Ирина Красногорская - Похождения Стахия

• Название: Похождения Стахия
• Автор: Ирина Красногорская
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-0941-1, 978-5-4444-7477-8

Исторический роман о любви простого рязанского парня Стахия Медведева к будущей российской императрице Анне Иоанновне. Он служил у нее телохранителем, когда она была царевной, а позднее – герцогиней Курляндской. Выполняя личное поручение герцогини, Медведев сопровождал из Митавы в Париж графа Морица Саксонского, а после возвращения на родину «стал свидетелем первого полета человека на воздушном шаре…»

---

Ирина Константиновна Красногорская Похождения Стахия

© Красногорская И.К., 2013

© ООО «Издательство «Вече», 2013

* * *

Глава I Летняя ночь в Борках

Нещадно грызли блохи. Донимал комар. Волонтер терпел его три ночи подряд. На четвертую – сочинил дребеденьку:

Сегодня в ночь заел меня комар,
сегодня в ночь всю душу истоптал,
сегодня в ночь – подушка вся в крови…

Девки борковские смеялись – Евсевия, Лукия, Гликерия, Мастридия. Знали: нет у бывшего волонтера, нет у Стахия никакой подушки. На плешивом тулупе лежит, им укрывается, в нем на заставе стоит студеными вечерами. Девки знали, а Биргитта из Нюнесхами представить такого не могла. Топила Стахия в необъятных пуховиках, один – сверху, другой – снизу, пытала для душевной услады раз за разом: «Так-то ли почиваешь дома, либхен?» – «Так, так, – барахтался, вырывался из ее объятий волонтер, – на чем лежу, тем и укрываюсь».

– Господи Боже мой! – рассказывал он девкам борковским. – Попервости едва не утоп. Биргиттку из перин этих за косы выволакивал. С самого донышка, почитай, доставал. На лавке сподручнее… А лавок там, девки, нет, – добавлял с печалью.

– Ой! – дивились девки хором, жалели далеких непутевых сведов. – Ой, как люди-то чудно живут!

Комара дребеденька не проняла. Зудел и зудел, тварь ненасытная. Блохи жгли, что каленое железо. Терпеть их зверство мочи не было. Волонтер вскочил с лавки, сгреб тулуп, тряхнул его, что есть силы. Невидимые шустрые блохи посыпались в полынь. Духовитой травой волонтер щедро застелил пол. Девки посоветовали – от блох помогает. Куда там! Еще злее стали. Он пнул усыхающий ворох – перепуганные блохи выпорхнули из травы, унизали голень, точно воробьи вишню. Ну, что делать прикажешь? А до рассвета часа три еще: только что проголосил петух Акилины, солдатки. Глухо проголосил, неуверенно. Солдатка и по летнему времени в избе его держала – хоря опасалась, всех кур передушил. По-хорошему солдатке самой после этого петуха съесть следовало, но остереглась – вместо часов его держала.

Волонтер прихватил блохастый тулуп, вышел на крыльцо. Решил на крылечке скоротать время, пока нечисть вся образумится, затихнет, запрячется.

Крыльцом оно только называлось: три доски-гнилушки, три прогнувшихся ступеньки, последняя – в землю ушла – по скребку едва угадывалась, дырявый, будто решето, козырек. Волонтер плюхнул на гнилушку тулуп и принялся справлять малую нужду. Для дела этого нехитрого, но весьма нужного, рос у крыльца куст чернобыльника. И пер год от года ввысь, что твой осокорь. Трава, обыкновенная трава, к осени усыхает до корня, а за лето, пробудившись, вымахивает в дерево – дивился волонтер. Рядом с первым, чуть поодаль, рос еще один бурьян, но был он ничем не приметным, обычным. Сравнивая сорняки, волонтер решил, что причина в орошении. Как же так, размышлял он, ведь дедки-бабки ребят с малолетства учат не мочиться на растения, чтобы не погубить их. И солдатка Акилина сказывала: присела три раза в палисаде воеводы под сиреневый куст – ну и зачахла сирень вскорости. Ох, да исстари велось так в Борках изводить у соседей холеную огородину. Сомнения одолели волонтера и, чтобы избавиться от них, стал он бегать по вечерам в Акилинин малинник. Хилая солдаткина малина начала куститься и зеленеть. А ведь прежде на нее смотреть было неприятно: коржавые стебли, листья, как октябрем тронутые. Вот тогда-то и убедился волонтер, что у него живительная струя. При желании мог бы на ней немалые деньги зарабатывать: на огородах капусту орошать, цветы редкие в помещичьих садах и теплицах. Но не было у него такого желания. И в своем подворье один только чернобыльник и лелеял.

Девкам ничего о своих опытах волонтер не сказал, хотя они все дивились на чудо-куст. Стеснялся. Старался не говорить с ними о срамном и рукам волю не давать. Разве иной раз задерет чуток рубаху или ущипнет за мягкий задок. Но все это были грешки чужие, благоприобретенные. Сызмальства перенял у хлопцев борковских сверстниц заголять («девок щупать»), щипаться у сведов (шведов) научился. У них мужик за мужика не считается, если баб не щиплет. А по природе своей бывший волонтер был человеком весьма, весьма благонравным. Девки не опасались к нему на посиделки ходить.

