Андрей Раевский - Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов

• Название: Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов
• Автор: Андрей Раевский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9950-0288-8, 978-5-9950-0300-7

«Приятное воспоминание трудов и опасностей, понесенных россиянами в знаменитых бранях последних годов, побудило меня излагать мысли мои на бумагу, дабы тем удобнее сохранить их для себя и для добрых моих сослуживцев», – писал Андрей Федосеевич Раевский, талантливый поэт, брат знаменитого декабриста Владимира Федосеевича Раевского о своей книге «Воспоминания». Это эмоциональный рассказ о заграничных походах русской армии 1813–1814 годов. Повествование представляет собой не хронику военных действий, а скорее личный дневник автора, участника событий.

Книга живо передает настроения эпохи и будет интересна широкому кругу читателей и специалистам.

---

По-видимому, замок и доселе обитаем. Признаюсь, что неохотно бы желал я поселиться на этой вершине, очаровательной для зрения, но угрюмой для души и сердца. За замком скат горы одет прекраснейшими домиками и садами, трудолюбие подвигло и сам камень на пользу людей. Подъезжая к Ауссигу, открылась новая, совсем иная картина: горы отдалились влево, и на прекраснейшей равнине природа образовала прелестную рощу, искусство превратило ее в сад… В тени дерев рассеяны были биваки конницы. Кто бы подумал, взглянув на веселые лица воинов, на красоту лошадей, услышав шумный гул радостных песен, что неприятель в нескольких милях! Итак, мы достигли уже цели своей! В Ауссиге нашли мы главную квартиру генерала Беннигсена. Государь, император австрийский и король прусский в Теплице (город, славный минеральными водами своими, в 13 верстах от Ауссига). Скоро надеемся быть в деле.

По прибытии нашем генерал Беннигсен перешел в Теплиц, откуда главная квартира союзных монархов выступила к Лейпцигу. В Ауссиге не нашел я почти ничего любопытного, достойного внимания. Квартира моя на самом конце города. В нескольких шагах от нее возносится гора, замечательная по прекрасному винограду, растущему у подошвы оной, из него делают вино, называемое подскольским. По малому количеству оно совершенно неизвестно в чужих землях и посылается только к Австрийскому двору. На вершине построена часовня Божией Матери, о которой хозяева мои рассказывают удивительные чудеса.

Погода делается ужасно худа: беспрестанный дождь, грязь по ступицу, я почти не выходил из комнаты. Каково же стоять на биваках? Ежеминутно мимо окон моих провозят несчастных воинов, которые изнемогли, не в силах будучи переносить свирепства стихий, к тому же дороговизна здесь невероятная! Бесчеловечные жители грабят нас самым жестоким образом. Война весьма мало касалась мест этих, и между тем одна маленькая грошовая булочка продается по 60 копеек на наши деньги, за небольшой кусок жареной свинины (другого мяса почти найти невозможно) должны мы платить пять рублей и более, фунт сахара стоит от 13 до 15 рублей. Ужасно! Я удивляюсь, как правительство позволяет такие злоупотребления! Для богачей цены эти были невелики, но бедные офицеры думали совсем иначе.

Все недостатки, все труды и опасности кажутся легкими, когда приятная мысль, что все эти бедствия переносятся для блага и славы Отечества, утешает ревностных патриотов, но если неимение денег заставляет страдать, тогда поневоле и в самом благородном сердце возбудится негодование против жестокосердных союзников. Ах! С каким восторгом вспомнил я тогда мирные наслаждения тихой семейственной жизни, сколько раз в часы уныния отказывался от всех видов самолюбия и хотел посвятить всю жизнь самому себе! Но скоро проходили минуты отчаяния – любовь к Отечеству побеждала все прочие чувства.

Через несколько дней получили мы повеление следовать далее к Дрездену. С радостью пустились мы в путь в осеннюю ненастную погоду по самой худой дороге. Везде рассеянные биваки, пустые селения, неубранный хлеб показывали ясно, сколь недавно происходили здесь военные действия. Отдаляясь по некоторому порученью от своего генерала, я не упустил употребить в пользу этот случай и в сопровождении одного только казака спустился с гор в долину, ведущую к Кульму, долину, прежде столь цветущую, теперь могилами и развалинами покрытую. Какое странное, дотоле неизвестное чувство объяло душу мою, когда я увидел села, обращенные в пепел, повсюду раскиданные кивера, платье, амуницию; немцев, которые собирали пули; землю, рикошетными выстрелами взорванную… По описанию я узнал тот холм, на котором храбрый Остерман потерял руку, превращенное в пепел местечко Арбенау напомнило мне о подвигах войск наших. Долина около этого местечка и далее к Кульму покрыта плодоносными деревьями, которые превратились в надгробные кипарисы, осеняющие прах нескольких тысяч героев, павших за славу и Отечество. Кульмское сражение есть одно из немногих, в которых для одержания победы необходимо было личное мужество каждого. Всякий другой начальник, менее графа Остермана храбрый, не осмелился бы начать бой столь неровный. Горсть воинов – не русских – потеряла бы мужество при виде врагов, столь многочисленных.[6] При сем случае нельзя не воскликнуть вместе с неподражаемым певцом Суворова:

О росс! О род великодушный!
О твердокаменная грудь!
О исполин, царю послушный!
Когда и где ты досягнуть
Не мог тебя достойной славы!
Твои труды – тебе забавы,
Твои венцы – вкруг блеск побед!..

