только вздохнул со стоном. Его силы к сопротивлению иссякли. Противная дрожь перекинулась с рук на все тело. Он чувствовал нутром, что где-то уже скидываются, разливают, опохмеляются… Неужели не понимает проклятый Живоглот?

А тот рассуждал и рассуждал, мельтеша белыми пальцами:

— Да, Васенька. Дети не от совести рождаются, а сами. И не воруешь ты просто со страху, мой дорогой. Напугали тебя в тюрьме…

— Ну и что? — прохрипел пьяница. — Нехай будет так.

— А раз так, — удовлетворенно сказал Живоглот, — тогда разговор иной, без принципов разных. Тут надо думать, а не теряться со страху, голубок. Ежели с пьяных глаз — цап, граб! — ну и поплыли. А у меня — я ж объясняю — научная организация, случайность исключена. Вспомни о нераскрытых преступлениях.

— Ну?..

— Вот тебе и гну! А в колониях кого больше?

— Да ладно…

— Правильно! В основном они. Что это значит? Значит, они всегда горят. Сколько раскрытых преступлений, столько их и сидит. А нераскрытые — кто? Ты вникни, кто — нераскрытые? Это те, кого там мало, запомни. Это я, ты и другие ушлые старики.

— Вперед чего дашь? — задыхаясь, спросил Василий.

— Вперед? А ничего, ни гроша. Все на месте, из рук в руки.

— Дай хоть десятку, — испитая физиономия Василия мучительно покорежилась. Он приподнялся, готовый, кажется, на колени упасть. — Десятку, Костя! — Его губы синели. — Десятку, — голос срывался. — Ну, пятерку! Пятерку! Не видишь, ломает меня…

— Берешься за дело? — Живоглот встал со скамьи.

— Трешку! Дай трешку! По старой дружбе кинь на бутылку!..

— По дружбе? — зло рассмеялся Живоглот. — Это кто ж кому друг? Ты удавил бы меня, разве не знаю. По дружбе лапу сосут, а получают по заслугам, запомни. Берешься?

…Была летняя ночь — сплошная идиллия!

Полнотелая луна экстравагантно купалась в звездном небе, кокетливо туманилась, ныряла в декоративные тучки и снова сияла, светила во всю мочь. Умиротворенно звенели цикады. Неузнаваемые птахи тиликали. И плыла чарующая мелодия леса. А на пригорке одиноко торчал рекламный загородный домик. Вокруг цветы произрастали, как полагается. Словом, покой и благодать!

Но вот в самую распрекрасную минуту грянули выстрелы…

Кто-то истошно завопил, кто-то рухнул в потемках дома. Удары, грохот и треск! Опять выстрел! Снова леденящие душу крики… Потом они выпрыгнули через окно: один с чемоданчиком в руке, другой с пистолетом. Побежали и скрылись в кустах. И тогда в оконном проеме возник окровавленный человек. Он пальнул из ружья вслед грабителям и тут же замертво повалился…

А налетчики уже в машине, которая поджидала на дороге. Едва их приняв, она сорвалась и помчалась — помчалась по ночному шоссе, закладывая ошеломительные виражи, взвизгивая тормозами…

После этого они очутились в просторном и мрачном помещении с громадным креслом посредине. В кресле сидела женщина чрезвычайной красоты и с жуткими сатанинскими глазами. Она сказала:

— Итак?..

— О'кэй, госпожа! — ответил один из вошедших.

— Все здесь! — тряхнув чемоданчиком, добавил второй.

Женщина усмехнулась как сама смерть.

— Что ж… А теперь, — кивнула в сторону, — взгляните туда. То, что вы принесли, по праву принадлежит ему. Это он! Узнаете?

Грабители повернулись. Они повернулись и увидели молодчика с наведенным автоматом. Он был могучий, прекрасный, со смелым лицом. Он жевал резинку и, разумеется, улыбался.

Дальше творилось невообразимое. Детям до шестнадцати лет тут делать нечего. А от шестнадцати — в самый раз, только держись! Потому что градом сыпались пули. Взрывались, кувыркались, летели под откос шикарные автомобили. Шел беспрестанный мордобой с великолепными нокаутами, бросками через бедро и тому подобными вывихами. Ко всему прочему, по ходу дела мелькали соблазнительные пачки денег и груды ослепительной бижутерии, из-за коих вся заваруха, грохот и беготня…

В общем, фильм необыкновенный — кто понимает, конечно!

В должный момент он и она, прогуливаясь по берегу лазурного моря, запели что-то восточное, безразмерное, и тогда Саша Донец покосился на Борьку, который слева сидел. Борька обалдевал, страдал, кипел мужеством, ужасался. Челюсть его ходила ходуном. Саша глянул направо, на Игоря. Тот смотрел киноинтриги с усмешечкой, вроде бы даже иронической. «Умничает, — недовольно решил Саша, — делает вид. А может?..»

Додумать он не успел, поскольку на берегу лазурного моря показались четверо вооруженных. А герой гулял и пел там, извините, без штанов. Только в плавках — оружие на катере вместе с костюмом осталось. Героиня тоже в купальнике подпевала. Из чего стрелять? Как спасаться?

А эти мерзавцы уже нацелили свои пистолеты…

— А он-то, а он-то, он как тому врежет, бенц! — взахлеб тараторил Борька по пути домой. — Бенц, бенц! Ой, извините, — это прохожей старушке, задев ее нечаянно рукой.

Игорь и Саша, шагая рядом, тоже высказывались по поводу фильма, но никого не пихали при этом. А Борька в мальчишеском восторге незнакомого гражданина с разгона толкнул, потом гражданке на пятку наступил, потом еще что-то… Наглядно изображая киноудары, не внемля замечаниям о невоспитанной молодежи, он все кричал:

— Раз! Р-р-раз! Я-а-а! Вот была битка, четкая битка, правда? В наших картинах так не умеют. Не умеют у нас так, да? А тот, этот, как его? Ну, которого ранили исподтишка… Помнишь, Сашка? Лось, ты обратил внимание, запомнил?

Лось, он же Игорь по-настоящему, снисходительно рассмеялся:

— Помню, помню. Ты уже весь бок мне отбил, кончай.

По-баскетбольному рослый здоровяк, он имел основание подтрунивать над своим малогабаритным товарищем. Борька хоть и ровесник — оба пойдут в десятый, — но о таких, как он, шутят: мол, от горшка два вершка. А шума от него — ого! Откуда что берется?..

— Помнишь, как он со скалы?

— Хорошо, хорошо. Не надо встречных сшибать.

— Встречные, поперечные… Эх ты, флегматик. Я тебе про такую жизнь говорю, а ты…

— Про жизнь? — Игорь удивленно поднял брови.

— А что, — вставил Саша Донец веско, — разве нет? Есть чему позавидовать. Впечатляет. Но вообще-то мне больше драгоценности понравились. И валюта — такие пухлые, румяные пачечки.

Тут Борька снова заорал:

— Плешь! Барахло! Лучше всего он со скалы махнул!