Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]

• Название: Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]
• Автор: Андрей Матвеев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

---

Я больше никогда так не бегал.

Ни до, ни после того.

Женька тоже.

Он до сих пор вспоминает об этом в своих Эмиратах, хотя в Дубае тоже есть зоопарк.

Я его посетил в свое время.

Слонов там не было.

32. Про Шамбалу и камбалу

Шамбала — камбала.

Камбалу я ловил, а в Шамбале, понятное дело, не был.

Но, как и все нормальные придурки, жаждал ее найти.

Вообще–то это называется «духовные поиски», мятущееся сердце внезапно обнаруживает отсутствие смысла жизни.

А может — зачем–то просыпается мозг. И тогда всему организму дается сигнал:

ФАС! ИСКАТЬ!

Когда внутри меня прозвучала эта команда, то ноги отчего–то понесли на Восток.

Ну, типа:

НЕ ПОЙТИ ЛИ МНЕ В ДЗЕН-БУДДИСТЫ?[60]

Ловля камбалы всегда начинается на Востоке, потом — соответственно — кто–то возвращается обратно на Запад, а кто–то пытается заглянуть и в другие места.

Например, становится поклонником культа Вуду.

Самое смешное, что Восток начался для меня с небольшой повестушки Еремея Парнова «Проснись в Фамагусте». Я тогда еще работал в издательстве и был, как и полагается, с безобразного похмелья. Когда же в таком состоянии я приходил на работу, то или шел опохмеляться, или же — если опохмеляться не было сил — усаживался в кресло[61] и читал журналы: чем была хороша та работа, так это количеством выписываемых журналов, а еще тем, что человек, ими распоряжавшийся — милейшая дама сорока с небольшим по имени Лолита — работала в моей редакции, и все эти издания постоянно были под рукой.

В тот день под рукой оказался свежий номер журнала «Октябрь» за 1983. Под № 2.

А значит — это был или конец февраля, или — самое начало марта.

Только мне больше нравится февраль.

Я открыл эту самую «Проснись в Фамагусте» и попытался врубиться в текст. Наверное, получилось, потому что читал, не вставая с кресла. Пока не дочитал.

«Ты с красоткой усни на росистом лугу,

Пробудись под крестом в Фамагусте…

«Фамагуста?..»

Макдональда однажды занесло в этот пропахший жареной скумбрией городишко. Он живо представил себе греческое кладбище, посыпанные слепящей коралловой крошкой аллеи и пыльные, облепленные грязной паутиной кипарисы. Контраст с росистым лугом намечался разительный.»[62]

Это теперь я знаю, что Фамагуста — на турецкой части Кипра, я там никогда не был, но мимо проезжали жена с дочерью, они два раза ездили отдыхать на Кипр, и оба раза — без меня.

Зато мне рассказывал про Фамагусту один дипломат, с которым минувшим летом как–то вечером я разговорился в отеле, в Бодруме.

Наш дипломат, естественно. Специалист по Турции, много лет работавший на Северном Кипре.

Он описал мне фантастическую картинку: многоэтажный отель, стоящий прямо у берега, все стекла выбиты, а из одного растет большое дерево.

БОЛЬШОЕ.

ВЕТВИСТОЕ.

КАК РОГА.

Тогда–то я и вспомнил про Парнова — много–много лет спустя.

А причем здесь Шамбала–камбала?

Просто там, в этой повести, все про Шамбалу. Это потом я уже прочитал Рериха и разные другие подобные труды, но впервые узнал про всякие восточные мистические штучки именно из той повести. На какое- то время она меня просто заворожила.

Или это похмелье было таким сильным?

«Монахи в алых праздничных одеяниях хором читали священные тексты. Нарочито низкие рокочущие голоса сливались в невыразимое журчание, исходившее, казалось, из обнаженного чрева Майтреи — грядущего будды. Это была самая грандиозная статуя на высоком, расписанном красным лаком алтаре, где пылали фитильки в растопленном масле и курились сандаловые палочки. Симфонии красок и запахов вторил великолепно отлаженный оркестр. Глухо погромыхивал барабан, завывали флейты, сделанные из человечьих костей, весенней капелью рассыпался звон тарелок и колокольчиков.»

В общем, где–то год спустя я вовсю уже читал разные замудреные тексты, а потом и вообще стал пытаться найти себе живого гуру.

С этим, правда, никак не получалось.

Те, что попадались под руку, оказывались то какими–то неказистыми и с бегающими глазами, то требовали, чтобы я немедленно перестал есть мясо и сразу же сел в позу лотоса, то вообще обещали вывести меня в астрал, но обратного пути гарантировать не могли.

И тут я встретил Георга.

Это было уже тогда, когда я во всю трудился в зоопарке.

Никаким гуру Георг не был, он был польским евреем и артистом Рижского театра юного зрителя — Рига тогда еще не была заграницей.

У него были длинные черные волосы, заправленные в хвост, неправдоподобно голубые глаза и странный, не очень высокий лоб с длинными, глубокими морщинами.

А еще — низкий и предельно воспитанный голос.

Именно так: воспитанный голос.

Вежливый, уважительный, властный, доброжелательный.

И все — одновременно.

Его направили ко мне студенческие мои приятели — Сврдл город небольшой, и сумасшедших людей в нем не очень много.

А Георг искал именно таких.

Тут я и влип.

Оказывается, что артист рижского ТЮЗа был не только убежденным буддистом, пусть и принимающим алкоголь, но и каждый год, во время долгого театрального межсезонья, отправлялся на Памир, разнорабочим в экспедиции, какие — я плохо понял, вроде бы они наполовину были связаны с космосом, наполовину — с археологией.

В общем: бред, разбавленный мистикой!

Но очень занимательный бред.

Когда он в первый раз пришел к нам домой, то достал из своей заплечной сумки, якобы сшитой вручную из шкуры горного яка, странную флейту, которую назвал флейтой–шанаи.

И не просто достал — он начал на ней играть.

Уже позже я узнал, что это была типичная игра–медитация, какой развлекаются буддийские монахи в горных дзонгах. Причем, лучше всего, если это делается дуэтом, например: флейта и завывания ветра, флейта и шум горного ручья, флейта и посвист каких–нибудь невзрачных зверушек, название которых мне сейчас просто не приходит в голову.

Тогда–то я и подумал, что во всем, о чем рассказывает Георг, должна быть частица правды.

И в баснях о странных бородатых людях в белых одеждах, которых можно встретить в горах — ты идешь по едва заметной тропинке, скачешь по ней горным козлом, потом змеей начинаешь ползти по почти отвесным стенам и вдруг оказываешься на аккуратной площадке, вырубленной в скалах, горит костер, и сидят вокруг огня непонятные люди, пришедшие неведомо откуда и не боящиеся ни холода, ни злых духов.

Собственно, именно из рассказов Георга и возник через несколько лет мой первый роман, «История Лоримура». Я просто взял да и пересказал своими словами его байки, дав главному герою другое имя, а самого Георга тоже впустил в текст, причем — столь же реально, как то и было на самом деле.

Просто в один теплый и солнечный вечер того пасмурного и дождливого лета он пришел ко мне в зоопарк.

Достал из своей сумки несколько флейт, альт–саксофон, и начал музицировать, как уже упомянутый монах из горного дзонга, только вместо диалога с ручьем или с ветром, приличествующих нормальному красно- или желто–шапочнику, это был дуэт с африканском львом — тот был сонный и поэтому вел свою партию странно и недолго, затем леопардом — намного удачнее, с перкуссией по решетке и утробным рыком одуревшего зверя, но лучше всего удалось это с тигрицей, открывшей в себе вдруг ностальгическую память по тому времени, когда ночные охоты ее предков в джунглях требовали громогласных песен, которым сейчас зачем–то вторил альт–саксофон, в общем: куда там Полу Уинтеру![63]

Наверное, такое действительно надо было записать, как я потом и поступил в «Истории Лоримура», но именно в тот момент и тогда это было невозможно.

Только на том мои встречи с Георгом не закончились.

Мы даже сходили с ним на выставку: в краеведческий музей. Как раз выставлялось что–то из фондов по Индии и Тибету. Многорукие богини, черепа, страшные головы, обвитые змеями.

Слоновой кости, бронзовые, из серебра.

Слоновая кость пожелтела, бронза была покрыта патиной, серебро уже почернело от времени.

Когда мы вышли из музея, то он внезапно начал звать меня с собой — начиналось театральное межсезонье, пора уезжать на Памир.

Мне очень хотелось, но я вдруг подумал, что одно дело — трепаться обо всем этом в городе, а другое — там, где горы, на которых я никогда не бывал.

Так что Георг уехал один.

Потом он мне как–то звонил из Риги, тогда еще советской.

СэСэСэСэРовской…

Он не был гуру, но он был настоящим — это я понял тогда, думаю так и сейчас.