Збигнев Ментцель - Все языки мира

• Название: Все языки мира
• Автор: Збигнев Ментцель
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793-477-2

Збигнев Ментцель — современный польский писатель, мастер малой формы, автор двух книг коротких рассказов. Его повесть «Все языки мира» вошла в шорт-лист претендентов на самую престижную в Польше литературную премию «Нике» и вызвала множество откликов. Это рассказ об одном дне из жизни героя, нашего современника, пытающегося выразить себя и придать смысл своему существованию. Вместе с тем это и картина жизни обычной польской семьи, разделившей сложную судьбу польской интеллигенции. Зарисовки, относящиеся к сегодняшнему дню, чередуются с описаниями событий давнего и недавнего прошлого, а размышления о тайнах человеческого бытия и сути языка, прикрывающиеся смехом и гротеском, завершаются чудом его обретения.

---

Тяжелый ортопедический башмак на правой ноге Старого Хрыча снился мне по ночам. Я ждал, что у нас в доме, как в сказке про волшебную лампу Аладдина, наконец произойдет что-то, что должно произойти, случится то, что должно случиться.

Я надолго запомнил, как на следующий день после ужасного скандала, который мать закатила соседке за то, что та нанесла в квартиру грязь, Старый Хрыч подошел в кухне к отцу и впервые с ним заговорил:

— Я очень жалею, что меня вчера тут не было.

— Простите, — поднял брови отец. — Вы, кажется, еще не представились.

— …ончек, — невнятно произнес Старый Хрыч и смерил отца язвительным взглядом из-за очков в тонкой позолоченной оправе. — Я жалею, что меня вчера тут не было, — повторил он. — Будь я здесь… я б вам показал, можете не сомневаться.

— О чем, собственно, речь? — Брови на отцовском лбу поднялись еще выше. — Вы бы мне показали? Что именно?

— Боксерское мастерство, вот что! — Старый Хрыч с достоинством расправил плечи. — Боксерское мастерство, какого вы еще не видывали.

Отец махнул рукой и попытался презрительно рассмеяться, но ему это не очень-то удалось.

— Папа, — спросил я позже, — ты его боишься?

— Кого? — отец притворился, что не понимает.

— Старого Хрыча.

— С какой стати мне его бояться?

— Тогда скажи, кто бы кому врезал? — продолжал я расспросы. — Он тебе или ты ему?

— Врезал? — Отец вытаращил глаза. — О чем ты говоришь?

— Ну, если бы вы подрались… — объяснил я. — Если б в конце концов бросились друг на друга с кулаками.

— Я? На него? С кулаками? Прекрати молоть чепуху. Как ты вообще себе это представляешь? — Отец повысил голос. — Он же старый человек. Думаешь, я позволил бы себя спровоцировать? Ударил бы его?

— А если б он первый тебя ударил? Тогда что? Скажи, пап, ты бы ему приложил?

— Я сказал: прекрати.

— Врезал бы? — не сдавался я.

— Врезал, врезал… — успокоил меня наконец отец.

А минуту погодя пробормотал:

— Врезал бы, несмотря на его боксерское мастерство.

Когда из дома напротив выезжали Сивики, мать стояла у окна и плакала. Большой фургон с надписью ГРУЗОПЕРЕВОЗКИ подъехал к самому подъезду, и грузчики в зеленых комбинезонах сносили с третьего этажа мебель и перекрикивались на лестнице.

— Ааа… ааа… ааа… — гудела Хеленка с первого этажа, немая от рождения, со страхом глядя, как раскачивается в воздухе огромный гданьский буфет, который грузчики несли на ремнях, а круглая деревянная ручка, оторвавшаяся от его центральной дверцы, катится по тротуару прямо в черную пасть канализационного колодца.

Мать стояла у окна и плакала. Проходили недели, месяцы, фургон с надписью ГРУЗОПЕРЕВОЗКИ все чаще приезжал к нашим соседям, но к нам приехать не мог. Коммунальную квартиру нам не удалось бы разменять даже с потерей площади.

— Я сойду с ума. Увидите, я здесь скоро сойду с ума, — повторяла мать и все чаще вела себя так, будто и вправду была близка к помешательству.

Когда соседка возвращалась с работы и запиралась у себя в комнате, оставив в коридоре тошнотворный запах пота и советского одеколона, мать бежала за флакончиком французских духов и, пытаясь вытрясти из него остатки давно уже не существующего содержимого, точно экзорцист, изгоняющий могучего демона, кричала:

— Chat Noir! Chat Noir! Chat Noir![25]

Однажды вечером, надев свое самое красивое платье, она подошла к дверям комнаты Ванды Ольчак, встала в позу, будто готовясь к выступлению на конкурсе чтецов-декламаторов, и, полузакрыв глаза, заговорила по-французски:

Временами хандра заедает матросов,
И они ради праздной забавы тогда
Ловят птиц Океана, больших альбатросов,
Провожающих в бурной дороге суда.

Я не понимал ни слова, но чувствовал, что стихотворение, которое читает мать, очень грустное:

Грубо кинут на палубу, жертва насилья,
Опозоренный царь высоты голубой,
Опустив исполинские белые крылья,
Он, как весла, их тяжко влачит за собой.

