Сергей Никитин - Рисунок акварелью (Повести и рассказы)

• Название: Рисунок акварелью (Повести и рассказы)
• Автор: Сергей Никитин
• Издательство: «Советская Россия»
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1981

В книгу известного советского писателя С. К. Никитина (1926–1973) вошли маленькие повести и рассказы, посвященные родине писателя — Владимирщине, ее людям, ее природе.

---

— Куда, к черту, идти! — буркнул Кашеедов.

— Так не пойдете? — снова спросил Лопухов. — А я схожу.

И охотники слышали их удаляющиеся голоса и смех.

— Вас как зовут? — спрашивал Лопухов.

— Натальей.

— А мужа?

— Афанасием Ильичом.

— И дети есть у вас?

— Нет. Всего год, как поженились.

— Значит, молодожены!

— Выходит, так…

Кашеедов, дав волю своему раздражению, выругался.

— Видал, Кузьмич! Говорит, что работать приехал, а у самого уже дачное настроение — рыбка, бабенки… Вот посмотришь, отличится он здесь по этой части.

Лопухов пришел, когда охотники, возвратясь из поймы, уже спали. Освещая себе дорогу спичкой, он вошел в сарай и повалился на сено.

— Как хорошо вы устроились, просто великолепно! Сеном пахнет… Паша, ты спишь?

— Спал.

— Да? Извини, пожалуйста… Мне хочется рассказать тебе… Всего несколько слов! Ты зря не пошел — чудесная семья эти Наталья и Афанасий Синицыны. Знаешь, она старше его, но какая у них любовь! Без нежностей, без слюней, но все проникнуто взаимным почтением, они говорят друг другу "вы"… И оба — здоровые, сильные, прямодушные. Ее ты видел, а он — эдакий детинушка с черной бородой и голубыми глазами. От него рекой пахнет, ветром… В доме все прочно, чисто, и он сидит в чистой вышитой рубашке, мед ест. Бороду выпачкал — смеется! Я любовался, честное слово… Потом зашла девушка, агроном. Юная такая, с наивными кудряшками, а уже институт кончила. Наталья в колхозе кладовщицей работает, так вот эта Зиночка, агроном, какие-то скучные слова про дезинфекцию амбаров говорит, а сама, бестия, так глазами и стреляет…

Лопухов тихо засмеялся, помолчал немного и уже сонным голосом сказал:

— Я, наверно, с нее портрет писать буду… Завтра она придет смотреть мою мазню.

Кашеедов тихонько подтолкнул Павла Кузьмича: "Что, мол, я говорил!" А вслух сказал сердито:

— Довольно болтать, товарищи. Надо же когда-нибудь спать.

Охотники вставали чуть свет, возвращались в полдень, а на вечернюю зорю снова уходили в пойму. Лопухов обычно тоже шел куда-нибудь, и они часто наталкивались на него то у речки, то в лугах, сидящего перед своим этюдником.

По вечерам к сараю приходила Зиночка — миловидная девушка с льняными кудряшками на лбу и за ушами. Приоткрыв пухлые губы, она благоговейно и трепетно, точно заглядывала в иной — незнакомый, но заманчивый — мир, рассматривала этюды Лопухова и спрашивала:

— Из жизни берете или больше выдумываете?

Он начал писать ее портрет, но дело подвигалось медленно, потому что Зиночка была очень занята и могла позировать только вечером, когда "освещение было не то". Да и позировала она плохо: от напряжения ее живое лицо, осветленное большими зелеными глазами, гасло, каменело, так что Лопухов вскоре сказал:

— Кажется, зря время трачу. Попробую писать по памяти.

Он забросил портрет и теперь, когда приходила Зиночка, только шутил с ней.

— Сейчас художник Лопухов покажет свою новую картину "Закат солнца", — торжественно возглашал он и вел Зиночку в такое место, откуда обыкновенный закат, по ее уверениям, казался ей небывало прекрасным.

— Охмурит девку, — уверенно предвещал Кашеедов. — Морду ему побью, если что-нибудь такое…

— И стоит, — угодливо соглашался Павел Кузьмич.

Неожиданно испортилась погода. Серая масса облаков неподвижно повисла в небе и изливалась на землю скупым упрямым дождем. Было холодно, хотелось сидеть в теплом сухом доме, читать или работать. Кашеедов помрачнел, его раздражало каждое слово, каждое движение Лопухова, и Павел Кузьмич, подавленный и жалкий, со страхом ждал взрыва директорского гнева. Наконец на четвертую ночь шуршание и плеск дождя смолкли, это разбудило Павла Кузьмича, и, выглянув из сарая, он увидел, что в облаках ныряет тонкий серпик луны.

А утро встало уже совсем чистое, яркое, сверкающее множеством капель, еще не просохших в траве, на кустах и деревьях.

Потеряв Кашеедова где-то в пойме, Павел Кузьмич шел берегом реки. Впереди, на желтом полукруге песчаной косы, омытом густо-синей водой, он увидел колхозников, разбирающих невод, а когда подошел ближе, то в человеке, сидевшем на песке чуть поодаль, узнал Лопухова. Он тоже заметил Павла Кузьмича и замахал ему руками.

