Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй

• Название: Избрание сочинения в трех томах. Том второй
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

---

— Он с Игорем Червенковым занимается, — вместо Алексея ответила Тоня. — Но Игорь за десятилетку хорошо знает математику, а наш Алеша уже дальше пошел. Игорь ему теперь не учитель. Ты знаешь, какой Алеша!

— Вижу — какой! — Зина смеялась. — В институт будете поступать?

— Еще чего! Никуда я поступать не буду. Не хватало мне в двадцать три года с ребятишками за партой сидеть!

Часа три позанимались, отложили книги и карандаши в сторону. Зина поставила чай. Тоня толкала Алексея кулачком в бок и что–то шептала ему на ухо. Алексей отнекивался. Тогда Тоня рассердилась:

— Давай деньги! Сама схожу.

— Куда схожу? Какие деньги? — Зина встревожилась. — У меня все есть. Никуда ходить не надо. Что вы, что вы!

— Раз ты его, злюку, учила, пусть он нас тортом угощает, — ответила Тоня. — Не идет, такой упрямый! Ему всегда все стыдно. Я не знаю, как он мне духи покупал в подарок. Наверно, спиной к прилавку подходил, чтобы никто не видел, что Алексей Ильич Журбин ерундой интересуется. Да, Алеша? Спиной?

Зина хотела удержать Тоню, но Тоня вырвалась и все–таки убежала за тортом.

Остались вдвоем.

— Алексей Ильич, — спросила Зина, — а вы помните, как мы встретились с вами в первый раз?

— У ворот? Или на стапелях?

— На стапелях.

— Обманул я вас тогда, с молотком–то?

— А я вас обманула с профессией.

— Часто обманываете?

— Очень редко.

— Это хорошо, Зинаида Павловна. Среди вас есть непонятный народ: на словах одно, а на деле другое.

Зина поняла, кого и что Алексей имеет в виду.

— Не оскорбляйте всех, — сказала она. — Я, например, на такой обман не способна.

— Кто знает.

— Я знаю, я, Алексей Ильич!

— А интересно, как можно все о себе знать вперед? Вдруг увидишь, что ошибся, — что же? Продолжать ошибку или исправить?

— Не надо ошибаться.

— Не встречал таких, которые никогда не ошибаются.

Они, пожалуй, рассорились бы, если бы не подоспела Тоня с тортом.

За чаем говорили о детстве, о рыбной ловле, об электросварке, о том, что Тоня осенью уедет в Ленинград и поступит на биологический факультет университета, о Зининой мечте работать на стапелях.

Тоня и Алексей ушли поздно.

Зина оставила на столе немытые чашки. Легла. После подъема, вызванного приходом брата и сестры Виктора, она снова почувствовала упадок сил. Вот они ушли, им хорошо, весело, они родные, они поддержат друг друга в трудную минуту. А кто поддержит ее, Зину Иванову?

В черные окна ломился весенний ветер, упругий, тугой, громыхал по крышам. Со звоном падали на тротуар подтаявшие сосульки. Капало, хлюпало — убаюкивало. Тянуло в сон и тянуло в неведомые дали.

Молодые, мы бродили такой тревожной порой по платформам железнодорожных станций в своих городках, вдыхали запах вагонной смазки, смотрели на сверкающие под солнцем рельсы. Нам представлялось, как они бегут и бегут через поля, через леса, через горы и реки — куда–то, где необыкновенно хорошо. Захватывало дыхание от проносившихся гулких поездов. Манили обшитые деревом, лакированные спальные вагоны, а еще сильнее — платформы с таинственными угловатыми ящиками, испещренными черными надписями, с ворохами тусклого угля и кипами досок. Взобраться бы на эти доски — они непременно теплые, пахучие, — лечь и мчаться — куда привезет поезд.

Зине казалось, что и ее мчит куда–то неведомый поезд. Куда он ее привезет?

2

Василий Матвеевич пришел на Якорную. Все видели, что пришел он по делу, но по какому — не говорит, ввязывается в любой разговор, будто вся цель его прихода — убить время.

— Беда с тобой, Вася! — сказал ему Илья Матвеевич. — Прижимистый мужик. Ты, гляди–гляди, всех нас в кулак зажмешь со своим клубом. Народ поговаривает — клубу такое внимание стало, что вроде он и не клуб, а главный цех завода.

— Правильно. По затратам он не дешевле корпусной мастерской обошелся. Правильно — цех!

— Начальник, значит, клубного цеха?

— А что ты думаешь! К тому же — главного цеха! В тех цехах с металлом, с деревом имеют дело. В моем — с человеком.

Василий Матвеевич, пожалуй, не преувеличивал. Клуб у него и в самом деле превратился в своеобразный цех завода. Лимоны были только началом, поисками путей к такой работе, которая смогла бы захватить, увлечь, заинтересовать как можно более судостроителей. Лимоны заинтересовали одних, беседа о том, как построить охотничью байдарку, — других; всезаводской шахматно–шашечный турнир привлек более трехсот участников и столько же болельщиков. В цехах ежедневно вывешивались результаты упорной борьбы, публиковались они и в многотиражке. За ними следили, следили за тем, как один за другим отсеивались потерпевшие поражение, как выявлялись свои «мастера» и «гроссмейстеры».

Постепенно установилось мнение о том, что «в клубе интересно». Василий Матвеевич приглашал лекторов, докладчиков, он говорил рабочим в цехах, инженерам, мастерам: «Вы, товарищи, не стесняйтесь. К нам придет любой ученый, любой специалист. Требуйте от меня — приглашу. Отказа еще не было. Каждый, кто понимает задачу нашего завода, готов помочь нам ее выполнить». И в самом деле, в каком бы учреждении города ни появлялся заведующий клубом судостроительного завода, всюду немедленно откликались на его просьбы прислать лектора «особо высокой квалификации».

Клуб все шире и шире развертывал свою работу. Этой работой охватывались уже не только сами судостроители, но и семьи, и не только взрослые в этих семьях, а и маленькие. В заводских домах стало слышно сквозь окна, как старательные детские пальцы выстукивали на черных и белых клавишах первые ноты песенок: «Жили у бабуси два веселых гуся» и «На зеленом лугу». Это Василий Матвеевич пригласил двух девушек, оканчивающих музыкальный техникум, и они начали учить музыке малышей.

Одно не удавалось Василию Матвеевичу: не мог он никак наладить работу драмкружка, не мог найти хорошего руководителя. И вот, сказав о своем «главном цехе», он пристально посмотрел на Веру.

— Вера Игнатьевна! — заговорил проникновенно. — Сильно нуждаюсь в помощи. Сел на мель и не знаю, как с нее сойти. Кручусь и так и эдак — ни с места дело.

— В чем же оно заключается, Василий Матвеевич? — спросила Вера. Зрение ее постепенно крепло, она уже не носила ни темных, ни светлых очков. Родным Антона открылись ее большие серые глаза в густых каштановых ресницах.

— Оно заключается… драмкружок–то… Время, между прочим, идет…

— Ах, вот что! Меня хотите эксплуатировать? Трудно мне, дорогой Василий Матвеевич. В другую бы пору… — Вера улыбнулась.

— Знаю: трудно. А мне легко? Взялся сам с ребятами пьесу читать. Пока читаем, вроде всё на должном месте: один или одна, допустим, говорит, другой отвечает. Это пока сидим за столом. На сцене не просидишь все действие, двигаться надо. Кому куда двигаться? Полная неразбериха. Ребята пристают: «Как, извините, трактовать данную роль?» Откуда я знаю — как. Как написано… Там, между прочим, ни черта не написано. Нескладно пишутся пьесы, скажу вам. Никаких объяснений, одни разговоры.

Вера рассмеялась.

— Режиссер вам нужен, товарищи, режиссер!

— Режиссер? Был режиссер. Что толку? Все равно кружок не работал. Настоящий человек нужен, с душой, а не режиссер.

Вера еще веселей рассмеялась.

— Вот у нас на заводе, — сказала она, — где я занималась в кружке, был и режиссер, и он же человек настоящий.

— Согласились бы вы, между прочим…

— Как же я соглашусь? Как приду к молодежи такая… толстая, неуклюжая. Не могу.

— Знаю: не могу. Что же делать–то… Согласились бы, а?

— Отстань, Василий! — В разговор вмешалась Агафья Карповна. — Уговаривать ты мастер, и телеграфный столб уговоришь сплясать вприсядку, не то что человека. Уж так пристанет, так пристанет!

— Мое дело общественное.

— Зажмет, зажмет всех в кулак, — снова сказал Илья Матвеевич. — Держись, невестушка, не уступай ему.

— Сговорились не уступать, не уступайте, — продолжал свое Василий Матвеевич. — А что, например, приведу я к вам, Вера Игнатьевна, одного паренька? Интересуется и, прямо скажем, неплохо соображает, что кому на сцене делать.

— Это кто же, дядя Вася? — спросил Костя. — Не Володька ли Петухов.

— Ну, Володька. Что из того?

— Ничего. Он смешить здоров. Директора изобразит — лопнешь со смеху. Дуня, помнишь, показывал нам Ивана Степановича?

— Обсмеялись, — подтвердила Дуняшка.

— Или тебя, дядя Вася, — продолжал Костя. — Надуется, шею в плечи, глазами ворочает.

— А ты видишь, — вставил дед Матвей, — над родным дядей надсмехаются, в ухо дай.

— Он вовсе и не насмехается. Дружеский шарж. Как в стенгазете.

— В стенгазете? В ней тоже нарисуют, не всё терпи. — Дед говорил будто бы и всерьез, а глаза у него смеялись. — Директоршу столовой нарисовали раз, она к редактору пришла, чернильницы ему перебила кулаком. Не то, говорит, обидно, что вы из человека корову сделали. Главное — старуха какая–то, а не я. Где у меня такие морщины? Да за мной еще трое видных мужчин ухаживают. Муж ее — тот с редактором и по сей день не здоровается. Дружеский шарж — он тоже разный бывает.