Ван Мэн - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Ван Мэн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Творчество Ван Мэна — наиболее яркий в литературе КНР пример активного поиска новой образности, стиля, композиционных приемов. Его прозу отличает умение показать обыденное в нестандартном ракурсе, акцентируя внимание читателя на наиболее острых проблемах общественной жизни.

В сборник вошел новый роман Ван Мэна «Метаморфозы, или Игра в складные картинки», опубликованный в марте 1987 г., а также рассказы, написанные им в последние годы. В конце сборника помещены фрагменты из первого романа писателя, созданного во второй половине 50-х годов и увидевшего свет лишь в 1979 г.

---

— Ты, товарищ, не суетись, — прервал он нервные оправдания Чжун Ичэна, — поглубже вдохни и попридержи дыхание, будем проверять. И трудись как следует! Надумаешь что — приходи, потолкуем.

Слова секретаря райкома — это позиция райкома, и Чжун Ичэн несколько успокоился. Однако, проходя по коридору, он случайно заметил, как внимательно, делая пометки красным карандашом, изучает статью восходящей звезды начальник канцелярии Сун Мин, руководитель «тройки». Товарищ Сун Мин… Подумаешь о нем, тоска берет. Махонькое, по-стариковски сморщенное личико, на нем крошечные, будто игрушечные, очки. Сун Мин недавно разошелся со своей старухой, и морщины на его лице никогда не разглаживались, а говорил он только словами из газет и документов, других, похоже, и не зная. Как-то в прошлом году Чжун Ичэн заглянул в его настольный календарь и был потрясен: рядом с педантичными пометками вроде «Поторопить А. с отчетом», «Доложить Б. цифры», «Подготовить ответы на вопросы В.», «Представить Г. список» он увидел там и такое: «Пойти с Шуцинь в кино, поговорить» (а это его жена, тогда они еще не были в разводе) и даже «Побеседовать с Асюн о лжи» (Асюн — шестилетний сынишка). И вот теперь внимание Сун Мина привлекла статья восходящей критической звезды, и в настольном календаре наверняка появится запись: «Обдумать „Исповедь“ Чжун Ичэна» или что-нибудь в этом роде. Было от чего прийти в смятение.

Чжун Ичэн бросился к своей милой, Лин Сюэ.

— Просто-напросто шьют дело! — сказала она. — Чистейшая клевета, травля, чушь собачья! — И добавила: — Плюнь, не все считают так, как он! Не грусти, дружок, пошли лучше холодного молочка выпьем!

Жить стало веселей, он поднял голову — небо не падает, топнул ногой — земля не проваливается. И сам он остался тем же Чжун Ичэном, и любовь его не предала, и райком не изменился. Но не упрощает ли проблему Лин Сюэ, подумал Чжун Ичэн, она не представляет себе той огромной опасности, что таится за грозными намеками и инсинуациями восходящей звезды!

Опасность чего? Страшно было даже подумать об этом. Все что угодно мог он себе представить: как приходит последний день его жизни, как тускнеет и меркнет солнце, — но только не это. И после первого июля появилась у него постыдная, докучавшая всем привычка внимательно приглядываться, как относятся к нему окружающие, как смотрят на него, с каким выражением. То ли по причине излишней мнительности, то ли и в самом деле так было, но ему вдруг показалось, что после того дня люди как-то переменились к нему; он решил, что это подействовала статья восходящей звезды. Одни, завидя его, начинали было привычно улыбаться, но тут же гасили улыбку, и эти странные судорожные сокращения лицевых мышц вынести было нелегко! Другие, как водится, здоровались, протягивали руку, но пожимали поспешно, оглядываясь по сторонам. Наиболее близкие друзья не могли молча пройти мимо, но уже после двух-трех слов становилось заметно, что и им не по себе. Только Сун Мин держался прекрасно, даже лучше, чем прежде, непринужденно, подчеркнуто вежливо — отнюдь не притворяясь, а с уверенностью, даже с каким-то вызовом.

Август принес крутые перемены. Наверху осудили райком за «три много» и «три мало» в кампании борьбы с правыми: много говорят, мало разоблачают; со многими либеральничают, оставив их работать на своих местах, мало выявили «пролезших в революционные ряды», особенно в партию; слишком много разоблачают в низах, мало — в руководящих подразделениях, в самом райкоме. И тут со всевозможных трибун ринулся в наступление Сун Мин, даже дацзыбао против секретаря Вэя вывесил: мягкотел-де, либеральничает, срывая кампанию, как же может борьба с правыми идти успешно, если само руководство склоняется вправо?! Вот вам пример: столичная газета подвергла суровой критике антипартийные стишки Чжун Ичэна, а райком не только не дал ему бой, но позволил втереться в руководящую «тройку», вот она, глубина политического падения Вэя! Совместной атакой начальство и Сун Мин принудили старину Вэя к бесчисленным покаяниям, а Чжун Ичэна вывели из «тройки». Кампания вступила в новый этап, и во всех подразделениях поразоблачали массу народу. Посыпались дацзыбао и против Чжун Ичэна. Поразительно, сколько пороков можно отыскать у порядочного человека, стоит только начать разоблачение. Как-то Чжун Ичэн, видите ли, смеялся над руководящим товарищем: тот заикался, произнося доклад, в другой раз будто бы заявил, что существуют бесполезные документы, доклады, материалы, потом усомнился в связи партии с массами… Разоблачения множились, и Чжун Ичэн совершенно одурел. Наконец в тот самый день, когда стояла жгучая жара, он был вызван на беседу. Вел ее Сун Мин, а старина Вэй при сем присутствовал.