— Наблюдаешь? — спросил Павел Кузьмич, подходя и присаживаясь рядом.

— Ты только посмотри, как выразителен Афанасий, — восхищенно сказал Лопухов. — Его легко будет писать.

Колхозники уже заводили невод. Он легко сбегал с кормы лодки, поплавки полукругом ложились на спокойную, подернутую туманцем воду, было слышно, как повизгивали уключины. Афанасий, рослый, в синей залатанной на спине рубахе, в высоких резиновых сапогах, молча разводил руками, показывая что-то сидящим в лодке. Наконец она ткнулась в берег, рыбаки сбросили веревки, и Афанасий, обернувшись к Лопухову, сверкнул белыми зубами в черной бороде:

— Взяли!

Чайки, почуяв поживу, уже вились над неводом. С огромной высоты они кидались к воде и, казалось, вот-вот разобьются об нее. Но нет! Легкие и стройные, они снова взмывали к небу, упоенно кружились в нем, и серые крылья птиц казались серебряными под косыми лучами солнца — серебряными в голубом, Сверкающее многоцветное утро, люди на берегу, богатырски красивый Афанасий с расстегнутым воротом, с ярко выраженными мускулами груди, шеи, рук — все это действительно было находкой для художника. И даже Павел Кузьмич — человек, не искушенный в искусстве, а только простой охотник, носящий в душе святую любовь к природе, — почувствовал это.

"И что Кашеедов ополчился против него? — подумал он. — Хороший человек, простой, жизнерадостный, интересный…"

Еще не успели колхозники выбрать невод, как приехала Наталья на машине, предназначенной для рыбы.

— Ловись, рыбка, большая и маленькая, — сказала Наталья с улыбкой. — Мы, Афанасий Ильич, решили прямо на базар отправлять, на лед не будем класть.

— Наше дело — поймать, — ответил Афанасий.

— Сварить вам свеженькой? — спросила Наталья. — Вон и Иван Аркадьевич с приятелем покушали бы…

— Да мы уже решили тут, на свежем воздухе, — виновато сказал Афанасий, словно это было невесть каким огорчением для жены. — Может, останетесь с нами?

— Надо рыбу взвесить, заприходовать… — уныло ответила Наталья. — Вы недолго задерживайтесь.

— Они не могут друг без друга, — сказал Лопухов.

"Право же, хороший он", — подумал Павел Кузьмич и, чтобы как-нибудь выразить Лопухову свое расположение, сказал:

— Пожалуй, и я останусь с тобой, похлебаю ушицы.

Днем сильно парило, сизая мгла затянула горизонт — к ночи надо было ждать грозы. И действительно, как только стемнело, заполыхали широкие, в полнеба, зарницы. Грома пока не было, но ветер уже доносил явственный запах дождя, и, точно смывая обильные августовские звезды, накатывалась туча.

Павел Кузьмич ненадолго забылся в чутком изнурительном полусне, а когда проснулся, гроза уже бушевала во всю силу.

Он пошарил вокруг себя руками — место Лопухова было свободно, а Кашеедову он попал в лицо, и тот, по обыкновению, выругался спросонок.

Голубой свет, такой яркий, что на мгновение стали видны трещины в стенах, кружка, тюбики с красками, кисти на столе, вдруг осветил сарай, и тотчас же ударил трескучий, без раскатов гром, словно над крышей переломили сразу тысячу сухих палок.

"Ого! — подумал Павел Кузьмич. — Это надо посмотреть".

Он любил грозу, особенно ночную, когда в темном небе, извиваясь, мечутся длинные молнии и листва деревьев бушует под напором ветра. И теперь он встал и вышел, прикрыв за собой дверь.

От земли до неба была только густая, непроницаемая чернота. Павлу Кузьмичу почему-то вспомнилось, как много лет назад его с матерью застала в поле гроза, как они бежали, не разбирая дороги, потом спрятались под высоким берегом реки в какой-то пещерке, вымытой водою, и мать крестилась при каждом ударе грома. А когда гроза кончилась, они пошли дальше, подставляя мокрые спины солнцу. Куда они шли и зачем — теперь уже забылось…

Упали первые капли, одна попала Павлу Кузьмичу на рукав, другая — на верхнюю губу, он слизнул ее языком и, собираясь вернуться в сарай, подумал:

"Где же Иван пропадает? Давно уже нет его".

Впоследствии Павел Кузьмич не мог бы в точности сказать, слышал он удар грома или нет, — он был оглушен, почувствовал характерный запах электрического разряда и увидел, как узкий красно-голубой жгут опоясал высокий дом Синицыных. Он даже заметил, как от одного угла отлетели щепки, но, не поняв еще, что случилось, сказал:

— Ого!

Сразу из трех видимых углов дома вымахнуло пламя, ветер рванул его, и казалось, что сейчас оторвет от дома и унесет, как легкие яркие платки. Лопнуло, посыпалось, звеня, стекло. Это вывело Павла Кузьмича из оцепенения, он кинулся к двери, но в замешательстве не открыл ее, а быстро-быстро застучал обоими кулаками и закричал, как ему показалось, очень слабо: