Леонид Гартунг - Зори не гаснут

• Название: Зори не гаснут
• Автор: Леонид Гартунг
• Издательство: Томское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1962

В центре повести Леонида Гартунга «Зори не гаснут» — молодой врач Виктор Вересов, начинающий свою трудовую жизнь в сибирском селе. Автор показывает, как в острой борьбе с темными силами деревни, с людьми — носителями косности и невежества, растет и мужает врач-общественник. В этой борьбе он находит поддержку у своих новых друзей — передовых людей села — коммунистов и комсомольцев.

В повести, построенной на острых личных и общественных конфликтах, немало драматических сцен.

На глубоком раскрытии судеб основных героев повести автор показывает трагическую обреченность тех, кто исповедует философию «жизни только для себя». Носителями такой философии в повести являются одиноко доживающий свой век циник Валетов и Вера Нечинская — первая юношеская любовь Виктора. В погоне за «красивой жизнью» Вера без любви, по холодному расчету, выходит замуж за обеспеченного научного работника. Но счастье и радость не покупаются за деньги.

Леонид Андреевич Гартунг родился в 1919 году в г. Куйбышеве, в семье врача. В 1941 году он окончил исторический факультет Саратовского университета.

С 1950 года Л. А. Гартунг работает заведующим учебной частью 8-летней школы в с. Калтай Томской области.

Первые рассказы Л. Гартунга были опубликованы в 1959 году в томской областной газете «Красное знамя». В 1961 году рассказ «В Глухом переулке» напечатан в журнале «Сибирские огни» (№ 3). В этом же году в Томском книжном издательстве вышел сборник рассказов «Трудная весна». Повесть «Зори не гаснут» — первое крупное произведение писателя.

---

Голубое поле, занесенное снегом. Наша «Победа» зарывается в него по самый радиатор, по-волчьи воет от напряжения, как больной в бреду, кидается из стороны в сторону. Уткнувшись горячей мордой в снег, захлебывается. Тогда я выскакиваю наружу и выхватываю железной лопатой из-под бессильно вращающихся колес сырое месиво снега…

Будит меня Зарубин. Вскакиваю с постели.

— Следователь вас приглашает, — поясняет Зарубин и успокоительно добавляет: — Да вы не торопитесь, успеем.

— Тут ребята заходили, — сообщает Ариша. — Я уж не стала будить тебя.

— Кто был?

— Костя Блинов, Алешка, Букина и Олег, вроде.

Пока одеваюсь, Зарубин с преувеличенным интересом осматривает комнату, дивится, как много книг. Осведомляется, теплая ли квартира.

По пути в сельсовет тоже говорим о малозначительных вещах. Посредине улицы трактор тянет подхваченный стальным тросом стог сена. Позади стога бегут ребятишки, подпрыгивают, стараясь повиснуть, прокатиться.

— Здорово Новиков придумал, — поясняет Зарубин. — Экономия. Прежде какой труд: грузи сено на сани да сгружай. А сейчас подъехали, зацепили и вези. Дома на место поставили, трос выдернули, и делу конец.

На меня успокоительно действует его неофициальный, домашний басок, в котором слышится: «К чему волноваться? Следователь вызывает, так он обязан вызывать. Может, и подозревает, так это по молодости, а я не такие виды видывал, в людях разбираюсь, а потому в вашу виновность не верю».

Против дома Невьяновых замечаю: зеркальный след санных полозьев завернул с дороги к воротам. Значит, родители Надины вернулись.

У крыльца сельсовета кучки людей. Сошлись любопытные, жадные до новостей. Как же, небывалое событие — следователь приехал. Окоемова тоже здесь. Прохожу мимо. Слышу сзади голос ее:

— Вот и главного привели.

Меня, значит.

Из плохо прикрытой двери председательского кабинета сизой шелковой ленточкой ползет струйка табачного дыма. На скамье в углу Лаврик. Чиркнул по мне настороженным острым взглядом. Лицо его, как всегда, сальное, щеки и подбородок в черной щетине. Запахнул плотнее полы полушубка, отвернулся.

Зарубин улыбается мне — не робей, мол. Вхожу. Следователь сидит, отвалясь на спинку кресла, курит. Перед ним на письменном столе недоеденная булка и стакан молока. Увидев меня, он поспешно отставляет стакан, отодвигает булку и прикрывает их газетой. При этом он выглядит так растерянно, как если бы я увидел у него на столе не булку и молоко, а плюшевого мишку.

Следователь, — розовощекий блондин с желтыми пушистыми усиками, еще очень жидкими, сквозь которые просвечивает верхняя губа, — хмурится, указывает на стул:

— Прошу. Как ваша фамилия? Так. Да, кстати, вы на часы не обижаетесь? Сколько сейчас времени? Три? Хорошо.

Он удовлетворенно кивает, что-то записывает. Я понимаю — допрос начался. Почему он проверил мои часы?

Читает:

— За дачу ложных показаний вы можете быть привлечены к уголовной ответственности по статье…

Слова эти, должно быть, обладают гипнотической силой. Я ощущаю робость, хотя лгать не намереваюсь.

Записав обо мне обычные анкетные сведения, он вынимает из ящика письменного стола нож. Я сразу узнаю его — это самодельный, обоюдоострый нож с черенком из текстолита. На лезвии чернеет запекшаяся кровь.

— Вам знакома эта вещь?

— Да, — отвечаю я.

— Расскажите.

Излагаю ему события новогоднего вечера. Говорю кратко и неторопливо, потому что волнуюсь и боюсь сказать что-нибудь неверно.

— После того, как Окоемов кинул его на шесток, не брал ли его кто-нибудь другой?

— Не видел.

— Вы твердо помните?

— Вполне.

— С кем пришел Окоемов?

— С Погрызовым.

— И ушли они вместе?

— Нет, Окоемов ушел раньше.

— Так, а где вы расстались с Варварой Блиновой?

— На углу Больничного переулка.

— Она спрашивала вас, сколько времени?

— Да.

— И вы что ответили?

— Ответил: «Ровно два».

— А когда вы пришли домой?

Следователь внимательно смотрит мне в глаза. У него лицо шахматиста, сделавшего удачный ход.

— Точно не знаю.

— А примерно?

— Даже примерно не знаю.

Он проницательно щурит веки.

— А я напомню вам. В амбулатории около шкафа с инструментами я обнаружил семь спичек. Пять из них — сгоревшие. Вы зажигали их, чтобы осветить помещение. Значит, свет в это время был уже выключен. Я справился на электростанции. Подача тока была прекращена в три часа ночи. Уборщица вечером прибирала помещение. Значит, спички набросаны вами уже после трех часов ночи. Между прочим, психологическая деталь — две спички сломаны. Это указывает, что вы очень торопились и были чем-то взволнованы.

Теперь я понимаю, к чему он клонит.

— Сколько времени требуется, чтобы дойти от угла Больничного переулка до медпункта?

— Не знаю.

— А я засек время: ровно шесть минут, при движении очень неторопливым шагом. Итак, где же вы находились от двух до трех часов ночи, а может быть, и позднее?

Ясно, что на этот вопрос я отвечать не могу. Так я и заявляю ему.

— Это ваше право, — соглашается он вежливо. — Вы подождите там, а Погрызова пригласите ко мне.

Выхожу в приемную. Лаврентий уходит к следователю. Из-за двери по-пчелиному гудит их разговор. Слова неразличимы. Зато из другой комнаты, оттуда, где обычно работает бухгалтер, отчетливо доносятся два голоса. Один — Новикова. Он звучит ровно, настойчиво:

— Совершенно уверен, что не виноват…

Ему вспыльчиво возражает Егоров:

— Не следует доверяться интуиции. Это, знаешь ли, очень шаткое основание.

— У меня интуиция, а у тебя что?

— Логика! — восклицает Егоров. — Логика подсказывает. Андрей его соперник. Ты знаешь римскую пословицу: «Скажи, кому выгодно преступление, и я скажу тебе, кто его совершил».

Новиков не соглашается.

— Я знаю русскую: «Первая пороша не санный путь».

Выхожу на крыльцо, чтобы не слышать этого разговора. И без того душно от вопросов следователя.

На перилах крыльца присел Зарубин. Внизу — Погрызова, оживленная, даже как будто помолодевшая, слушает Окоемову. Та, в синем суконном платке, уютно разместившись на завалинке, повествует таинственным, но громким шепотом:

— Известно, бешеный… На меня тогда накинулся. Да и Андрею он давно грозился: «Головы тебе не сносить». А Андрей-то наш, все знают, воды не замутит.

У Погрызовой красный от холода нос. Постукивая ботинками в калошах, она топчется перед старухой, ужасается, делает большие глаза.

Заметив меня, разговора не прекращают. Шушукаются так, что все слышно. Голосок Погрызовой шипит, как шкварка на сковороде:

— Я его сразу раскусила. Ему своей ставки, видите ли, мало, так он еще аптеку у меня отнять захотел. То не так, это не так. Но не на таковскую напал…

— Тьфу, раскудахтались, — сплевывает Зарубин.

Ожидаю долго. Час, может быть, полтора. Или это только кажется?

Уходит домой Новиков. Заметив меня, приостанавливается.

— Нам не по дороге?

— Мне еще к следователю.

— Ну-ну. А что это пальто у вас расстегнуто? — Прибавляет тихо, только для меня: — Обвисать не следует. Застегнитесь. Отсюда пойдете, загляните ко мне, если будет настроение.

Вышел от следователя Лаврик. Молча кивнул мне. Я понял — снова к следователю.

Он встретил меня, как мне показалось, с предвкушением какой-то своей удачи. Обратился очень ласково:

— Итак, продолжим? Значит, когда вы вернулись оттуда, где вы были, то постучали к санитарке и попросили ключ от помещения медпункта? Не так ли?

— Так.

— Зачем?

— Чтобы взять инструменты и перевязочный материал.

— Но откуда же вы знали, что Окоемов ранен?

Рука его играет карандашом, слегка постукивает им о стол.

— Это не важно, — говорю я.

— Напротив. Сами посудите, странно получается: нож этот найден не на шестке, а в пяти с половиной метрах от Окоемова в снегу. После того, как вы расстались с Блиновой, вы не сразу направились домой, а где-то пробыли час или больше. Никто из тех лиц, которые подобрали Окоемова, вас не видел, а вы уже спешите за перевязочным материалом. Очень все загадочно. Не правда ли?

— С вашей точки зрения, пожалуй.

— Напрашиваются весьма неприятные заключения. Почему же вы молчите?

— Все, что мог, я сказал.

— Вы вынуждаете меня взять подписку о невыезде.

— Берите что угодно.

Не читая, я подписал какую-то бумагу и протокол допроса.

— Можно идти?

— Да.

Выйдя от следователя, из приемной звоню в Пихтовое. Мышиный голос дежурной сестры сообщает мне, что состояние Окоемова продолжает оставаться тяжелым.

У ворот сельсовета сталкиваюсь лицом к лицу с Олегом. Он спрашивает:

— Был уже? Меня тоже вызывает. Как, по-твоему, кто все-таки ранил Андрея?