Волонтер направил упругую струю в изножье куста, к самому корневищу. И тут за кустом кто-то слабо ойкнул.

– Кто там? – справился волонтер, не прекращая важного занятия.

– Это я, дяденька Стахий, Мастридия.

– Вот те на! – изумился волонтер и опустил рубаху. – Чего это ты там засела?

– Я пришла, чтобы доставить тебе удовольствие, – лепетала Мастридия. Выбиралась из куста напролом. Э-эх! Пропал чернобыльник!

– Блох, что ли, изводить? В темноте такой их не поймаешь.

Мастридия остановилась у крыльца. Тяжело дышала, словно не из куста травы выбралась, – бурелом преодолела. В темноте волонтер почти не видел ее лица, но понял – покраснела.

– Шутишь, дяденька. Прикидываешься. Сам говорил давеча – слова «удовольствие», «удилище» происходят от этого, от… – не решилась произнести, замолкла.

– Говорил? Не помню что-то? О сведской королеве говорил, Христине. Другого разговора не было.

– Говорил, говорил – слова эти… От – уда! – выпалила Мастридия.

– Спьяну сболтнул, сохальничал. Не для ушей малолеток. Рано тебе об этом думать. Сколько годков-то?

– Пятнадцать! – с вызовом сказала Мастридия.

– Вот видишь, в три раза я тебя старше. Внуков мог бы уже нянчить. Да и не люб я тебе. С чего же ты это надумала? – Волонтер присел на верхнюю ступеньку. Подумал, такой душевный разговор, стоя, не ведут. Мастридия переступала на первой – босыми ногами, почти не дышала. Сказала едва слышно:

– Испытать хочу…

– Но-но, девонька! С мужем испытаешь.

– Да никто меня замуж не возьмет, дяденька. Сам знаешь, сирота я, бесприданница, хуже крепостной. – Мастридия заплакала. – Женись хоть ты на мне, дяденька Стахий.

Волонтер вздохнул, шагнул через две ступеньки, обнял девчонку. Она доверчиво прижалась к его груди. Волонтер ощутил ее притягательное тепло и податливую мягкость. Решительно развернул – и дал пинка.

– Марш домой! И чтоб духу твоего у меня не было. В другой раз крапивой отстегаю.

– Мастридия, шалава! Где ты схоронилась? Ой, горюшко мне – постель пуста, девки нету! – вопила солдатка. Бегала вдоль своей малины. Ступить на подворье волонтера не решалась.

– Ну чего разоряешься, Акилина? – Гликерия поднялась с капустных грядок. – Кто на твое солнышко позарится! Зря только девку ославишь. Порядочные ночью по деревне не шастают.

– А ты, а ты? Что делала в моей капусте?

– Ребеночка искала! – Гликерия шагнула на подворье волонтера.

– Я покажу тебе, стерва, ребеночка! – взъярилась Акилина и нагнулась за комом земли, поувесистей.

– Мамка, воеводу разбудишь. Вон уже и собаки занялись. – Мастридия потащила мать в избу. По деревне катился собачий лай. Начали ближайшие шавки, беспородные Полканы и Жучки и, наконец, на окраине села, ближе к Переяславлю, вступили в хор борзые воеводы Воейкова.

– Замолчите, окаянные! – раздался истошный крик. Тут же прозвучал выстрел. И все смолкло. Орал и палил воевода. Он любил тишину. Потому и жил летом в древнем пригородном селе Борки.

Гликерия поднялась на крыльцо, примостилась рядом с волонтером. Крыльцо оказалось узким. Волонтер не был тщедушным. Пришлось ей взгромоздиться ему на колени.

– Понюхаем, – предложила она и вынула из ладанки берестяную табакерочку.

– А может, лучше трубочку раскурим? – Не вставая, волонтер пошарил позади себя, достал из тулупа трубку, кресало и кисет с махрой. Махру изготавливал сам. Табак сажал на подворье. После Петровских реформ это приветствовалось. Только табак и сажал. Остальная огородина: капуста, свекла или репа – как-то сама в руки шла. На мелочь эту денег не переводил.

Гликерия от трубки отказалась. Нюхать табак она тоже не любила. Однако городские красавицы нюхали – не отставать же от них. Заправила потщательней понюшку, спросила гнусаво:

– Что у тебя малявка эта делала?

– Сережку искала. Обронила ввечеру.

– Ой ли! Ты смотри у меня – не связывайся с малолетками, – то ли в шутку, то ли всерьез пригрозила Гликерия.

«Как понять, какая из них малолетка? Двенадцатилетних замуж отдают. Вот у сведов…»

Волонтер мечтательно потеребил край поневы. Потом и приподнял его. Пахнуло любистком. И дух его был куда сильнее махорочного, куда забористее. Девки борковские носили летом под рубахами пучки этой пахучей, приворотной травы. Пальцы волонтера сами собой, ненароком, двинулись дальше. Задержались в перекрестье сдвинутых ног, в нежной впадинке под коленом.

– Гликерия, сладкая моя, – прошептал волонтер и сглотнул, словно медом поперхнулся. Намерения его были предельно ясными. Уже и трубка покатилась с крыльца к чернобыльнику. Однако Гликерия спросила: