Дмитрий Фурманов - Дневник. 1914-1916

• Название: Дневник. 1914-1916
• Автор: Дмитрий Фурманов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9950-0551-3

Дмитрий Фурманов – военный и политический деятель, журналист, прозаик. Дневник охватывает период с 1914 по 1916 год и описывает события Первой мировой войны, во время которой автор служил в качестве брата милосердия на Кавказском фронте, в Галиции, под Двинском. Эти записи отличаются глубокой искренностью, автор делится своими личными впечатлениями, рассказывает о беседах с простыми солдатами и мирными жителями, непосредственными свидетелями военных действий и ситуации в тылу.

Книга адресована всем интересующимся военной историей.

---

В это мгновение зазвенели какие-то новые, быстрые, жалобные звуки. Он быстро повернулся назад и увидел, что Адольф, странно откинувшись, словно застыл в своем кожаном стуле. Глаза были закрыты, а по левой щеке, из-за брови, тихо крадучись, пробивалась свежая струйка алой крови. «Они бьют из пулемета!..» – как молния пронеслось в голове Никона, и, напрягая последние усилия, он грузно придавил непокорный руль. В это время он почувствовал, что правая рука как будто занемела, а в плече, где-то у лопатки, так странно дергает и щекочет.

Летчики стояли на бугре и видели, как аппарат Никона сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей опускался над лесом у самого озера. Быстро оседлали коней и помчались по берегу. А когда приехали к месту, у разбитого аппарата навзничь весь облитый кровью лежал Никон. Череп раскололся на две части, и оттуда, словно из гнойной раны, сочились и стекали длинные и скользкие полоски окровавленного мозга. Слиплись и примокли его прекрасные черные волосы; они разбились на две половины, и отдельные длинные волоски над расколотым черепом тянулись друг к другу, словно тоскуя и жалуясь, что их разлучили. Лицо было залито кровью, руки широко раскинулись по желто-красной взмокшей земле… И тут же рядом, с пробитым виском, словно чудом сохраненный, лежал прекрасный, бледный, бездыханный Адольф.

* * *

Через три дня появилась заметка: «В славном воздушном бою над местечком Б. наш летчик подбил неприятельский аэроплан, который упал в месте расположения наших частей. Неприятельский летчик и наблюдатель найдены мертвыми возле разбившегося аппарата.»

Солдатские отпуска

Чтобы выхлопотать отпуск, солдату приходится пройти мучительно-длинную, тяжелую и ненадежную вереницу молений, всяческих унижений и разоблачения своих личных, семейных делишек. Первая просьба обычно не доходит до слуха начальства. Ее не замечают, на нее не обращают никакого внимания. И приходится тенью бродить за начальником, объяснять ему про домашние неурядицы, про недосевы, про семейные неудачи. Но вот из дому пришло письмо: «Родимый Иван Семенович. Я тебе сообщаю, что стала плоха здоровьем. Полагайся на волю господню, она тебя сохранит в трудном деле, а Маша и Ванюша тебе посылают свой поклон в благословение.»

Иван Прошин – мужик правдивый, обманом жить не привык. А теперь пришел вот, рассказал начальнику про свое горе, что жена, мол, помирает и увидел, что тот ему окончательно не верит. «Знаю я вас. Дал вот одному, сынишка тоже помирал – посыпалось ко всем: у того жена, у того мать помирает. Нет, брат, с такими делами ты ко мне и не ходи. Веры все равно не будет.» А Прошин знал, что жене поистине неладно, что умрет она и некому будет приютить ребятишек. А нельзя и обижаться:

Круглова пустили по телеграмме, что отец, дескать, при смерти, а потом объявилось, что отца у него и в живых не имеется 12 лет… Начальник обиделся и потерял всякую веру… А ехать надо. И решил Иван по-своему, что двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Полк скоро идет в наступление, и можно объявить, что отстал, заблудился и долго не мог сыскать собственную часть. Так и сделал: переждал до похода, а там изловчился и сбежал. После многих мытарств добрался он наконец до родной деревни. А когда вернулся, объявил начальнику всю правду и спокойно лег под жестокие розги.

Страхи

«…Здесь идет слух, будто будет буря, огненный дождь и землетрясение. У нас очень много приготовляются. исповедуются и причащаются, боятся, что это уже светопреставление.» Это из последнего письма матери.

Откуда эти нелепые, странные слухи? Где они родятся и кто их создает? Может быть, туда, в глубину, в недра народные, доходят непонятные, случайные вести о воздушных переменах в местах усиленных боев? А может, по привычке, по традиции приурочивают они к грозному явлению свои извечные страхи?

Настрадались, перемучились и не видят конца-края своим мукам, все пребывающему, растущему горю. Народная фантазия облекла эти ужасы в свою доступную, рельефную форму и поверила, приняла их как заключительный, венчающий аккорд всемирного мученья. Там, в глубине, все объясняется по-своему. Наши политические и экономические соображения не имеют там никакой цены. События переносятся там в религиозную плоскость и находят себе объяснение единственно в промысле божием, трактуются как бич, как наказание за всемирные грехи.