Лишь недавно прекрасный, взвивавшийся к тучам,
Стал таким он бессильным, нелепым, смешным!
Тот дымит ему в клюв табачищем вонючим,
Тот, глумясь, ковыляет вприпрыжку за ним.

В комнате у соседки оборвалась музыка. Ванда Ольчак выключила радио. На молочном стекле, вставленном в дверь, появилась ее большая тень.

В полной тишине мать прочитала последнюю строфу «Альбатроса» — неизвестного мне тогда стихотворения Шарля Бодлера:

Так, поэт, ты паришь над грозой, в урагане,
Недоступный для стрел, непокорный судьбе,
Но ходить по земле среди свиста и брани
Исполинские крылья мешают тебе.[26]

После слов «мешают тебе» мать умолкла и, опустив голову, стояла не шевелясь до тех пор, пока дверь соседкиной комнаты не открылась и Ванда Ольчак вышла в коридор в розовом стеганом халате, из-под которого торчали голые ноги в домашних туфлях, украшенных фиолетовыми помпонами.

— Ты закончила? — спросила она.

Я посмотрел на мать, мать на меня. Возможно ли, что мы оба ослышались? Ванда Ольчак никогда раньше не позволяла себе такой фамильярности.

— Что вы сказали? — мать отступила на шаг. — Что вы сказали? Повторите еще раз.

— Ты закончила? — повторила соседка.

— «Ты»? «Ты»? — Лицо матери исказила ужасная гримаса. — Ты со мной на «ты»?.. Да ты, наверно, не знаешь, перед кем стоишь.

— Прекрасно знаю. — Ванда Ольчак презрительно засмеялась. — Я стою перед тобой. И обращаюсь к тебе. А ты можешь поцеловать меня в одно место!

— Ты… хамка… Ты, шлюха… Ты, свинья… — После каждого слова мать захлебывалась, будто ей не хватало воздуха.

— Свинья? — Соседка резко повернулась к матери спиной, задрала халат, под которым ничего не было, и, выпятив тяжелую белую задницу, произнесла отчетливо: — Свинья свинье жопу лижет!

Мать побледнела как полотно. Я не на шутку испугался.

— Рудек! Рудек! — закричала она не своим голосом, но отец не пришел к ней на помощь. Может, его не было дома?

Соседка заперлась в комнате, хлопнув за собой дверью с такой силой, что на пол посыпалась штукатурка.

Мы долго стояли молча. Я подумал, что в нашем доме, как в сказке о волшебной лампе Аладдина, наконец произошло то, что должно было произойти, случилось то, что должно было случиться.

— Ну чего ты стоишь… Поди, поищи своего отца, — приказала мне мать.

Я пошел в столовую. Меня мутило, будто я залпом выпил флакон французских духов. Перед глазами все еще маячили тяжелые ягодицы Ванды Ольчак и ее белые ляжки.

Впервые в жизни я видел голую женщину.

10 Центральная опора моста

— Почта! — услышал я знакомый голос.

В квартире подо мной как обезумевшая залаяла собака, царапая когтями дверь.

— Почта! — снова услышал я, и в эту минуту кто-то из жильцов впустил почтальона в подъезд.

— Спасибо!

Боже, почему он так орет!

Звякнули ключи, заскрежетал замок.

Сколько уже лет одни и те же звуки в одно и то же время.

Почтальон открыл изъеденный ржавчиной почтовый ящик и, не успел я сосчитать до десяти, с грохотом его захлопнул.

Может быть, он поднимется наверх? Я подождал минутку. Не поднялся. Пес продолжал лаять, но уже тише.

Я сбежал вниз по лестнице проверить, нет ли чего для меня.

Есть… Чепуха. Я сразу узнал штамп на конверте: Общество польско-нигерийской дружбы. Предыдущему владельцу квартиры на Семирадского все еще приходили оттуда приглашения. Я какое-то время их хранил, а потом выбрасывал на помойку. Связь с этим человеком давно оборвалась, хотя при желании я, вероятно, мог бы узнать, где он живет.

Я вскрыл конверт. В ближайший четверг известный профессор, доктор наук прочтет лекцию «Диалекты забытых нигерийских племен». Идея воспользоваться приглашением, пойти послушать профессора, а потом еще остаться на обсуждение и фуршет в первый момент даже показалась мне привлекательной, однако я быстро убедил себя в полной ее абсурдности.

Электронное табло на башенке часов марки «Сони» показывало девять двадцать, но было двадцать минут девятого.

Я подумал, что надо наконец отрегулировать время, дальше тянуть глупо. Чтобы переставить часы на час назад, достаточно было изменить в окошечке башенки одну цифру, но я не знал, как это сделать. Пришлось заглянуть в инструкцию.

Когда я покупал часы, фирма «Сони» только еще входила на польский рынок, и к электронной продукции этой фирмы прилагались инструкции исключительно на иностранных языках: английском, французском, итальянском и японском.

1. Press CLOCK SET

1. Appuyer sur CLOCK SET