И начался для него новый этап существования. С логикой жизни было покончено.

1966 год, июнь

Полыхают красные нарукавные повязки хунвэйбинов, возбуждая горячие молодые сердца. Мир заполнен великими цитатами, положенными на музыку, зовущими ребят на битву. Вперед! Бей! Круши! Глаза наливаются кровью, идем строить алый мир. Кто там еще брыкается?

Подвернулся Чжун Ичэн с ярлычком. Каков ярлычок, таковы и вопросы:

— Почему ненавидишь компартию? Каким образом мечтал вернуть утраченный рай? Говори!

— Какие контрреволюционные делишки проворачивал, как готовился свергнуть компартию? Говори!

— Какие векселя припрятал до лучших времен, мечтал ли о возвращении Чан Кайши, о мести, жаждал ли убивать коммунистов? Говори!

Хором декламировали великие цитаты: «После уничтожения вооруженного врага остаются еще и тайные враги…», «Революция не званый обед, не писание статеек…».

Бац! — ремнем; трах! — цепью; а-а-а! — душераздирающий вопль.

— Отвечай, отвечай, отвечай!

— Люблю партию!

— Вонючка! Где это ты научился любить партию? Как можешь ты любить партию? Как смеешь говорить, что любишь партию? Есть ли у тебя право любить партию? Он еще артачится, гранитный лоб! Партии вызов бросает! Не хочет голову склонить, признать, что проиграл! Гад бешеный! Да мы в землю тебя втопчем…

Бац, трах, ремни да цепи, огонь и лед, кровь и соль. Чжун Ичэн теряет сознание, и в последний перед погружением во тьму миг в мозгу его проносится все, что считал он вечно живым, вечно чистым, вечно святым. Все еще такое недавнее…

1949 год, январь

Одиннадцатого января сорок девятого года Народно-освободительная армия начала генеральное наступление на город П. Спустя два дня подпольный горком партии уведомил все ячейки: решающий миг настал, необходимо немедленно приступить к действиям — согласно планам, разработанным и утвержденным в последние два месяца, не допустим, чтобы убегающая гоминьдановская армия разрушила город; не позволим разгуляться подонкам и отбросам общества в тот миг, когда мы перелистываем страницы истории; пресечем грабежи и всякие прочие преступные действия.

Ученик первой городской школы, секретарь одной из трех ячеек, два с половиной года назад подавший заявление в партию и еще проходящий кандидатский срок, семнадцатилетний Чжун Ичэн, получив через связного указание руководства, нарушая конспирацию, собрал свою ячейку — четверо коммунистов (одному из них, преподавателю математики, было за пятьдесят) и тринадцать комсомольцев — в котельной, где давно уже не собирались, и среди ночи, при слабо мерцающей свече (электростанция уже перестала давать ток) довел до их сведения распоряжение сверху, а потом кратко и ясно сформулировал задачу. Эти семнадцать впервые собрались вместе, их переполняла гордость за своего руководителя, ум, опыт, самозабвенность которого внушали им спокойствие. Вернувшись ближе к полуночи в общежитие, они подняли на ноги весь северный флигель, и Чжун Ичэн обратился к учащимся:

— Друзья, в город вступили крупные силы Народно-освободительной армии, пришел конец преступному правлению гоминьдановских реакционеров! Тысячелетняя история людоедства в Китае закончилась! Светлеет небо! Рождается сильный, богатый, цветущий Китай свободы и равенства, и хозяином в нем станет народ! По указанию Ученического союза Северного Китая мы с вами должны сформировать группы охраны города, в первую очередь учебных заведений, от разрушений, спасти исторические памятники, сберечь народное достояние… Вот тут у нас есть нарукавные повязки, кто хочет вступить в группу — подходи…

Чжун Ичэн осветил фонариком груду флажков и повязок Ученического союза, и на лицах ребят отразились восторг, изумление, замешательство, страх… С ними вместе учились и всякие реакционные элементы, дети помещиков, бежавших из освобожденных коммунистических районов, но «главком по ликвидации коммунистических банд», готовясь к смертному бою, недавно отозвал их в «авангард самообороны». Так что в общежитии остались в основном правильные ребята. Кроме нескольких трусов, бормотавших что-то невнятное, все воодушевились и, надев красные повязки, под громкие лозунги «За судьбы родины отвечает каждый!» и «Мы хозяева новой эпохи, авангард нового общества!» сорвали дверь спортзала (школьные власти куда-то смылись), вооружились «бойскаутскими» дубинками и рванули на улицу. А преподаватель-коммунист привлек своих коллег в Группу защиты государства.