Как преступник, осторожно,
По сухой траве осенней,
По валежнику скрипучему
Пробирается стрелок…

Там, за лесом, над курганами,
У колючей частой проволоки,
Затаился за окопами
Неприятельский дозор.

Чу! Опушкой пробираются.
Смолкли, встали – сучья хрустнули.
Снова шелест. Тихо звякнула
У винтовки чешуя.

5 сентября

Добровольцы и дезертиры

В начале войны общественные организации были полны идейной молодежью. Сторонние соображения отсутствовали, выгод и личных преимуществ не имелось, и люди шли, одухотворенные высокой, прекрасной готовностью на лишения, труды и саможертву. Минул год, минул другой, и картина изменилась. Старые работники устали и отошли в сторону: идея уже не имела той красоты, которою жили вначале. Только немногие, поистине сильные, остались нетронутыми на скорбном пути. Жизнь поставила много вопросов и выдвинула в организации огромные категории лиц, ничего общего с идеей не имеющих. А среди этих новых тускнели и переваривались, сбиваясь в общую массу, старые работники. Вы только вспомните, как бескорыстны были первоначальные порывы. Долгие месяцы работали добровольцы у самых позиций и великодушно отказывались от всякой платы; вели замкнутую, тяжелую, спартанскую жизнь; ютились по грязным халупам или под открытым небом; жадно и ненасытно искали работы и шли туда, где ее было больше… Тогда именно, в самые первые месяцы, армия поняла, как бесценно дороги ей эти вольные работники, с широкой душой, с бескорыстной и самоотверженной готовностью делить с нею все невзгоды и муки. Тогда именно погибали героической смертью, тогда основалась вера в общественные союзы, основалась и закрепилась настолько, что никакие происки не могли разбить этой спайки между армией и союзами. Создали Северопомощь – какой-то зловонный и зловредный очаг, куда случайно попали хорошие люди. Думали отнимать незаметно у союзов одну функцию за другой, отнимать и передавать их Северопомощи, этому позорному бюрократическому гнезду. И что же получилось?.. Врачи и сестры сидели без дела, успокоенные огромными окладами, лазареты пустовали, и воинские части, обходя Северопомощь, передавали больных и раненых солдат в учреждения общественных организаций. Попадали туда только случайные, беглые или отставшие солдатики, которых они подбирали для регистрации, клали и беженцев, но мало. Назначение Северопомощи – утоление нужд беженцев – не оправдалось, потому что создалась она именно в ту пору, когда беженская волна остановилась и футляр остался без содержания. Но затея не лопнула. Они попытались было открывать всевозможные лавочки и чайные пункты. Что ж, дело хорошее, в таких пунктах нужда большая, ощутимая. Но сущность, основа Северопомощи – ее безыдейность – и на этот раз показала себя во всей силе.

Пункты лопались один за другим как мыльные пузыри, потому что не было хороших и надежных работников. Оклады там были огромные, и, несмотря на такой важный соблазн, случаев перехода из общественных организаций туда не наблюдалось. Дело явно разваливалось, и наконец последовал приказ с 15 августа с. г. (1916) начать ликвидацию учреждений Северопомощи. Факт знаменательный, его можно приветствовать как очевидную победу союзов над бюрократией, как крах бюрократизма перед лицом армии… И разогнанная шайка поползла во все стороны. А в союзах уже недоставало работников, и потому многие попали туда, скрывая свое прошлое, зная, что оно одно может послужить достаточным основанием для отказа. Паршивая овца портит целое стадо. А таких овец уже много понабралось в союзы. Сначала тянула звучная, почетная марка, потом деньги, а потом – потом заговорила собственная шкура. До денег теперь стали все как-то особенно алчны. Люди, не бравшие вначале ни единой копейки, спокойно забирают сотни рублей и гордо заявляют, что они не служат, а «работают», потому что это не жалованье, а суточные. Часто услышите горячие споры об окладах, о возможной прибавке, о жадности союзов, о своем нищенском довольствии. И все это наделали, конечно, паршивые овцы и безработица. Да и не многие из нас способны на хроническое, длительное великодушие, так что метаморфоза объясняется легко и просто. Теперь большинство зачисляется в союзы, движимое единственно шкурным вопросом. Союз подает прошение о перечислении данного лица в санитары-добровольцы – и дело кончено, так как обычно освобождают. А санитар-доброволец занимает еще какую-нибудь почетную должность и сотню-другую ежемесячно откладывает за голенище. Даже самые лучшие не выстояли и попрятались за союзы, подыскивая себе не только оправдания, но даже и похвалы. Мне пришлось быть свидетелем интересного спора. Два студента, не призванные, работающие добровольцами союза с начала войны, подняли именно этот щекотливый вопрос о ложном добровольчестве.