Мераб Элиозишвили - Ожидание

• Название: Ожидание
• Автор: Мераб Элиозишвили
• Издательство: Литература да хеловнеба
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1964

---

На рассвете шедший на мельницу крестьянин из ближней деревни услышал звуки зурны и гармони. «Видно, гости с инаурскюй свадьбы спустились к мельнице, — подумал крестьянин, — прибавлю-ка я шагу: может, и мне достанется по рогу водки и пива». Только он открыл дверь — медведь мигом выскочил наружу. Крестьянин упал и долго пролежал без сознания. Придя в себя, он помчался в Инаури и рассказал о случившемся. Сбежавшиеся на помощь инаурские крестьяне, взглянув на застывших на полу измученных музыкантов, подумали сперва, что они уже мертвы, но потом принялись отливать их водой.

После всей этой истории Бутхуза и Тедо недолго протянули. А спустя каких-нибудь два месяца и жены их, осиротевшие их половины, отправились вслед за мужьями по длинным и спокойным дорогам того света.

Остались в живых только Соса с женой, но сам он был уже полупомешанным, а жену приковал к постели паралич…

Несчастье, обрушившееся на моих давних знакомцев — безобидных старых музыкантов, очень расстроило меня. Больше я ни о чем не спрашивал дядю. Вечером я вышел из дому и отправился на их улицу. Несколько раз прошелся по ней. Все мне казалось, что я попал куда-то не туда, никак не мог найти домиков моих музыкантов. Наконец я догадался, в чем дело. На месте дворов Бутхуза, Тедо и Соса выстроили большой новый дом. Я внимательно оглядел его: хорошее было здание, четырехэтажное, из красного туфа. На первом этаже разместились магазины. Вдруг я заметил, что из булочной вышел старичок в картузе, держа под мышкой хлеб. Мелкими стариковскими шажками просеменил он по тротуару и там же возле дома сел на опрокинутую вверх дном большую жестяную банку. Я подошел к нему.

— Здравствуйте, дядя Соса, как поживаете?

Соса поднял сморщенное лицо, уставился на меня. С большим трудом проглотил он кусочек хлеба, который отщипнул от буханки.

— Чей ты, сынок, что-то я не узнал тебя?

Я ответил, что я внук такого-то и такой-то.

— Эх, живи и здравствуй, — сказал Соса и жалко улыбнулся. Потом, шепелявя и то и дело переводя дух, поведал он о своем горе.

— Как я поживаю? А как мне жить, сынок? Ведь с тех пор как построили нам эту башню, я и потерял своего Бутхуза, своего Тедо. Сколько я звал их, сколько искал то здесь, то там… Нет, ничего не получается, никак не нападу на их след. Одни твердят: они на четвертом этаже живут, другие — на третьем. Вот сегодня в булочной спрашивал я нашего продавца, а он совсем голову мне заморочил: Бутхуза и Тедо, говорит, уже два года, как в Тбилиси увезли, они, мол, в опере играют. Ну, о чем еще толковать с таким дураком?.. Что он смыслит в товариществе! Бутхуза и Тедо без меня куска хлеба не съедали, неужто они бы забыли меня на старости лет… Ух, эта проклятая банка так нагревается на солнце… — Соса потрогал исхудалой рукой жестяную банку под собой. — Нет, пока еще не раскалилась, пока еще ничего… На прошлой неделе столько клиентов пришло, столько клиентов — тьма! Все в черных картузах, все с черными ремнями. Вот и задаток оставили… — Соса вытащил из-за пазухи целую пачку этикеток горийской кондитерской фабрики и дрожащими пальцами принялся ее подравнивать. — Но как же я могу без Тедо и Бутхуза?.. Оставьте этот задаток, говорю, я сообщу своим ребятам, и, куда скажете, туда и придем играть. На днях зайдут за нами, а я так и не нашел еще моего Тедо, моего Бутхуза…

Слушая Соса, я догадался, что клиентами «в черных картузах», «с черными ремнями» были скорей всего какие-нибудь озорники-школьники…

— Да, задаток уже дали, не сегодня-завтра пригласят нас, а я… Вчера опять весь второй этаж обошел, сегодня попробую на третий забраться. Эх… Еще колени, будь они прокляты, трясутся все время, трудно мне лазить вверх-вниз… Эх, жизнь!..

Соса встал, перевернул банку, положил в нее разрезанную пополам буханку белого хлеба и, прижав банку к груди, пошел к новому зданию. Он ни разу не обернулся: видно, тут же забыл и обо мне, и о своем разговоре со мной. Я решил, что он, наверно, идет домой. Мне хотелось узнать, в какой комнате он живет, и я направился за ним.

С трудом перебираясь со ступеньки на ступеньку, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух, Соса взобрался на второй этаж и остановился у двери. Он снял свой картуз, вытащил из кармана тряпку, судорожно обтер ею лицо и голову, еще раз отдышался, потом снова надел картуз и снова снял его. Какое-то смущение и неловкость проглядывали в его движениях.

Я только сейчас заметил на дверях табличку: «Горийская десятилетняя музыкальная школа». Оказывается, в мое отсутствие эту школу перевели в новое помещение. Из чуть приоткрытых дверей доносился смешанный гул разных музыкальных инструментов.

Соса медленно двинулся по коридору. Он приставлял ухо то к одной двери, то к другой. Наконец отворил какую-то из дверей и зашел в класс, я последовал за ним. В комнате занимались два гобоиста. Увидев Соса, оба встали, переглянулись и заиграли сперва старый туш горийских музыкантов, а потом и новый. Я кивнул ребятам. Я хорошо знал их, оба учились в нашей школе и были классом младше меня. Кончив играть, они подали Соса кресло. Старый гармонист сел. Он долго молча вслушивался в чуть приглушенные бархатистые звуки гобоя. Потом начал клевать носом. Немного погодя Соса сладко заснул.

Я подошел к ребятам. Мы разговорились, рассказывали каждый о себе. Я спросил их о Соса; оказывается, он изо дня в день ходит в музыкальную школу. Часами сидит в классе духовых инструментов и слушает, как школьники занимаются. Потом его одолевает дремота, он вот так же засыпает в кресле и спит как раз до тех пор, пока занятия не кончатся.

Я попрощался с ребятами и вышел из класса. Интересно, кого сейчас видит бедный Соса во сне?

Кого же может он видеть, как не Бутхуза, Тедо и себя самого со старой зурной, треснувшим барабаном и залатанной гармонью в руках…

А по коридору плыли спевшиеся голоса первого и второго гобоя, словно где-то поблизости слышалось воркованье диких голубей.

Гиви и Гиви

Оба они жили в большом доме. И того и другого звали Гиви. Родители у обоих работали. И еще было у каждого из них по дедушке в возрасте семидесяти лет.

— Ты кто?

— Гиви, а ты?

— Гиви.

— Нет, ты не Гиви, ты Квасхадзе.

— Ты сам Квасхадзе.

— Нет, я Гиви.

— Я тоже Гиви.

— А у меня есть револьвер.

— А у меня винтовка.

Некоторое время они глядели друг на друга, потом рассмеялись; оказалось, что у каждого уже были зубы.

Потом они стали осторожно спускаться по лестнице, с трудом доставая ногами до ступенек и каждый раз переваливаясь в сторону ноги, делавшей шаг.

Во двор можно было попасть только через подвальный коридор. У входа в подвал они остановились: лампочка в коридоре не горела, и впереди было темно, очень темно. Вдоль стен лежали кучи шлака, плохо прогоревшие куски антрацита блестели, как кошкины глаза при слабом свете.

Они снова поглядели друг на друга.

— Лев сильнее волка, — сказал один из Гиви.

— Джульбарс тоже сильнее волка, — сказал другой.

Помолчали.

Потом им чего-то захотелось, они повернулись в разные стороны и намочили земляной пол.

— А у Джульбарса есть щенки.

— Знаю, три щенка у него.

— Не три, а семь.

Но ни один из них не знал, что у Джульбарса, бродячей суки, нашедшей приют в их дворе, было всего два щенка.

Становилось страшно. Оба Гиви взялись за руки и поспешили вперед. Они крепко сжимали руки друг другу.

— Я тебе винтовку подарю.

— Я тоже подарю.

— И револьвер подарю.

— Я тебе самолет подарю.

Шепчась, они еще крепче держались за руки, сердца их колотились, под ногами хрустел шлак. Они шли, прижавшись один к другому плечами, слыша дыханье соседа. Сцепившиеся ладони взмокли от пота. Становилось все страшнее.

— Я тебе винтовку подарю.

— Я револьвер подарю.

— Я тебе еще танк подарю.

Много чего дарили они друг другу, только… В подвал просочился солнечный луч, сразу сделалось светлее, лица мальчиков просияли. Они разжали руки, вытерли вспотевшие ладоши о коротенькие штанишки и выкарабкались во двор.

У дедушек, высунувшихся из окон четвертого этажа, отлегло от сердца: прошамкав сверху что-то устрашающее, они снова уселись на свои стулья.

По двору слонялся июнь. Было тепло, но земля еще хранила ночную прохладу. С Черепашьего озера доносился крик перепелки.

Возле настежь открытых ворот лежала бродячая сука. Подросшие щенки тщетно норовили подобраться к ее высохшим, цвета мушмулы соскам. Щенки были уже неприятны суке; ворча и скаля зубы, она огрызалась то на одного, то на другого; щенки все не отставали. Но, увидев вошедших во двор детей, они бросили мать, метнулись к мальчикам и облизали им подбородки. Потом один из Гиви вытащил из кармана ломоть хлеба. Другой тоже порылся в карманах, извлек оттуда кусочек сахара. Щенки полакомились хлебом и сахаром, обмусолили мальчикам руки. Шершавые языки щенков щекотали маленькие ладони, оба Гиви смеялись.