Говорят, что император австрийский намерен воздвигнуть памятник генералу графу Остерману-Толстому на том самом месте, где герой потерял руку. – Благородный Александр, признательный к знаменитым подвигам, войсками его в сей день оказанным, доказал им свою благодарность одному ему свойственным образом – учредив Комитет для вспомоществования и успокоения всех раненых без исключения.

В Книнице, пустой, разоренной деревне, назначено нам остановиться. Жители все скрылись. Полуразвалившаяся хижина, без окон, без дверей, без печи, служит нам убежищем, однако же все офицеры, на биваках стоящие, имеют право нам завидовать: погода пренесносная, дождь и холод ужасные!.. После обеда (надобно спросить, какого?) несколько прояснилось и я пошел гулять… хотя грязь по колено. Был на биваках у знакомых своих… Возвратясь, я не сетовал более на судьбу… В шалашах, кое-как из мокрых ветвей сплетенных, на большой равнине, дворяне нескольких губерний, большей частью заплатившие свой долг Отечеству, наслаждавшиеся теми выгодами спокойной сельской жизни, оставили свои дома, жен, детей, чтобы снова познакомиться со всеми трудностями воинскими, чтобы поддержать славу имени русского. Я видел многих стариков, бывших более тридцати лет в отставке, имеющих по нескольку сот душ, служащих прапорщиками и поручиками, между тем как уже сыны некоторых начальствуют полками, видел многих детей, едва из младенчества вышедших, сопутствовавших отцам своим в святой брани за родину. Без сомнения, от сего войска, усердием и любовью к Отечеству образованного, нельзя ожидать тех же подвигов, какими ознаменовала себя большая армия, сильная не только мужеством, но и опытом, управляемая офицерами, которые считают дни службы своей днями сражений, – но какой безумец не отдаст должной справедливости порыву благородных дворян, которые жертвовали своим покоем, имением, здоровьем и самой жизнью для блага России! Долговременный поход и биваки истребили обувь и одежду, полушубки остались в России, нечем было предохранить воинов от наступившей стужи – вот в каком виде приближались мы к стенам Дрездена, вот с какими воинами должны были противостоять опытным, среди стана воинского возросшим французам!.. Несмотря на это, все единодушно желали сражаться!

В продолжение сего дня в нескольких верстах от нас слышна была сильная канонада. Не могу выразить различных чувств, волновавших душу мою. Товарищи мои разговорились о России, вспомнили радость прошедшего, воображали сладость возвращения… Увы! Кто поручится, думал я, что завтра опять будем мы вместе, что одна гибельная секунда не разрушит все эти приятные мечты? К вечеру выстрелы стали реже и наконец совсем прекратились. Мы узнали, что действие происходило между французскими передовыми войсками и авангардом нашим под начальством генерал-лейтенанта Маркова. Сражение сие не имело важных следствий. На другой день получили мы повеление идти вперед. Вскоре увидели Петерсвальд, огромное селение почти на самой границе Богемии. Бедствия жителей неизобразимы. В пространном, прежде многолюдном Петерсвальде нашли мы только трех или четырех обывателей, и те походили более на привидения, нежели на человеков. Дома превратились в могилы. Все дворы, даже комнаты завалены были трупами убитых. Зрелище равно ужасное для сердца, для глаз и обоняния! Невозможно было не содрогнуться, смотря на печальные эти предметы, напоминающие бренность и слабость смертного. В сей груде обезображенных, смрадных оставов, сколько есть нежных супругов, отцов, братьев, которые составляли счастье и гордость семей своих! Сколько дарований, ума, достоинств уничтожено несколькими золотниками свинца. Мир и веселье душам вашим, храбрые воины, положившие живот за Отечество! К прискорбию, не раз был я свидетелем, с каким презрением богатые глупцы, от которых зависело счастье воина, ранами и болезнями удрученного, бросали ему рубль и хвалились своей щедростью!.. Французский язык, шарканье и бесстыдство вводят людей в гостиную барь наших; герой, посвятивший дни свои Отечеству, не имеющий ни средств, ни времени научиться ловкости и мудрости от французских поваров и прачек (которые, под скромным именем гувернеров и гувернанток, превращают честных русских в иностранных попугаев), не умеющий шаркать, едва в силах будучи двигаться на костылях своих и признающий истинным достоинством человека только месть и любовь к родине – остается всегда в прихожей, и самые тунеядцы-слуги, облитые в золото, подражая тону господ своих, не удостаивают его драгоценного и часто весьма значительного взгляда. – Не наше дело, говорят сребром, но не чувствами, богатые, бесполезно жертвовать жизнью. Согласен, что не должно и невозможно идти всем в службу военную, но всякое наказание мало для людей, презирающих защитников Отечества!